Ахто Леви - Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе)
– Что мне с ней делать?
– Удавить, и дело с концом, – ответил кто-то в толпе.
– Вы ее убьете, – слышит Варя безучастный голос Тарзана, – а у нее ребенок должен быть.
– Считаться не буду! – прокричал Крот. – Если каждая фраерша начнет бить вора в морду!..
Что же будет тогда? Землетрясение? Крот не закончил свой прогноз. Он нагибается, чтобы резать Варю, но у нее под пальто в кармане халатика нашелся небольшой ножичек для чистки картошки. Как-то сумев его извлечь, не отдавая себе отчета, она полоснула им Крота по лицу, разрезала сверху донизу.
Что тут поднялось! Прижав ладонь к щеке, Крот отскочил от жертвы и заверещал на весь рынок и всю Марьину Рощу:
– А-а-а! Видишь, падла, что делают!
Воспользовавшись суматохой, – одни воры смеялись, другие матерились, третьи просто в шоке, – Варя вскочила и побежала что было сил, держась рукой за порезанную щеку. Убежать ей удалось, благодаря тому что воры принялись выяснять отношения теперь уже с Тарзаном:
– Это ты подбросил ей нож?
Какова проблема?! В Берлине заканчивается война, человеческое общество, в очередной раз переколошматив все достижения созидательной мысли, ломает голову над тем, во что это в конечном счете ему обошлось, сколько предстоит потратить сил и средств на восстановление нормальной жизни, если такая на планете возможна, если существует у людей хотя бы представление о том, какая должна быть нормальная жизнь, а тут, рядом, в этом своеобразном мире, не видимом побеждающему в большой войне народу, толпа взрослых мужчин выясняет, почему не зарезали, как свинью, беззащитную женщину… Двадцатый век!
Где-то в этом великом городе в это же время в институтах именитые юристы, профессора и доктора наук заседали и произносили речи, писали заумные труды о преступности: есть она или нет ее, а если есть, то какая. Они, конечно же, вывели нужные для них теории, они – теоретики, и так будет всегда, сколько бы не менялось правительств, как бы не изменилось общество. Но… Двадцатый век!
У Тарзана среди воров недоброжелатели или завистники: воровал – не попадался, красивую бабу отхватил и вообще чересчур из себя красавец, это тоже нескромно. Многие присутствующие, оказывается, хотели бы разделаться с Тарзаном, но беззакония допустить не могли (воровского беззакония), до сих пор зацепиться было не за что, а вот теперь… Повели воры Тарзана в сквер и так его отдубасили – доской, ногами – он еле ноги унес.
Варя в это время кралась дворами, соображая, как ей идти, чтобы не нарваться на своих мучителей. Сунувшись на улицу, заметила их, хотя могло и померещиться. В страхе кинулась обратно, чтобы опять дворами двигаться в сторону Палихи, оттуда намереваясь выйти на Новослободскую, там на чем-нибудь доехать до Сущевского, и дальше. Двор оказался глухим, полезла на высокий забор, уже перебросила одну ногу, как потеряла равновесие и грохнулась вниз; ударилась больно, все нутро перетряхнуло, сразу даже подняться не могла, пришлось полежать, отдохнуть. Потом еще несколько заборов преодолела, пока оказалась в проходном дворе у Палихи, и здесь столкнулась со своим мужем, пробиравшимся, хромая, куда-то. Узнав Варю, он затрясся от душившей его злобы:
– Сука! Это из-за тебя… Видишь, что со мной сделали! – Варя поняла, побили его, бедного. – Завтра Люди придут (ворам нравилось называть себя – Люди), и мы с тобой пойдем на сходку, объяснишь, что не я тебе нож подкинул.
Они были одни в проходном дворе. Где-то в отдалении мелькали темные силуэты прохожих, наступали сумерки, где-то глухо прозвенел колокольчик трамвая.
– Никуда я не пойду! – тоненько проскулила Варя и зарыдала взахлеб. – Хватит с меня и того, что уже было. Пусть придут, пусть! Не нужна мне такая жизнь!
Тарзан взбесился: он из-за нее пострадал, а она еще сопротивляется… Потеряв самообладание, достал нож и воткнул ей в ягодицу, да еще в бешенстве повернул его. Когда Варя пришла в себя от дикой боли и потрясения, Тарзана рядом уже не было. Завывая потихоньку от боли и невыносимой обиды, уже ни с чем не считаясь, она побрела в сторону Рощи, чувствуя, как кровь струйкой бежит по ноге в ботинок. Ее стало трясти в лихорадке, с каждым шагом силы убывали, она плохо понимала происходящее: кого встречала, что видела? До своего дома добраться сил не хватило, поравнявшись с окнами Володьки-инвалида, упала и хорошо, что Володька сидел не за машинкой, а в темной кухне и, как всегда, посматривал на улицу, хотя и не ждал, чтобы ему кто-нибудь налил – у него было.
К упавшей Варе выбежала Пелагея Ивановна, на босых худых ногах – галоши. У нее нашлась перекись водорода. Промыв Варины раны, наложив замоченную перекисью тряпку на ее задницу, Пелагея Ивановна уложила Варю в свою постель с серыми простынями, куда забралась и сама. Володька-инвалид налил ей полстакана самогона, уверяя, что он снимет боль. Варе важно было унять боль душевную. Она выпила и, наконец, заснула. Словно издалека, словно во сне она слышала голос Тарзана, кричавшего зло:
– Здесь эта сука?!
И она не понимала, что именно Володьке-инвалиду принадлежал другой голос, стыдивший Тарзана, впрочем, весьма мирно, что, мол, нельзя ему, Тарзану, такому мужественному человеку, поступать так с женщиной, собравшейся подарить ему сына. С тем и ушел Тарзан.
Утром, кое-как прикрепив на раненую ягодицу компресс с самогоном, едва переставляя ноги, – правую словно судорогой свело, – с помощью Пелагеи Ивановны она дошла до дома и, едва ушла Пелагея Ивановна, пришли воры, Хлестак и Крот в том числе.
– Тарзан подбросил тебе нож? – спросил Хлестак. Варя полулежала на кровати бледная.
– Вот нож, – она достала из кармана халата нож для чистки картошки, который вчера машинально засунула в карман, – он у меня случайно оказался.
Хлестак испытующе смотрел ей в глаза.
– Ладно, ребята, – сказал он, – не дело с бабой конфликтовать. Но ты, – он повернулся к Тарзану, – научи свою бабу воров уважать, – и пошел к двери, за ним потянулись и другие, последним Крот, который обернулся на пороге и крикнул:
– Все равно поймаю и удавлю!
Что и говорить, перспектива, не сулящая беззаботной жизни.
Жаловаться милиции на воров, Варя знала, смысла нет: участковые «своих» воров знали в лицо; милиция знала, кого из воров… можно посадить, и воры знали, когда милиция имела право посадить вора. В дела семейные обычных людей милиция не совалась.
Тарзан ушел с ворами и не вернулся ни в тот день, ни после. Зина заходила к Варе и рассказала, что его видели с Блюмой-воровкой.
Значит, опять Блюма, подумалось Варе. Блюма так Блюма. Приходили мама с Олечкой, посочувствовали ей, что лицо случайно поцарапала, когда поскользнулась. Заходила соседка Зина, заваривала чай из брусничных листьев, помогала и Пелагея Ивановна. Даже и воры отнеслись к ней с сочувствием: им ли не знать, насколько непредсказуемо поведение Тарзана. Воры нет-нет да оставляли на столе продовольственные карточки, деньги. Все-таки, они, как и сами себя называли, – люди.
Варя поправлялась, прошли ушибы и синяки, разве что на душе сохранились. От раны на щеке осталась тоненькая полоска. Уже и ходила она без боли в ягодице. На дворе потеплело, пришла весна. Узнала от патриотически настроенных воров, что «наши» в Берлине взяли рейхстаг. Ей это лично ничего не дало. У нее часто болел живот…
Однажды в солнечный майский день решила выбраться в магазин, оставались неотоваренные карточки: если не отоварит, то хоть продаст. Проходя мимо Володьки-инвалида, радостно махнула ему рукой, и он в ответ улыбнулся… Как-то случилось Варе встретить в городе инвалида на протезах, тот выглядел даже франтовато и шел уверенно; тогда Варе подумалось, что Володя скорее всего вредит себе тем, что пьет. Она завела с ним об этом разговор:
– Володя, если бы тебе не пить, ты и на танцы мог бы податься, как этот… настоящий человек, летчик.
– Я не летчик, – буркнул потускневший Володя, и не человек я… полчеловека.
Варя заходила во многие магазины – везде народ. Решила отправиться на Новослободскую, в гастроном, что напротив Бутырской тюрьмы. Пошел дождь. Хорошая погода неожиданно испортилась, помрачнело. Совсем так, как в жизни. И в этом Варе предстояло тут же убедиться самой, пробираясь по Тихвинской, она нос к носу столкнулась в Кротом.
Как принято говорить, всё у нее внутри оборвалось. Она метнулась во двор дома, находившегося рядом, делая вид, что именно сюда и спешила, словно и не видела Крота. Но тот разгадал ее хитрость, пошел следом и, догнав, положил руку на плечо:
– Что так спешишь? – сказал вкрадчиво. – Пойдем, поговорим, у меня тоже здесь знакомые живут.
Если даже он не врет, мелькнуло у Вари, то известно, какие у него могут быть знакомые. Притворившись спокойною, словно ничуть его не боится, она проговорила этак мягко, доброжелательным тоном:
– Знаешь, Миша, у меня девчонка дома одна… я за продуктами выбежала. Как-нибудь в другой раз… сейчас, ну не могу, девчонка одна…
