Брук Дэвис - Потерять и найти
– Ты мне надоел! – кричала она иногда ему вслед.
Она прижималась лицом к окну, и стекло запотевало от ее дыхания. Уходя, он никогда не оборачивался, и это надоедало ей больше всего. Она сама не знала, почему.
– Почему он мне так докучает? – недоумевала Агата, глядя, как он поспешно убегает прочь и заглядывает во дворы к ее соседям.
А потом он вдруг перестал приходить, и Агата целую неделю стояла у окна с двенадцати часов пятидесяти одной минуты до тринадцати часов тридцати двух минут и касалась пальцами окаменевшего печенья. И ждала. Но он так и не пришел.
И мир словно перевернулся.
Карл-который-печатает-вслепую
Карл обнял Милли, и ему показалось, что он не заслуживает объятий, хотя и очень этого хотел. Конечно, когда-то он обнимал так своего сына, но чувство было ему ново. А теперь появилась и та другая женщина, и все стало интересно и сложно.
Вот что еще Карл знает об Агате
Как и все жители Уорвиквейла, Карл знал историю этой женщины.
Однажды Скотт и Эми взяли его с собой за продуктами, и на обратном пути они как раз проезжали мимо ее дома. Тогда Эми повернулась к его сыну и сказала:
– Даже не надейся, что когда ты откинешься, я тоже так у нас забаррикадируюсь.
– Конечно, надеюсь, Эймс, – ответил Скотт. – Но если ты умрешь первой, я закачу вечеринку.
Эми шутливо ткнула его локтем в ребра.
– Притормози, поглядим.
– Нет, давай оставим ее в покое, – ответил Скотт.
– Ну-у… – вздохнула Эми. – Ее даже иногда видно в окно.
Карл никогда раньше не думал, что история той женщины будет его волновать, потому что давно поместил ее в карантин под ярлыком «То, что интересует Эми» (и поставил на одну полку с чужими бедами, карманными поросятами, которых модницы носят в сумочках, и неким доктором Филом). Но теперь, глядя на дом, Карл вдруг понял, что эта история его все-таки волнует. И сильно. Он будто смотрел на собственные внутренности, только в виде дома: темного, умирающего, давно уже поднявшего белый флаг.
– О! Вон она! – засуетилась Эми.
Женщина смотрела на них в окно, и выражение ее лица было холодным и непроницаемым.
– Жуть, – поежилась Эми.
Они поехали прочь, и она прибавила:
– Надо же так от всех закрыться. Даже не знаю, романтично это, грустно или просто безумно!
– По-моему, все вместе, – ответил Скотт. – А ты что думаешь, па? Она же теперь одинокая дамочка. Хочешь, оставлю тебя у нее на пороге?
Карл ничего не ответил. Глядя на ту женщину и ее дом, он вдруг почувствовал себя не таким одиноким.
* * *Они стояли перед вокзалом в Калгурли, и над ними возвышался памятник жертвам войны – солдат с ружьем наперевес. Мимо мчались внедорожники, расписанные ржавыми крапинками запекшейся грязи, точно произведения искусства.
На фоне неба выделялись внушительные и торжественные крыши баров. Еще из автобуса Карл заметил у входа в один из них доску с надписью: «Горяченькие полуголые барменши». Сначала Карл решил, что «барменши» – это названия каких-то рыб, которые водятся в местных озерах. Но когда автобус встал перед светофором, он еще пару минут поразглядывал надпись – и вдруг осознал ее подлинный смысл. На щеках вспыхнул румянец.
До́ма, на юго-западном побережье, у жителей были изумленные глаза, светлые волосы и мокрые штаны. Здесь же люди казались другими: колючие, будто их грубо набросали на бумаге; будто родились они в той самой красной земле, по которой ходят; будто были выточены из лососевокорых эвкалиптов, рядами росших на улицах.
Эти люди все время кричат: у пекарен, магазинов, баров и на главной улице – и странно рубят слова, будто бросают предложения в измельчитель. Здесь Карл чувствовал себя не в своей тарелке. Впрочем, как и дома.
Небо стало темно-синим, каким бывает, когда день переходит в вечер. К Карлу и Милли стремительно подошла Агата. Ее лицо казалось едва различимым в сгущавшихся сумерках, но походку Карл ни за что бы не cпутал. Создавалось впечатление, что Агата сражалась с воздухом, и воздух этот был плотным, как простыня, через которую ей приходилось прорываться.
– Ну, до завтра поездов не будет, – сообщила она, окруженная облаком пыли, точно силовым полем. – Зуб даю, та Стелла, или как ее, прекрасно об этом знала. Никогда не доверяй женщинам худее себя! Записывай скорее! И что теперь делать? Печатник! Я не собираюсь тут всю ночь торчать и на вас таращиться! Уже семь тридцать семь вечера! И у нас нет денег!
Карл вдруг осознал, что он здесь единственный мужчина, и разволновался. Понятное дело, в таком положении на мужчину возлагаются определенные надежды. Он чувствовал на себе взгляды всех женщин. Не только тех, что были с ним, но и целых поколений женщин из разных веков, стран и цивилизаций.
– Ну, – сказал он как можно более уверенно, – нужно что-то делать.
Он поднял вверх указательный палец, чтобы подчеркнуть важность сказанного. Потом принялся ходить туда-сюда, надеясь разбудить ту часть своего мозга, которая отвечает за принятие решений.
– Давайте…
– Спрячемся, – предложила Милли.
Карл задумался.
– Идея неплохая.
– Одна моя подруга как-то поехала в Калгурли! – заметила Агата. – Так и не вернулась! Черт знает, что с ней случилось! Никто не знал точно! Но я знаю! Небось в одном из этих борделей ошивается! Подрабатывает!
Агата глубоко вздохнула и резко закрыла рот. Судя по всему, что-то заметила. Схватившись за забор возле памятника с солдатом, она пристально на него уставилась.
– «Они не состарятся, – прочитала Агата, – ведь состаримся мы, кто остались».
Она словно приросла к земле.
– Ведь состаримся мы, кто остались, – повторила она и осторожно коснулась ладонью своего горла.
Милли просунула руки в прощелины между заборными досками и взглянула на нее.
– А что такое бордель?
Агата отвернулась от памятника и спросила:
– На что это вы пялитесь?
В ту же секунду на стоянку возле них заехал автобус. Он остановился, открылись двери. Это была Стелла.
– Семь часов, – сказала она.
– Прошу прощения? – Агата заглянула в автобус и встала в угрожающую позу, так широко расставив ноги, будто собралась драться.
– Поезд, старая вы ворчунья. Отправляется в семь утра.
– А я думала, это не твоя забота, – напомнила Агата.
– Я передумала, ясно? – ответила Стелла.
Милли Бёрд
Дом Стеллы издавал много разных звуков. Когда Милли наступала на пол, он что-то бормотал; в стенах и потолке будто сидели какие-то человечки, которые то ли пытались выбраться наружу, то ли, наоборот, – забраться внутрь… А может быть, и вовсе просто танцевали чечетку, кто ж его знает!
Весь дом походил на магазин подержанных товаров, как у Милли в родном городе: тут много разных и непохожих друг на друга вещей сложили вместе и заставили поладить. Милли каждый раз обнаруживала здесь что-то новое – то, чего раньше не замечала. Может, Стелла потому так и живет? Может, она любит забывать вещи и каждый раз их снова находить?
В ванне Милли строила целые города из мыльных пузырей: дома и небоскребы, подъездные дорожки и деревья, кладбища и магазины, школы, полицейские участки и почтовые отделения. Она так долго там просидела, что вода остыла. Стелла вытащила ее из ванны, завернула в полотенце и усадила перед обогревателем с красными светящимися лампами.
Потом Милли сидела за кухонным столом с Карлом и Агатой, а Стелла готовила для них спагетти. Мэнни тоже пустили на кухню, но стула для него не нашлось, поэтому Карл прислонил его к стене возле микроволновки. Проглатывая спагетти, Милли улыбалась манекену.
После ужина Стелла приготовила всем взрослым по чашке чая, а Милли дала миску мороженого. Агата и Карл отправились в гостиную.
– Мы позвоним твоей маме утром, – сказала Агата, выходя из кухни.
Милли осталась сидеть со Стеллой и Мэнни.
«Просто будь добра», – говорил раньше папа, и Милли видела: о доброте Стелла знает не понаслышке.
Милли смотрела, как Стелла дует на чай. Пар, поднимаясь, рисовал в воздухе силуэты, как рисовали их чашки с кофе в универмаге.
А что было бы, если бы все вот так дышали? Звери, люди, трава, деревья. Возле каждого вился бы и рисовал узоры дымок. У одних он был бы коротким и менялся быстро: от бега или сердечного приступа. У других, кто спит или смотрит телевизор, – длинным и медленным. И тогда казалось бы, что ты видишь музыку, если бы ее можно было увидеть. И мир был бы всегда наполнен этой музыкой дыхания.
Может, издавая последний вздох, мы выпускаем все наружу: свои воспоминания, свои мысли; все, что хотели сказать и говорить не хотели; все картинки у себя из головы, на которых танцует пар от кофе и папа смотрит на тебя в последний раз; и ощущение грязи между пальцев; и ощущение ветра, мчащегося навстречу; и все краски, все цвета на свете.
