Элизабет Страут - Братья Берджесс
В те годы, пока Джим учился на юридическом факультете, он часто приезжал к матери. Пэм видела, что все трое детей Барбары очень привязаны к ней. Боб и Сьюзан подрабатывали в столовой, но оба с готовностью менялись сменами с напарниками и ехали в Ширли-Фоллс, если вдруг кто-то из знакомых собирался в том направлении и мог их подбросить. Пэм умилялась, чувствовала угрызения совести за то, что сама редко навещает родителей, но продолжала всякий раз ездить в Ширли-Фоллс вместе с Бобом и Сьюзан. Сьюзан тогда еще не встретила Стива, а Джим – Хелен, и Пэм теперь понимала, что была не просто влюблена в Боба – он стал ей почти братом, ведь именно в те годы Берджессы сделались ее семьей. Сьюзан понемногу спрятала свои колючки. Часто они все вместе играли в «скрэббл» за кухонным столом или просто болтали, устроившись в гостиной. Иногда они вчетвером ходили в боулинг и потом рассказывали Барбаре: «Боб почти обыграл Джима!» «Он не обыграл меня и никогда не обыграет». Однажды в жутко холодный субботний день Пэм со Сьюзан на маленькой застекленной веранде разглаживали себе волосы – укладывали их на гладильную доску и осторожно водили по ним утюгом, а Барбара ругалась, что они спалят весь дом. Берджессы не разбирались в еде и не проявляли к ней особого интереса. На обед у них мог быть жареный фарш, покрытый не расплавившимся оранжевым сыром, или запеканка из консервированного супа с тунцом, или цыпленок, которого сунули в духовку просто так, без всяких специй и даже соли. Но Пэм обнаружила, что они любят выпечку, и пекла им банановые кексы и сахарное печенье. Иногда Сьюзан помогала ей на маленькой кухне. Все, что они пекли, моментально съедалось с аппетитом, который трогал сердце Пэм. Как будто эти ребята истосковались по сладкому. Барбара не была мягкой со своими детьми, зато привила им глубокую порядочность, свойственную ей самой, и Пэм уважала ее за это.
Джим рассказывал об учебе на юридическом факультете, и Бобби внимал ему, задавая вопросы. Джима с самого начала влекло уголовное право, и они с Бобом обсуждали правила о доказательствах, случаи, когда допустимы показания с чужих слов, как ведется процесс по уголовному делу, какова роль наказания в обществе… Пэм к тому моменту уже осознала свой интерес к науке и представляла общество большим организмом, состоящим из миллионов, миллиардов клеток, поддерживающих в нем жизнь. Преступность она рассматривала как любопытную мутацию. Иногда Пэм робко принимала участие в дискуссиях братьев. Джим никогда не говорил с ней снисходительным тоном, который нередко допускал в адрес Боба и Сьюзан, и это особое к ней отношение всегда удивляло Пэм. Она также удивлялась тому, как странно в Джиме уживаются искренность и высокомерие. Годы спустя, во время процесса над Уолли Пэкером, Пэм прочитала в одной статье о Джиме слова его гарвардского сокурсника: «Джим Берджесс вел себя отстраненно, был непостижимым». Тогда Пэм вдруг поняла то, чего прежде долгие годы не понимала: Джим в Гарварде ощущал себя чужим, и в Ширли-Фоллс его тянуло не только из-за матери – к которой он всегда был внимателен и добр, – но и потому, что там осталось все свое, родное. Родной говор, родные треснутые тарелки, двери, которые так перекосило от времени, что они перестали закрываться. Если в Гарварде у него и были какие-то девушки, он о них помалкивал. Зато в один прекрасный день сообщил, что за отличную успеваемость и уже тогда высокую квалификацию ему предложили работу в окружной прокуратуре Манхэттена. Он собирался накопить опыт судебной практики и вернуться делать карьеру в Мэне.
– Ай! – вскрикнула Пэм.
Кореянка, массирующая ей икру, с виноватым видом произнесла что-то непонятное.
– Извините. – Пэм махнула рукой. – Просто больно.
Она ощущала дрожь ностальгии. Неужели городок Ширли-Фоллс представлялся ей таким чудесным местом лишь потому, что она была молода и влюблена? Неужели ей больше не суждено испытать такое же томление, такой же пронзительный восторг? Неужели опыт и прожитые годы глушат человека навсегда?
Именно в Ширли-Фоллс она ощутила первый трепет взросления. Если колледж открыл перед ней мир многих людей, мыслей и знаний (а знания Пэм очень любила), то Ширли-Фоллс нес в себе магию чужого города. Всякий раз, приезжая туда, Пэм с головокружением, в эйфории чувствовала, будто катапультировалась в место, где она взрослая. Неожиданная взрослость проявляла себя в самых обыденных вещах. Например, когда Пэм (пока Боб чистил в доме сточные желоба) сама по себе шла в семейную пекарню на Аннетт-авеню и устраивалась за столиком. Тамошние пухленькие официантки приносили ей кофе с чудной небрежностью, на окнах висели занавески, подхваченные ленточками, в воздухе разливался сладкий аромат корицы. Мимо шли мужчины в костюмах, направляющиеся, видимо, в суд или в офис, и женщины в платьях – неизвестно куда, но с видом весьма серьезным. И Пэм прямо видела себя на рекламной картинке в журнале, которые ребенком так любила рассматривать в библиотеке: счастливая молодая женщина пьет кофе, а вокруг нее кипит жизнь.
Временами, когда Боб занимался или играл с Джимом в баскетбол на парковке у старой школы, Пэм залезала на вершину холма, который возвышался на краю городка, и оттуда смотрела на шпили собора, на кирпичные заводы, тянущиеся вдоль реки, на мост, а по пути назад заглядывала в магазины на Грэтэм-стрит. «Пекс» уже закрылся, но было еще два универмага, и Пэм, скрывая волнение, бродила по ним, перебирая платья, раздвигая вешалки на металлических стойках. В парфюмерном отделе она брызгалась духами, и Барбара потом говорила: «Пахнешь как француженка», а Пэм отвечала: «Ах, Барбара, я просто решила прогуляться по универмагу». И Барбара замечала: «Оно и видно».
Союз с Барбарой дался ей легко. Пэм понимала свое главное преимущество перед Сьюзан – она не приходилась этой женщине дочерью и потому могла ходить туда, куда Сьюзан не дозволялось. Например, в бар «Синий гусь», где бокал пива стоил тридцать центов, а музыкальный автомат гремел так, что столы подпрыгивали от пения Уолли Пэкера: «Сними с меня этот груз, груз моей любви…». Пэм покачивалась в такт рядом с Бобом, положив руку ему на колено.
Когда праздновали окончание экзаменов, чей-нибудь день рождения или то, что Пэм с Бобом попали в список лучших студентов, то все вместе шли в кафе «Антонио» на Аннетт-авеню, где подавали огромные порции спагетти, а заказы принимал сам хозяин, страдавший ожирением и отзывавшийся на прозвище Крошка. Потом он умер после неудачной операции – обходного желудочного анастомоза. Пэм и Берджессов это известие просто убило.
Барбара разрешала Пэм жить в ее доме все лето. Пэм работала официанткой, Боб – на фабрике по производству бумаги, а Сьюзан – в больнице, помощницей в администрации. Пэм и Сьюзан занимали бывшую комнату Джима и Боба, Боб переехал в комнату Сьюзан, а Джим, когда приезжал, спал на диване в гостиной. «Хорошо, когда дома много народу», – говорила Барбара. У Пэм не было ни братьев, ни сестер, и через много лет она поняла, что эти праздники и выходные, и летние каникулы, проведенные у Берджессов, стали для нее чем-то невыразимо важным – и, вероятно, они же впоследствии сыграли свою роль в гибели ее брака. Она никогда не могла отделаться от ощущения, что Боб – ее брат. Она приняла его прошлое, жуткий секрет, о котором в семье никогда не говорили. Она пользовалась тем, что Боб у матери любимчик – Барбара тепло приняла девушку, которую выбрал ее обожаемый сын. Вероятно, оставшись вдовой и стараясь не поддаться гневу, Барбара решила, что Боба, по вине которого произошел тот трагический случай, она будет любить больше всех. Так или иначе, прошлое и настоящее Боба стали ее прошлым и настоящим, и она любила все, что его окружало, – даже Сьюзан, которая, как и прежде, терпеть не могла Боба, но неплохо ладила с Пэм.
У Берджессов – и особенно у братьев – было принято каждый год посещать ряд городских праздников. Вместе с ними Пэм ходила на парады по случаю «Дня «Мокси», когда по улицам шествовала пестрая толпа. Люди обязательно надевали что-нибудь ярко-оранжевое в честь напитка, ставшего символом штата Мэн, а на церкви Святого Иосифа красовался плакат «Иисус – наш спаситель, «Мокси» – наш любимый вкус». При этом «Мокси» был такой горький, что Пэм его в рот взять не могла, а из Берджессов его соглашалась пить только Барбара. По улицам катились разукрашенные платформы, и гордо ехала красотка «Мисс Мокси». Чаще всего о девушках, удостоившихся этого титула, через несколько лет писали на страницах криминальной хроники – кого-то избивал муж, кого-то грабили наркоманы, кто-то попадался на мелком преступлении. Но когда наступал «День Мокси», местная королева красоты триумфально ехала по Ширли-Фоллс, и братья Берджессы провожали ее аплодисментами – даже Джим хлопал в ладоши со всей серьезностью, а Сьюзан лишь поводила плечом, потому что мать запрещала ей участвовать в таких конкурсах.
