Бернар Клавель - Сердца живых
— Кто вам топит печь? — спросила кухарка. — Верно, старуха Мийу?
— Она.
— Ну как, все о прусской войне рассказывает?
— Точно.
— Война не каждого милует.
— Что верно, то верно.
— Вы обратили внимание на Одетту? Она внучатая племянница старухи Мийу. Так вот, Одетте двадцать лет. Ровно двадцать. Она была всего два месяца замужем, когда разразилась война. Ровно два месяца. А теперь ее муж в плену. В Восточной Пруссии. Вот оно как получается. Да, война не каждого милует!
Жюльен возвратился в пекарню. Усевшись на вязанку дров, старуха Мийу дремала, прислонясь спиной к теплой печи. Стараясь не шуметь, он с минуту смотрел на нее. Лицо спящей было спокойно, ко руки, которые она уронила на худые колени, все время вздрагивали и тряслись во сне. Когда Жюльен положил на стол железный противень, старуха встрепенулась и открыла глаза.
— Кухарка уже пришла? — спросила она.
— Пришла.
— Бьюсь об заклад, она отведала твои бриоши.
— Да, попробовала.
— Ну, меня это не удивляет. Нынче люди ничего не уважают.
Она подтащила вязанку к порогу и уселась погреться на солнышке, привалясь к косяку. Следя за подъезжавшими гостями, она не переставала восторгаться.
— Ишь, какие все почтенные да видные люди, — приговаривала она. — Приятно смотреть! А машины-то, а наряды! Небось сколько денег заплачено. Да, в наших краях такую свадьбу не часто увидишь.
Она радовалась от души. Потом стала вспоминать о былых свадьбах. В памяти у нее сохранились даже имена парней, с которыми она тогда танцевала. О собственном замужестве она не упоминала, а Жюльен не решался ее расспрашивать. Казалось, старушку занимают только другие.
— Вот и ты когда-нибудь женишься, — сказала она. — На дочке какого-нибудь кондитера. Богатая, должно, будет свадьба. А пироги для гостей станет печь другой булочник.
Жюльен думал о Сильвии. Она не шла у него из головы, все время была тут. И, несмотря на работу, часы тянулись медленно.
К полудню он управился с пирожными. И в сопровождении тетушки Мийу пошел на кухню.
— Надо нам теперь поесть, — сказала кухарка. — Потом, когда гости усядутся за стол, не до того будет
Вес четверо присели к большому столу — его столько скребли и мыли, что он был совсем белый и блестел. Старуха съела только ломоть хлеба с салом.
— Ничего-то вы не уважаете, — сказала она. — Едите господские кушанья, да еще прежде, чем они.
— Не бойтесь, и для них останется, — рассмеялась кухарка.
Одетта молчала. Не поднимая глаз, она торопливо ела. Вид у нее был робкий и какой-то забитый. Она была даже недурна собой, но бесцветна.
Из церкви возвратились хозяева и гости, дом сразу же наполнился громкими голосами, взрывами смеха. В кухню вошла хозяйка. На ней было очень открытое платье и множество драгоценностей. Ей все нравилось, она оживленно тараторила:
— Чудесно, превосходно. Им этот пир надолго запомнится. Правда, господин Дюбуа? Ваши рогалики просто во рту тают. Хватило вам масла? А яиц? И сахару? Не забудьте перед отъездом захватить яйца и масло для своей матушки. Боже мой, Одетта, как вы дурно причесаны! Пойдемте скорее ко мне в комнату, милая, я вас сама причешу.
Они вышли, и, когда через несколько минут Одетта вернулась на кухню, волосы у нее были красиво уложены.
Гости пировали до одиннадцати вечера. Иногда они выходили из-за стола, чтобы потанцевать в гараже под аккордеон, на котором наигрывали затасканные мелодии, потом снова усаживались на свои места. Некоторые же вообще не поднимались со стула. Они ели, пили, громко разговаривали и снова ели. Жюльен с удивлением наблюдал за свадебным пиром, но помалкивал. Кухарка, должно быть, все это предвидела и на вопросы хозяйки, хватит ли угощенья, отвечала:
— Все в порядке, не тревожьтесь, еще останется. Когда первые машины начали выезжать со двора, кухарка сказала:
— А ну, молодые люди, ноги у вас крепкие, сносите-ка помаленьку в погреб все, что может испортиться.
Одетта и Жюльен принялись уносить кушанья. Нужно было сперва спуститься по нескольким каменным ступеням, затем по лестнице, ведущей в подвал; только пройдя довольно длинным сводчатым коридором, можно было попасть в освещенную часть погреба. Им предстояло проделать это путешествие несколько раз. Вышли они одновременно, но Жюльен хотел поскорее управиться и шел быстро, так что вскоре первоначальный порядок нарушился. Теперь они уже не шли гуськом, а встречались на пути. Сталкиваясь во дворе, они едва различали друг друга, потому что уже наступила ночь и после освещенного помещения глаза плохо видели в темноте. Из гаража по-прежнему неслись звуки аккордеона.
Выходя из погреба, Жюльен чуть было не налетел на молодую женщину, стоявшую перед сводчатым проходом. Рядом с нею на полу виднелся большой глиняный горшок.
— До чего тяжелый, — пожаловалась она, — я его чуть не выронила.
— Давайте я снесу. — Он шагнул вперед, но, прежде чем наклониться, помедлил и спросил: — Вам еще не захотелось потанцевать под эту музыку?
Ему показалось, что Одетта качнула головой, впрочем, он не мог бы этого с уверенностью сказать, так как было слишком темно. Жюльен протянул вперед руку, и пальцы его коснулись голой руки Одетты. Он еще ни о чем не успел подумать, как она уже прильнула к нему. Словно распрямившаяся пружина толкнула ее к юноше. Молодая женщина судорожно обхватила его руками. Он почувствовал, что ее ногти впились ему в плечи. Губами она жадно искала его губы. В первую минуту Жюльен подумал: уж не рехнулась ли она? Сверху послышался громкий голос кухарки:
— Вы что там, спать улеглись в погребе?
Одетта отпрянула от Жюльена и прошептала:
— Прачечная. В конце улицы. Кто придет первый, дождется другого.
Когда они вернулись в дом, кухарка взглянула на них с кривой усмешкой.
— А я уж подумала, вы танцевать пошли, — проворчала она.
— Нет, мы только смотрели, — пролепетала Одетта.
— Вот оно что, — буркнула кухарка.
24
Жюльен освободился первый. Кухарка наложила ему целую корзину снеди, и он укрепил ее на багажнике велосипеда. Прежде чем расплатиться с людьми, хозяйка пожелала распить вместе с ними бутылку шампанского. Она по-прежнему весело смеялась, повторяя, что пир удался на славу.
Жюльен шел быстро. Два бокала шампанского, которые он наспех проглотил, ударили ему в голову. Он шагал в темноте, ведя велосипед, и глазами искал прачечную. Весь день он работал рядом с этой молодой женщиной, но даже трех раз на нее не взглянул. Они перекинулись-то всего несколькими словами, и вот она вдруг бросилась ему на грудь как безумная. Стоит ли идти в эту прачечную? Выходит, и он спятил? А как же Сильвия? Да, ведь у него есть Сильвия. Его чувство к ней не изменилось. А эта безумная Одетта — совсем другое. Зверек, просто хищный зверек.
Он вошел под навес прачечной и прислонил машину к стене в глубине длинного и темного строения, наполненного шумом воды, журчавшей в цементных баках. Потом возвратился и стал у порога. Не лучше ли все же уйти? Теперь ночной мрак совсем сгустился. Дул легкий ветерок, приносивший различные звуки — стук мотора, шум захлопнутой двери, скрип приближавшейся повозки. Жюльен опять направился в самую глубину прачечной. Мимо проехала телега, запряженная лошадью, свет фонаря падал на лоснящийся круп. Шум колес затих в отдалении. Может, все-таки уйти? Он опять подошел к порогу. Теперь сердце его слегка сжималось. Не передалось ли и ему безумие, владевшее Одеттой? На дороге послышались шаги. Должно быть, она. И тотчас Жюльен почувствовал, что в нем пробуждается животное желание. Именно животное. Когда молодая женщина поравнялась с ним, он шепнул:
— Это вы?
Голос его слегка дрожал. Женщина остановилась. Молчание показалось ему бесконечным, потом Одетта сказала:
— Да, это я.
— Пойдемте.
Она не тронулась с места. Жюльен колебался. В темноте он едва различал чуть белевший треугольный вырез ее платья.
— Мне пора домой, — прошептала она. — Право, не знаю, что на меня нашло. Ума не приложу. Не сердитесь, ладно?
Жюльен вышел из-под навеса. Они стояли рядом, но не могли разглядеть друг друга в кромешной тьме. И вдруг ее снова охватило безумие — казалось, то было какое-то наваждение. Одетта вздрагивала в объятиях Жюльена. Она вся трепетала. Опять целовала его и беззвучно плакала.
Он медленно увлек ее в прачечную, не разжимая рук из боязни, что она опомнится и убежит. Внутренний голос подсказывал ему, что Одетта теряет власть над собой, едва только он касается ее.
В прачечной громкий шум воды сразу оглушил его. Шум как бы наполнял голову, распирал ее. Жюльен чувствовал, как в нем растет желание, и вместе с тем он чувствовал, что Одетта готова убежать. Он все время старился загородить своим телом путь к двери. Сжимая в объятиях Одетту, он ощущал непонятную силу в этом хрупком теле. Чувствовал, что в ней живет необычайная энергия. Каждый раз, когда он отрывал губы от ее губ, она, задыхаясь, шептала:
