Лука Спагетти - Друг из Рима. Есть, молиться и любить в Риме
Был февраль, солнечный февраль. Утром я торопливо завтракал вместе с Берни, затем, естественно, моим первым побуждением было бежать к моим небоскребам, на мой Манхэттен. Но все оказалось не так просто.
Престарелые прихожанки церкви Помпеи, которые приняли меня с распростертыми объятиями и поцелуями, не давали мне увильнуть от них. После завтрака, как только я делал попытку выскользнуть в сторону метро, тотчас же натыкался на какую-нибудь милую старушку на посту у выхода, готовую сопроводить меня на службу в 8.30. Надо сказать, что каждодневное посещение церкви не относится к разряду развлечений; к тому же я приехал совсем за другим. Однако же для меня стало невозможным сказать «нет» этим добрейшим созданиям, так что я смирялся, убеждая себя в том, что я проводил эти полчаса с Берни, хотя он находился у алтаря, а я – на последней скамье.
В течение одной из этих служб, которую Берни вел на испанском языке, мой друг ошеломил меня находкой, до которой мог додуматься только он. Во время обмена добром[90] я пожал руки всем моим улыбающимся старушкам, оставалось только обменяться рукопожатием с моим другом-священником. Я никогда не позволил бы себе подняться к алтарю, чтобы обнять его и пожать ему руку, но сожалею, что не сделал этого.
Итак, после того как наши взгляды встретились и мы несколько секунд пристально взирали друг на друга, Берни медленно поднял руку с открытой ладонью. И, не спуская с меня ласкового взгляда, загнул три пальца внутрь, а указательным и средним изобразил большую букву «V»: «Долгой жизни и процветания!» Это был тот самый знак! И он был взят именно из «Звездного пути»: Берни направил мне свое приветствие на вулканийском языке. Я ответил на него понимающей улыбкой. Служба закончилась, и я удалился с миром, но пока не на Манхэттен.
Всегда приходилось преодолевать заслон из женщин: все хотели знать, в котором часу я вернусь на обед. И когда я сообщал им, что проведу день и ночь, бродя меж небоскребов, начинался шантаж:
– Какая жалость, ты не знаешь, какую чудную курицу я приготовила сегодня для тебя!
– Подумай как следует, сегодня ты сможешь попробовать любимое блюдо отца Берни!
– Но ты уверен, что сегодня обойдешься без моего фирменного блюда?
Именно в этот период Берни сообщил мне о своем грандиозном и безумном проекте: построить в гигантском подвальном помещении церкви Помпеи самый большой макет с поездами из всех, когда-либо созданных ранее. Некоторое время спустя эта затея была осуществлена: примерно через десять лет, вернувшись в Нью-Йорк, я первым делом отправился посмотреть на него.
В то зимнее путешествие, когда прекрасные прозрачные деньки с бодрящим морозцем так отличались от летних дней моей первой поездки, я столкнулся с неведомым для меня явлением: моим одиночеством. Моим чудесным одиночеством. Поездка в Нью-Йорк в одиночку оказалась захватывающим приключением. Слоняться в свое удовольствие, с целью или бесцельно, есть и пить когда придется, не иметь возможности комментировать (если только себе самому) все, что попадалось на глаза, заставляло терять чувство времени и вызывало у меня особое обострение чувств.
Посещение мест, увиденных в первый раз вместе с друзьями, давало мне возможность практически ощущать их рядом со мной; у меня было столько времени в моем распоряжении, чтобы подумать о людях, которых я люблю. Я осматривался по сторонам, спрашивая себя, когда мне удастся вернуться сюда с Джулианой. Жуя гамбургер у «Биг Ника» или совершая не то три, не то четыре поездки на пароме на Стейтен Айленд, я наслаждался красотой и великолепием города, который в первый раз принадлежал мне одному.
У меня действительно было два дома.
Я уже потерял счет тому, сколько раз с тех пор я возвращался в Нью-Йорк. Мне удалось побывать там вместе с Джулианой, и каждый раз я обретал там новых друзей: таких как Шейла, жена Пэта, девушка с Гаити, ростом с меня и с лучезарной улыбкой Джулии Робертс. И Джулио, мой старый одноклассник по лицею, везунчик, перебравшийся в Нью-Йорк и женившийся на необыкновенной девушке из Индии, Мадхури. Это люди, которых я храню в своем сердце. Они помогли этому итальянскому юноше осуществить по крайней мере кое-что из его американской мечты.
Часть третья
Американка в Риме
15. «Letter in the mail»[91]
Шел 2003 год. В начале сентября, только что возвратившись в Италию из Соединенных Штатов и еще пребывая в плену щемящей тоски по дням, проведенным там в компании старых друзей, я получил от Патрика сообщение по электронной почте, которое некоторым образом изменило мой образ жизни. Содержание было примерно таким: «Моя однокурсница по университету, писательница, приезжает в Рим на три месяца. Своди ее на стадион, она может оказаться потенциальным болельщиком за „Лацио“. Я снабдил ее твоим адресом электронной почты, и она свяжется с тобой. Ее зовут Элизабет Гилберт».
Я как минимум на пять минут замер с разинутым ртом, уставившись на монитор. Что хорошего ожидает меня от всего этого? Чутье подсказывало мне: совершенно ничего.
До этого мне еще ни разу не удавалось отплатить за то неоценимое гостеприимство, оказываемое мне Патриком, когда я приезжал навестить его; теперь мне впервые представлялась возможность сделать это, хотя и косвенным образом. Однако начиналась рабочая пора, в самом разгаре – послеотпускная депрессия, углубляемая наступающей осенью, и в довершение ко всему Джулиана переживала очень сложный период в жизни своей семьи. На меня всегда можно положиться, и я хорошо знал Патрика, который никогда не позволил бы себе усугубить мои проблемы, но он выбрал отнюдь не самый удачный момент присовокупления незнакомого существа женского пола к сложностям нашей повседневной жизни. С учетом того, что девушка проведет в Риме не два-три дня, а три месяца!
Его уверения в том, что эта писательница может стать болельщицей «Лацио», пробудили во мне большие сомнения. Естественно, я поведу ее на стадион! Каждый болельщик «Лацио», когда ему представляется возможность добавить еще одного члена к нашим рядам, готов уцепиться за нее. Пэту, старому приверженцу «Янкиз», это прекрасно известно. Но понравится ли это американской интеллектуалке из Нью-Йорка, привыкшей к коктейльным вечеринкам и литературным чтениям на Манхэттене? Разрешит ли она потащить себя на стадион в бело-голубой кепочке, чтобы вопить там: «Вперед, „Лацио“!»? Честно говоря, я был настроен в этом отношении чрезвычайно скептически.
Но прежде всего меня мучил тот факт, что я, любитель гриля из даров океана, хорошего насыщенного вина и запахов свежего пива в пабе, не ощущал в себе готовности пить в пять часов пополудни чай с дамой, избравшей ремесло профессиональной писательницы. Которая, совершенно определенно, является вегетарианкой и, бесспорно, не брала в рот ни капли спиртного, отчего мне не полезут в горло мои любимые бифштексы с кровью, щедро орошаемые красным вином.
Одним словом, было похоже на то, что судьба решила послать мне персональную Джессику Флетчер.
Мой план состоял в следующем: притвориться, что я ничего не знаю, до возможного получения электронного сообщения от этой дамы; потом, если она материализуется, посмотрим, что делать. Проблемы решаем по мере их возникновения.
И вот, через несколько дней, когда я уже полностью погрузился в пучины итальянского налогообложения и почти забыл о «прибывающей американской писательнице», я обнаружил в ящике электронной почты послание от Элизабет Гилберт. Я не без любопытства открыл его.
«Привет, я знаю, что наш общий друг Пэт предупредил тебя, что я свяжусь с тобой. Не возражаешь, если мы встретимся? Привет. Элизабет».
Необходимо было разработать новый план: я не мог сказать «нет», но требовалось отыскать способ в течение трех месяцев воздерживаться от чаепития в пять часов, во время которого, вместо того чтобы обсуждать музыку, еду и «Лацио», вероятнее всего, придется сравнивать различные поэтические стили последних четырех веков, без алкоголя, да к тому же на английском языке.
Призвав на помощь свои мыслительные способности, я пришел к весьма жалкому результату: неизбежная встреча вечером в Трастевере, аперитив с пивом, дабы прощупать алкогольную настроенность девушки, и потом ужин в ресторане с римской кухней. Идеальный план, состряпать который хватило бы ума у кого угодно.
Для тех, кто не знает: среди коронных блюд римской кухни присутствует так называемая требуха. До недавнего времени крестьяне и животноводы с целью получения максимально возможной выручки продавали лучшие части туши забитой скотины и оставляли для своего стола наименее благородные: требуху. На сегодняшний день эта тенденция изменилась, и в Риме развивается самый настоящий культ требухи, которую гордо позиционируют как национальное блюдо, отчего она теперь стала дороже филейной части.
