Ник Хорнби - Долгое падение
Так что я в каком-то смысле наслаждался жизнью, сидя у себя в квартире, попивая кофе и покуривая сигареты, получая удовольствие от осознания того, что я одновременно и знаменит, и неизвестен. Но потом раздался этот чертов звонок, и я подскочил как ошпаренный.
— Кто там?
— Вы Джей-Джей? — послышался молодой женский голос.
— Кто это?
— Не могли бы вы ответить на пару вопросов? Насчет той ночи?
— Откуда у вас этот адрес?
— Насколько я понимаю, в новогоднюю ночь вы оказались в компании Джесс Крайтон и Мартина Шарпа? Почему они хотели покончить с собой?
— Неправильно вы понимаете, мэм.
Это было первое утвердительное предложение в нашем диалоге. До него были одни вопросы.
— А что именно я поняла неверно?
— Все. Вы вообще адресом ошиблись.
— Не думаю.
— С чего это?
— Потому что вы не отрицали, что вас зовут Джей-Джей. А еще вы спросили, откуда у меня этот адрес.
Логично. Эти журналисты — мастера своего дела.
— Но ведь я не сказал, что это мой адрес, правильно?
Этот совершенно идиотский аргумент повис в воздухе.
Она молчала. Я практически видел, как она стоит на улице, разочарованно мотая головой — настолько жалкими были мои попытки отвертеться. Я поклялся себе не произносить ни слова, пока она не уйдет.
— Послушайте, — начала она. — А была ли какая-то причина, по которой вы оттуда спустились?
— Какая еще причина?
— Не знаю. Причина, которая могла бы воодушевить наших читателей. Может, вы вернули друг другу желание жить дальше?
— Мне ничего об этом не известно.
— Вы посмотрели на Лондон и увидели красоту этого мира. Что-нибудь в этом духе было? Или что-то другое, что может вдохновить наших читателей?
Может, поиски Чеза были вдохновляющим предприятием? Если и так, то я этого не заметил.
— Возможно, какие-то слова Мартина Шарпа убедили вас не расставаться с жизнью? Если так, то наши читатели хотят знать об этом.
Я попытался припомнить, какие именно слова Мартина можно счесть за утешение. Он назвал Джесс идиоткой, но это он скорее для поднятия настроя, чем во имя спасения жизни. А еще он рассказал, что одна из героинь его шоу была замужем за человеком, пролежавшим двадцать пять лет в коме, но и это не особенно нам помогло.
— Нет, ничего такого мне в голову не приходит.
— Я оставлю свою визитку, ладно? Позвоните мне, когда будете готовы поговорить.
Я чуть не побежал ее догонять — мне уже ее не хватало. Мне нравилось быть временным центром ее мира. Да что там, мне нравилось быть временным центром своего мира, потому что последние дни в нем мало чего было, а с ее уходом стало еще меньше.
Морин
В общем, я пришла домой, включила телевизор, сделала себе чаю, позвонила в приют, Мэтти привезли обратно, посадила его перед телевизором, и все опять началось сначала. Я с трудом представляла себе, как проживу еще шесть недель. Знаю, мы договорились, но я и подумать не могла, что увижу их снова. Ах да, мы обменялись телефонами, адресами и всем прочим. (Мартину пришлось объяснять мне, что, поскольку у меня нет компьютера, у меня не может быть адреса электронной почты. Просто не знала, есть ли у меня такой адрес. Мне казалось, что его могли прислать в конверте с какой-нибудь рекламой.) Но я не думала, что нам все это пригодится. Вам может показаться, что я себя жалею, но я все же скажу: я совершенно искренне думала, что они, может, и будут встречаться, но уже без меня. Я слишком стара для них, слишком старомодна — эти мои туфли и вообще; Мне, конечно, было интересно сходить на вечеринку и посмотреть на всех этих странных людей, но это ничего не изменило. Я все равно собиралась забрать Мэтти, и у меня все равно не было никакого будущего, моя жизнь все равно была противна мне. Вы, возможно, думаете: «Почему же она не злится?» Естественно, я злюсь. С чего мне притворяться, будто это не так? Наверное, свою роль здесь сыграла церковь, и возраст, возможно, тоже. Нас ведь учили не жаловаться. Но иногда — почти всегда — мне хочется кричать, крушить все вокруг, убивать. А вот это уже злость. Нельзя жить такой жизнью и не злиться. Впрочем, я отвлеклась. Пару дней спустя у меня в квартире раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и услышала приятный женский голос:
— Морин?
— Да.
— Вас беспокоят из управления полиции.
— А, здравствуйте, — сказала я.
— Здравствуйте. Согласно нашим данным, в новогоднюю ночь ваш сын бесчинствовал в торговом центре. Крал вещи из магазинов, нюхал клей, нападал на посетителей центра и так далее.
— Боюсь, это не мог быть мой сын, — ответила я. — Он инвалид.
— А вы уверены, что он не симулирует эту инвалидность?
На полсекунды я даже задумалась. Но ведь когда разговариваешь с полицией, над любым вопросом задумываешься. Ведь хочется быть совершенно уверенной в том, что говоришь истинную правду, — просто на всякий случай.
— Чтобы так симулировать, нужно быть очень хорошим актером.
— А вы уверены, что он не очень хороший актер?
— Конечно, уверена. Понимаете ли, он даже играть не может.
— А что, если это и есть игра? Он подходит под описание этого… как его… Подозреваемого.
— А какое описание? — зачем-то спросила я.
Не знаю, зачем я это спросила. Наверное, хотела помочь.
— До этого мы еще дойдем, мэм. Можете ли вы объяснить, где находился ваш сын в новогоднюю ночь? Вы были с ним?
У меня по спине пробежал холодок. Я сначала не поняла, про какую дату идет речь. Меня прижали. Я не знала, врать или нет. Если предположить, что кто-то из медицинского персонала вывез его в город и использовал как прикрытие? Скажем, один из тех парней, что его забирали? С виду они были весьма приятными, но тут никогда нельзя знать наверняка. А если они украли что-то из магазина, спрятав под одеяло, которым укрыты ноги Мэтти? Если они пошли выпить, захватив с собой Мэтти, затеяли драку и толкнули коляску в сторону противников? А полицейские увидели, как он врезается в кого-то, но, не зная, что Мэтти не может сам сдвинуться с места, подумали, будто он сам ввязался в драку? А потом прикидывался идиотом, поскольку не хотел проблем с полицией? А если въехать в человека на кресле-каталке, ему будет больно. Можно даже ногу сломать. А если… На самом деле, даже немного паникуя, я понимала, что он никак не мог нюхать клей. Такие мысли проносились у меня в голове. Пожалуй, причиной всех этих мыслей было осознание собственной вины. Меня с ним не было, хотя я должна была остаться с ним, а не осталась потому, что хотела оставить его навсегда.
— Нет, я не была с ним. За ним приглядывали.
— А, понятно.
— Он был в полной безопасности.
— Я не сомневаюсь, мэм. Но ведь речь идет не о его безопасности. Речь идет о безопасности посетителей торгового центра «Вуд Грин».
«Вуд Грин»! Он как-то добрался до другого конца города, аж до «Вуд Грин»!
— Нет. Да. Простите.
— Хотите извиниться? Точно хотите? Отвечай, б…, отвечай давай!
Я не могла поверить своим ушам. Я знала, конечно, что полицейские не стесняются в выражениях. Но мне казалось, это происходит в стрессовых ситуациях, когда повсюду какие-нибудь террористы, а не во время телефонного разговора с обычным человеком в рамках обычного расследования. Если, конечно, она не пережила стресс. Могли Мэтти — или тот, кто его толкнул, — на самом деле убить кого-то? Ребенка, быть может?
— Морин.
— Да, я вас слушаю.
— Морин. Я не из полиции. Это Джесс.
— А, — сказала я, заливаясь краской от стыда за собственную тупость.
— Ты ж поверила, поверила, старая перечница.
— Да, я тебе поверила.
По моей интонации она догадалась, что расстроила меня, и больше об этом не вспоминала.
— Ты видела газеты?
— Нет. Я не читаю газет.
— Про нас пишут.
— Про кого пишут?
— Про нас. Им известны наши с Мартином имена. Забавно, правда?
— А что там написано?
— Что я, Мартин и еще двое неизвестных договорились о совместном самоубийстве.
— Это же неправда.
— Ясен пень. И еще там написано, что я — дочь министра образования.
— А почему там так написано?
— Потому что я его дочь.
— А…
— Я просто пересказываю тебе, о чем в газетах написали. Ты удивлена?
— Ну, ты многовато ругаешься для дочери политика.
— А к Джей-Джею домой приходила журналистка и спрашивала, не спустились ли мы с крыши, вдохновившись какой-то идеей.
— И как все это понимать?
— Не знаем еще. Мы собираемся на экстренное совещание.
— Кто?
— Мы все, вчетвером. Великое воссоединение. Можно там, где мы завтракали.
— Я не могу никуда пойти.
— Почему?
— Из-за Мэтти. Отчасти из-за этого я и оказалась на крыше. Я никогда не могу никуда выходить.
