Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза
— Но вы же сами только что приводили эту странную логику — баланс воды.
— Странную? Я-то думал, что это замечательная идея.
— Замечательная только в этом конкретном случае. Все, что касается тонущего судна, мне понятно, но я могу себя вообразить только в качестве пассажира, а никак не среди членов экипажа.
— Ну нет так нет.
— Я и раньше об этом думал. Мне кажется, что ваша страна, Россия, после войны только и стремится к тому, чтобы стать зеркальным отражением Америки, тщетно пытаясь достичь этой цели.
— Тщетно?
— Именно так. И экономически, и технически вы уступаете раза в два по своим реальным возможностям, а все пыжитесь догнать и перегнать. Из-за этого отстает производство потребительских товаров, внутри страны — строжайшая цензура, да и на международной арене ваша страна ведет себя не слишком достойно. Деятельность спецслужб — одно из звеньев этой цепи.
— Но ведь об этом я вам все время и толкую! Во что бы то ни стало необходимо сохранять паритет. Тут уместны и блеф, и показуха. Если не поддерживать соперничество двух сверхдержав, мира не будет. Вот почему, когда американцы создали ядерное оружие, мы против своей воли вынуждены были следовать их примеру. Они создали ракеты — мы напряглись и сделали то же самое. Первые всегда американцы, а мы только зеркало, мы только догоняем на пределе дыхания.
— Может быть, закончим на этом разговор?
— Лет десять назад вы бы от меня такого не услышали. С тех пор как я приехал в Японию и, что называется, увидел мир, я многое передумал. Почему огромная и холодная северная страна, как у вас принято нас называть, бедствует? Почему на всех не хватает продуктов питания? Наш сегодняшний разговор — это вывод, к которому я пришел. Для того чтобы поддерживать мир и стабильность, нам прежде всего была необходима уверенность в своей военной мощи. Если Америка будет сильней нас, значительно сильней, мы будем испытывать на себе постоянное давление. Даже территориальная целостность окажется под угрозой. А если давление усилится, не исключаю, что в критический момент придется нанести ответный удар. В век ядерного оружия такие предназначенные для критической ситуации ответные удары — самая большая опасность. Смертельная опасность. Вот почему я, как за соломинку, хватаюсь за паритет, пусть и иллюзорный. Сохранять паритет во что бы то ни стало, даже если страдает наша репутация в мире, даже если придется сократить норму выдачи детям молока… Это моя навязчивая идея, допустим. Но в течение последних сорока лет удалось избежать крупномасштабной войны.
— Я вас прекрасно понимаю. Вероятно, можно и так смотреть на вещи. Неплохо было бы узнать, однако, как бы отреагировали на ваши идеи в Варшаве, Праге или Кабуле…
— Допускаю, что там придерживаются другого мнения.
— Обе ваши теории, о присущей России доброте и благих намерениях спецслужб, мне ясны, но на мое сотрудничество не рассчитывайте. И вот почему. Я испытываю добрые чувства к конкретному человеку — Павлу Ивановичу, а не к его стране. Чтобы склонить меня передать вам информацию, вам не хватает решающего довода. И это итог нашего разговора. Продолжение отложим на потом, а на сегодня все. В данных обстоятельствах будет правильно, если счет мы разделим поровну на двоих.
— Согласен. Не думаю, что господина Такацу можно купить водкой и виски. Однако сегодня — это сегодня, подумайте обо всем этом на досуге, — сказал Кукин, возвращая своему лицу обычное выражение и благодушно улыбаясь.
3Прежде я уже писала, что, когда стану старушкой, буду продолжать кормить диплодока. И если на это у меня не найдется денег, могу даже совершить что-либо нехорошее.
Но если говорить по правде, вряд ли мне удастся так долго кормить Диппи. Подозреваю, что рано или поздно настанет день, когда я сама потеряю на это право.
Недавно Диппи отказался есть приготовленный мною корм. В тот день у меня были другие дела, и я должна была пораньше выйти из дому. Чувствуя свою вину перед Диппи, я сняла в одиннадцать часов перила на балконе и, разложив, как обычно, отборное сено, ушла. Такое уже случалось и раньше — Диппи приходил и, несмотря на мое отсутствие, лопал свой корм в одиночестве. Но в тот день, вернувшись, я увидела, что он даже не притронулся к еде.
Как назло, в тот день прошел сильный дождь, и все сено вымокло. Траву в поле Диплодок щиплет и в дождь, а вот вымокшее сено, каким бы оно ни было вкусным, есть отказывается. Поэтому в ненастье мне приходится следить за этим и, по мере того как он съедает сено, подкладывать новые сухие вязанки (однако в тот день, о котором я рассказываю, дождь начался только после полудня и не мог стать причиной того, что Диппи отказался от еды). Я временно оттащила намокшее сено в ванную.
На следующий день около двенадцати я разложила на балконе свежее сено и с замиранием сердца принялась ждать. Наконец появился Диппи. Он не подал виду, что обиделся на мое вчерашнее отсутствие, и покушал с обычным аппетитом.
— Диппи, — сказала я ему, — прости меня за вчерашнее. У меня были неотложные дела, ничего не поделаешь. Впредь, пожалуйста, ешь то, что я тебе приготовила.
Никак не реагируя на мои слова, Диппи молча жевал.
Но вот что я подумала, глядя, как сено целыми вязанками исчезает в его пасти. Вчера меня не оказалось в двенадцать часов, и одного этого было достаточно, чтобы диплодок, обидевшись или даже рассердившись, отказался от приготовленного ему корма. А когда я стану большой, у меня появится много других интересов, передо мной откроется целый мир новых увлечений, и это вряд ли придется Диппи по душе. Если бы этот мир состоял только из меня, Диппи и поля, я до преклонных лет оставалась бы его хозяйкой. В этом мире все было бы чудесно, и даже на старости лет мне бы не пришлось совершать нехороших поступков. Нет, прежде всего я не состарюсь. Навсегда останусь такой, как сейчас. Каждую неделю из Китая будут доставлять на самолете отборное сено и в назначенный день сбрасывать на парашюте мои сто сорок вязанок. Но не могу же я всю жизнь развлекаться с одним диплодоком!..
В тот день, во второй половине, после того как Диппи наелся и ушел далеко в поле, я перенесла вымокшие накануне вязанки из ванной на крышу и положила сушиться. Но поскольку было ветрено, я не стала потрошить вязанки, чтобы разбросанное сено не унес ветер, и они остались внутри сырыми. Как же противно они воняли на следующий день! Если бы я скормила их Диппи, у него бы наверняка расстроился желудок. Приуныв, я сожгла двадцать вязанок сена на площадке перед домом. Дым поднимался до небес.
На следующее утро я пошла погулять в поле. Обычно я встречаюсь с Диппи только на балконе, но мне стало так тоскливо, что, помыв после завтрака посуду, я натянула сапоги и отправилась к дальнему лесу. Может, повстречаю где-нибудь Диппи, думалось мне.
Но сколько я ни шла, громадной туши Диппи нигде не было видно. Наверно, еще спит… Хотя и в этом случае я бы заметила такую громадину. Я прошла через лес и вышла к дальнему полю, но и там Диппи не было. Что, если он вдруг ушел далеко на север или на юг? — подумала я. Мой диплодок обычно расхаживает между западными горами и моим домом, в южном направлении и северном он не ходит. К тому же тяжелый на подъем Диппи вряд ли бы ушел далеко. Я начала немного беспокоиться. А что, если он и впрямь еще вчера отправился в дальние края с мыслью больше не возвращаться? Тогда его не найти. Я шла и шла по дальнему полю, но Диппи нигде не было видно. Отчаявшись, я уже решила возвращаться и повернула назад, как вдруг на южной опушке леса заметила что-то темное и круглое. Очень похожее на округлую спину диплодока. Хлюпая сапогами, я бросилась туда со всех ног. Бежала, не разбирая луж. По мере приближения во мне крепла уверенность. Я уже не сомневалась, что это мой Диппи.
Когда я подбежала, Диппи медленно поднял голову и посмотрел на меня. Стоя перед ним, я подняла обе руки. Утреннее приветствие. Диппи вытянул шею и приблизил голову к моему лицу. Милые, милые глаза, в которые я каждый день заглядываю с балкона. Я сделала шаг вперед и постучала кулаком по его носу. Диппи, обрадовавшись, ласково — честное слово, ласково! — потерся об меня своим носом. Этого, правда, было достаточно, чтобы, пошатнувшись, я едва не повалилась. Я обхватила руками его голову. От него шел смешанный аромат сена, утренней луговой росы и чуть-чуть пахло навозом.
Я обошла Диппи кругом, похлопывая его обеими руками по лапам, по длинному изогнутому хвосту, по вздутому брюху.
— Диппи, дорогой мой…
Диппи, прикрыв глаза, лежал не шевелясь, чтобы ненароком меня не придавить.
Я спохватилась, что уже двенадцатый час. То, что я забралась так далеко от дома, не могло оправдать задержку с выдачей сена. Сказав Диппи, что возвращаюсь на балкон приготовить ему еду и чтобы он обязательно приходил, я поспешила назад. Не помня себя, запыхавшись, влетела в дом. Успела вовремя разложить на веранде двадцать вязанок сена и с замиранием сердца увидела, как вдали показалась его покачивающаяся голова.
