Марта Кетро - Вдохнуть. и! не! ды!шать!
Это сейчас я понимаю, что 14 детей — это вполне реально. А тогда, будучи единственным ребенком в семье, я представляла это так: один, два, много. То есть он мог бы с равным успехом сообщить мне, что хочет 110 детей, — это бы общую картину не изменило.
Я уехала в Польшу. Это было сказкой. Сказка немного скомкалась, когда я пошла заказывать обратные билеты. Дело было в конце июня. Билеты у меня были с открытой датой. А обратные продавали только на конец октября. Вернуться же я рассчитывала не позже 14 августа, чтобы успеть проводить любимую подругу в Америку. Тогда это было «навсегда». Я решила стать Скарлетт О'Харой. Я просто перестала об этом думать. Почему-то я была уверена, что все образуется. За неделю до предполагаемого отъезда я начала волноваться. Обратные билеты были уже только на конец декабря. То есть на Новый год я бы вернулась. Вопрос, где жить и на что, не рассматривался, как глупый. Я обратилась к каким-то знакомым знакомых в Польше, и эти люди, которые меня совсем не знали, нашли мне билеты. До Риги. В Ригу я приехала 13-го ночью. Я продолжила наслаждаться жизнью. Никогда раньше я не пользовалась таким успехом. Видимо, окончательно офигев от высоких блондинок, поляки и сочувствующие видели во мне невероятную экзотику. Молодые люди кидались ко мне с другой стороны улицы. Галантные поляки целовали мне руки и сообщали, что против «жидовок» ничего не имеют, несколько омрачая этим настроение. Приходилось то и дело напоминать себе, что это официальное название в Польше: жидовский театр и т. д. Ко мне бросались и выходцы из Сирии и Египта, вероятно чувствуя во мне родственника. И все время какие-то чудеса. Вот, например. Денег у меня почти не осталось, я шла по центру Варшавы, а на поясе у меня висели «командирские» часы, ибо наручного ремешка у меня не было. Вдруг меня окружила группа итальянцев, которые стали умолять продать их за 50 долларов. Это была лучшая сделка в моей жизни. Жизнь была удивительна. А еще удивительнее были люди вокруг.
Я хотела найти памятник борцам гетто. Район я знала. Это был очень престижный район. Естественно жилой. Никаких следов я найти не могла. Жившие там люди ничего не знали о памятниках, даже пожилые. Или не очень хотели знать, что понятно. Но я встретила молодого американца, который сообщил, что за углом видел что-то типа памятника, правда, не знает, что это такое. И отвел меня туда. Это был памятник, точнее аллея мемориальных камней, среди которых был и с именем Януша Корчака. И люди, которые клали цветы. Я им кивнула. Я не могла по-другому. Они кивнули мне. Молодой американец тактично поставил меня в известность, что это американцы, и когда они видят странное поведение, обычно реагируют адекватно. Естественно, я решила, что я все не так понимаю и веду себя неправильно. Думала я так две минуты. Ровно две. Пока мимо нас, сидевших на скамейке, не прошла еще одна группа людей. И каждый из них кивнул мне. Несчастный американец был в шоке.
Потом через несколько дней я пошла на центральную почту. Сначала было все как всегда. При входе я попала тонкими каблуками в решетку и в течение пяти минут стояла раком, закрывая и вход и выход, пытаясь выбраться из западни. В общем, ощущение собственной элегантности и значимости было, как никогда, высоким. Собрав себя и туфли и приведя все в достойный вид, я отстояла в очереди и села передохнуть. Надо сказать, что в Польше я все время носила магендавид так, что его было видно. И вдруг ко мне подошел юноша. Он поцеловал мне руку и сказал на английском: «Спасибо. Я очень рад, что вы вернулись».
И вот пришло время уезжать. В три ночи я вышла на вокзале в Риге с огромным чемоданом. Я сдала его в камеру хранения и отправилась за билетами. Билетов не было. То есть совсем. Какие-то люди с детьми, рыдая, бились у касс, крича, что они уже три дня живут на вокзале. А знакомых в Риге у меня не было тоже. Телефон дома не отвечал. Устала я невероятно. И вот шла я по вокзалу и, к своему стыду, рыдала как белуга. Потому что чудеса кончились, а вариантов дальнейших действий у меня не было. И внезапно я сбила с ног юношу в форме. Ну, просто из-за слез ничего не видела. Вместо того чтобы сказать, что он обо мне думает, он спросил, что случилось. Кроме раззявленного детского «Я хочууууу домой», ничего ответить я не могла. Только минут через 15 он добился от меня, что дом в Питере. Он взял меня за руку, посадил на подоконник, забрал мой билет и пять рублей. Пять рублей — все, что у меня было. Пять рублей и еще две копейки, так как телефон дома не отвечал. И ушел. А я осталась. Мыслей больше не было вообще. Я тупо сидела на подоконнике и ни о чем не думала. По-моему, первый раз в жизни. Нет, думала. Думала, что в чемодане у меня есть маленькая баночка паштета, но нет открывашки. И что день я продержусь. А через 10 минут он появился. В руках он держал билет до Питера и два рубля. Это было Счастье. Иначе не скажешь. Оказалось, поезд типа Тула-Владивосток с остановкой в Питере отходит через пять минут. И еще надо забрать мой чемодан. Этот самый прекрасный в мире человек оттранспортировал меня до камеры хранения, засунул нас с чемоданом в вагон, и единственное, что я успела сделать, — узнать, что его зовут Саша и он учится в милицейской академии. И билеты он взял в военной кассе, и ему просто повезло, они почему-то дали. Когда поезд тронулся, я успела кинуть ему ужика, со смешной челкой. На память и в благодарность. Больше у меня ничего не было. Его брат, с челкой другого цвета, с тех пор живет у меня. Хотя он полинял и поблек, я его никогда не выброшу.
Вагон был общий. Я такого не видела никогда. Ибо жизни не нюхала. Тут аромат буквально сбивал с ног. Я забилась на верхнюю полку и потратила предпоследний рубль на чай и пакетик печенья. Утром я вывалилась в Питере. Чемодан больше таскать я не могла. Я остановила такси и сказала правду. Что у меня есть 95 копеек и я прошу его довести меня как можно ближе к метро на эти деньги, потому что чемодан неподъемный. Таксист, не говоря ни слова, довез меня до дома и поднял чемодан на мой этаж. Дверь была закрыта. Но это уже было неважно. Соседей тоже не было. Я свернулась клубком на чемодане и решила соснуть часок-другой. Рано или поздно меня найдут. Через пять минут к моей двери подошла молодая красивая блондинка, вынула ключ и стала открывать дверь. Я поняла, что расплата есть. Вот она шизофрения. Кто это? Где родители? И куда мне теперь идти? И вдруг, обернувшись, с милым акцентом она говорит: «Вы, наверное, Алиса, заходите, пожалуйста». Оказалось, что это очередная подружка Вероники из Польши, что папа и бабушка на даче, а Верка куда-то усвистала праздновать свой день рождения. Ведь в последний раз я звонила ей из Польши и сообщила, что еду в Ригу. А потом я исчезла. Ну, она решила начать волноваться после праздника. И, в общем, правильно сделала. Я была дома в 9 утра 14 августа. Как и хотела.
Какое счастье меня охватило в квартире! Конечно, через несколько часов все семейство собралось дома. Веронюша была в восторге от тряпок, которые я ей привезла, потом она носила их почти десять лет, настолько они оказались удачными. Я в Польше получила первые в жизни французские духи фирмы Коти. Это были МОИ духи. Закончились они два года назад. Я пользовалась ими только в самых редких случаях, потом я нашла такие же в России, но пахли они уже совсем не так. Чуда не произошло.
И вот мы собрались поехать на отвальную. Отвальную решили сделать у нас на даче. Дача была дивная. На перроне значилось название: «67 клм». Нет, не км, а именно клм. Так и написано. Этот 67 клм был на финляндской дороге на Сосново. До 39-го года эта часть принадлежала Финляндии. У нас была времянка. Сделана она была на славу и, несмотря на устрашающий вид снаружи, внутри очень уютная: две сносные комнаты и буржуйка. Забора у нас не существовало в принципе, потому что папа отказывался его ставить, чтобы не мешать людям, поэтому чего-чего, а проходящих через наш участок людей было в отличие от клубники хоть жопом ешь. Но зато вокруг — болото, бешеное количество клюквы и грибов, головастики, жуки плавунцы, водомерки. Я с детства знала все о лягушках и их превращениях из головастиков, видела, как из прозрачной оболочки, прилепленной под водой на стебле камыша, вылезает стрекоза, оставляя в воде свой прозрачный отпечаток, который потом держится еще неделю. Под перевернутой ванной росли подосиновики, а по дороге на углу около забора чьей-то дачи — россыпь лисичек. А самое главное — два озера. Если пробежать через участок дяди Вани, который разводил кроликов, то Малое Барковое озеро было в трех минутах, а с другой стороны Большое Барковое. Малое Барковое — озеро с торфяным дном, легко переплываемое, а Большое потому и называлось Большим, что в длину его переплыть самостоятельно было практически невозможно, а в ширину — только до острова. Справа перед спуском к озеру — земляничная поляна, окруженная кустами дикой малины, кислица везде и несметные россыпи голубики, черники и морошки. Под времянкой на поляне среди зарослей вереска — брусника, с разноцветными глянцевыми листиками от нежно-салатных до густо-зеленых, почти черных. Спуск был очень крутым, буквально на край озера, и только там росли кувшинки, а после купания волосы пахли какими-то удивительными духами. И еще этот конец озера отличался тем, что обойти его было почти невозможно из-за бесчисленных родников, которые именно в этом месте через каждые несколько шагов впадали в него.
