Олег Рябов - КОГИз. Записки на полях эпохи

– Ты куда?

– Домой!

– А мы погуляем.

– Валяй.

Погода стояла отличная. Поздняя осень. Солнце. Имея в руках компас и зная, что в квартале, два километра на полтора, невозможно заблудиться даже в этих дремучих безлюдных лесах. Мы брели не торопясь, изредка поманивая рябчиков, пока не вышли к небольшой речушке: либо Улангерь, либо Козленец. Пройдя немного вдоль воды, мы неожиданно вышли на поляну с огромным возвышающимся холмом, под которым образовалась небольшая заводь. Вырвавшаяся из-под бурелома сваленных сосен, нависших осин речка как бы остановилась у чистого берега, который, весь в траве, поднимался к трем потрясшим нас сразу своим величием и размерами лиственницам. Добравшись до них, мы увидели два больших полусгнивших сруба, а поодаль – почерневшие нижние венцы строений совсем уже гигантских. На краю поляны, ближе к лесу, стоял большущий дубовый крест, а дальше виднелись покосившиеся столбики под маленькими островерхими крышами – старообрядческие голубцы. Под одной из лиственниц стояла лавочка, мы сели.

– Что это? – спросил шепотом Володя, нервно закуривая.

– Остатки скита. В этих местах их много было. Кержаки.

– Сила!

– Помнишь, еще в школе проходили о расколе церкви, когда власти исправляли богослужебные книги: старые отбирали, а взамен бесплатно выдавали новые. Грамотные люди, почитавшие древнюю книжность, отстаивали чистоту старой веры, поэтому их называли староверами, или старообрядцами, а уничижительно – раскольниками. От наказаний они бежали в глухие места. Дебри нашего Заволжья были удобным приютом. Сюда, в эти места, для обращения старообрядцев Керженца в новую веру епископ Нижегородский Питирим отправлял послания. У меня есть прижизненное издание его книги «Пращица противо вопросов раскольнических». Ее напечатали по указанию Петра Первого, он внимательно следил за нижегородскими диссидентами.

– Я читал в детстве толстенный роман «В лесах».

– Вот тут, где мы с тобой сидим, стояли старообрядческие избы, они соединялись меж собой под землей, а далеко в лес и к реке были проложены подземные коридоры.

Я рассказывал, а Володя слушал, покуривая сигарету, и мы не сразу заметили, когда к кресту подошла женщина в черном. Нам не было видно, что она там делала минут десять, наверное, молилась. Потом направилась к нам.

– Брось сигарету, – сказал я Володе, – может, поговорить удастся.

Лицо женщины было непроницаемое, суровое, и я понял, что ничего хорошего мы не услышим.

– Вы, молодые люди, охотники… Шли бы отсюда куда… А то… Сюда птицы прилетают, вы в них не стреляйте, – она резко повернулась в сторону оплывших холмиков, перекрестилась двуперстием и быстро пошла прочь.

Мы молчали, хотелось закурить, но что-то сдерживало. Вдруг из глубины леса вылетели огромные черные птицы и сели на лиственницы. Глухари. Такие всегда осторожные, а тут… Возможно, они не заметили нас за толстыми стволами и растопыренными лапами столетних деревьев. Я не шевелился и дышать-то вроде перестал. Володя тоже затаил дыхание. Боясь поднять головы, мы слушали, как могучие птицы гуляют над нами по толстым сучьям. На нас сыпалась мелкая труха. Украдкой я глянул вверх. Три глухаря, черные, красивые, с бородами, не торопясь клевали побитые морозцем иглы. Но вдруг, что-то почувствовав, они захлопали сильными крыльями и, ломая ветки, полетели в чащобу за речку.

– Ну как? – спросил я, когда птицы скрылись.

– Хорошо, что Яков не стрелял! – ответил Володя.

XI. Вериги на душе

Город – это не просто сложный организм, который имеет свою историю, меняется, развивается, подчиняет своим интересам окружающее пространство, населяющих его людей. Город – организм одушевленный! У него есть своя этика, он ревнует, завидует, совершает поступки, а главное, у него есть совесть, как у человека. Совесть – это странный инструмент, который измеряет нравственность поступков post factum.

При царствующих дворах роль совести исполняли шуты, мудрейшие люди с высоким положением и происхождением, только им позволялось безнаказанно высказывать, «что на уме». Они выполняли функцию прививки обществу, предупреждая и ослабляя его социальные заболевания. Это и знаменитый шут Балакирев в XVIII веке, и великий Райкин в двадцатом. Самый роскошный храм на Руси народ называет храмом Василия Блаженного, потому что ему, выразителю народных взглядов, позволялось говорить многое, если не все, в страшном XVI веке (хотя, по мнению некоторых современных историков, под его личиной скрывался оставивший престол Иван Грозный).

Во всех городах и селах во все времена были люди, не обремененные высокими постами и званиями, но пользовавшиеся удивительным уважением и доверием земляков за бескорыстное, самоотверженное служение и «любовь к родному краю». Такими людьми не обделен и наш город. Многих я знаю. Когда я видел кого-нибудь из них, гуляющего по Откосу, во мне просыпалось чувство, которое поднималось волной, наполняя душу теплом. Встречные их узнавали, улыбались, здоровались, иные с радостью общались. Те, о ком я говорю, никогда не были «записными» председателями, секретарями, депутатами – как-то мудро отгородились от этого, сохраняя себя для более личного служения. Для меня поименное их перечисление всегда будет начинаться с поэта Юрия Адрианова.

Писатель и книга – это как-то естественно. Писатель без книги не мыслится. Да и книги без автора, задумавшего ее и создавшего, не существует. Книга как явление и продукт цивилизации давно уже вошла в разряд артефакта. И даже зачастую рассматривается как произведение искусства.

Люди уже несколько столетий тайно и явно, пропагандируя или скрывая свою страсть, собирают книжные редкости. Однако в отличие от нумизматов, филателистов и прочих серийных коллекционеров их занятие во все времена не очень-то приветствовалось властью. А все потому, что интересовали чернокнижников старообрядческие летописи, созданные в скитах, описания церемоний, напечатанные в помещичьих типографиях, да уничтоженные цензурой издания подрасстрельных авторов 30-х годов и прочие сомнительные редкости. Книга более шести столетий является незаменимым носителем информации, а владеть и дозировать информацию – прерогатива государственных и карательных органов.

Мне могут возразить, что в наши дни более емким и мобильным источником является Интернет, но тут же вспоминаются люди недалекого прошлого, которые говорили, что иметь дома книги не обязательно, когда в стране такие огромные государственные книжные хранилища. Однако в читальных залах при них сидели те самые профессора и писатели, у которых были свои прекрасные домашние библиотеки. Так и сейчас: полноценно пользуются Интернетом те, у кого дома на полках стоят пять-шесть тысяч томов.

У Юры Адрианова была очень приличная домашняя библиотека. Составил он ее в 60-70-е годы, когда покупать книги считалось модным в самом дурном смысле этого слова, но к нему это не относилось. В то время торговый зал когиза выполнял функции клуба для интеллигенции города. Я не знаю, читают ли нынешние писатели современную русскую литературу и покупают ли книги, но в книжных магазинах я встречаю их значительно реже, чем тех, из семидесятых, когда одним из мест встреч писателей был когиз, – там они регулярно стояли у книжных полок.

Проводниками в мир книг у Юрия Андреевича были его дядюшка, писатель-краевед Алексей Елисеев, и литературный наставник Борис Пильник, поистине люди энциклопедических знаний и настоящие носители русской духовности. Эти эпитеты в самой превосходной степени можно отнести и к Юре.

Помню случай: немолодая интеллигентная пара, приехавшая откуда-то из области, принесла на продажу в букинистический отдел прижизненное издание «Мертвых душ» Гоголя. Антонина Ивановна, старейший, опытный товаровед, вздохнула и, глядя на сдающих книгу, вдруг задумчиво сказала:

– К сожалению, я не смогу вам заплатить больше двадцати пяти рублей – это потолок. Он установлен специальным каталогом на покупку. Но я дам вам адрес Бориса Ефремовича Пильника, живущего в соседнем доме. Сходите к нему – он заплатит настоящую цену, а я позвоню, предупрежу о вас.

Я присутствовал при этой сцене и с удивлением слушал Антонину Ивановну. Когда владельцы «Мертвых душ» ушли, Антонина Ивановна, обращаясь ко мне, призналась:

– Понимаешь, я вижу, что у этих людей большое горе. Не знаю какое! Им просто надо помочь. Почти никто не задумывается, что для ряда людей буккнига – последняя надежда, где можно перехватить немного денег. Вот ведь сегодня они принесли сюда самое дорогое, что есть в их доме, и я должна помочь.

Дальнейшая судьба «Мертвых душ» стала мне известна позднее. Пильник сказал хозяевам редкости, что уже стар для коллекционирования, и сосватал книгу Адрианову, а в его доме она встала на самую почетную полку.