Сергей Антонов - Васька

В кабинет важно вошел сибирский кот и остолбенело уставился на Митю. Тата открыла глаза.

— Ну чего же ты? Ну?

Митя сконфузился, прошипел «брысь»! Кот нагло смотрел.

— Что с тобой? — удивилась Тата.

Митя нащупал туфлю, прицелился. Тата мягко придавила его.

— Успокойся, рыжий, ну, успокойся. А меня прости… Это правда, что любовь делает человека лучше. Только с тобой я стала понимать это.

— Дело не во мне, — возразил Митя, проклиная кота. — Дело в практике.

— Не хулигань! Послушай, что я скажу. Ведь ты не меня любишь. Вернее, меня, но не такую, какая я на самом деле. Не торговку почтовыми марками. Ты меня сочинил, и это сочинение свое, мимолетное видение, любишь… Не спорь, это во всех стихах описано. И интересно вот что: я почему-то точно знаю, какой ты меня воображаешь. Даже внешний вид. И против воли тянусь, стараюсь хоть немного походить на твое мимолетное видение. Знаю, не дотянусь, а тянусь, стараюсь. И результаты налицо, Гоша отметил, что у меня глаза стали красивее. При тебе я вроде шекспировской Джульетты — умнею от любви. Вероятно, женщине важно не то, как ее любят, а то, какой ее воображают. И потому… Ну подожди же… Подожди… Нет, разговаривать с тобой лежа совершенно невозможно.

В коридоре прозвенел звонок.

— Телефон? — спросил Митя.

— Нет. Кто-то пришел.

— Мама?

— Четыре утра, что ты! Одевайся! Не зажигай свет!

Позвонили еще раз, длинно. Жилица пошла отворять. Митина одежда была раскидана по двум комнатам — и в спальне, и в кабинете — и перепутана с Татиной. Без света разобраться было трудно.

Стеклянная фрамуга осветилась. Послышались голоса.

— Отец? — спросил Митя, застывши с брюками, как журавль, на одной ноге.

— Я тебе тысячу раз говорила, отец приезжает девятнадцатого специальным поездом.

Вошедшие топали так, что казалось, их человек двадцать. Они подошли к Татиной двери, стали советоваться. Раздался вежливый стук.

— Пойди в детскую, спрячься, — прошептала Тата.

— Зачем?

— Спрячься.

Митя обиделся, но пошел.

— Тама, тама, — сказал незнакомый голос. — Вот тебе и тама. Нету никого.

— Господи, как я испугалась! — причитала жилица. — Думала, опять что-нибудь ужасное. Стучите сильней. Она дома. Она спит как каменная.

«Вот язва, — подумал Митя, — жиличка-меньшевичка».

Тата впустила незваных гостей в столовую. Стало шумно. Говорили вместе, уронили стул, извинялись. Среди женских голосов Митя различил виолончельный голос Чугуевой.

— Или не признала? — спрашивала она. — Вспомни больницу, то, как я выла возле него. Хренку ему еще приносила. Ну? Ноне нас по тревоге подняли. За три вокзала кудай-то бросают. На аврал. А комсорга нету нигде.

— Странно, — возразила Тата несмело. — А я тут при чем?

— Всю Лось переворотили, нету, — продолжала Чугуева. — Едем, а я и думаю, попадет ему теперича. Начальник-то новый, не Лобода! Покруче! Едем, едем, да мой писатель-то, вот они, мне и припомнились…

— А тут ни сном, ни духом, — затараторил Гоша. — Стучат кулаками, кричат: «Метрострой!» Велят показать твою квартиру.

— А ты не серчай, — говорила Чугуева Тате. — Мы без его хотели управиться. Понадеялись на свои дурные головы. Ни спецовки не взяли, ни инструмента. А у них аврал, на котловане-то. Такая суматоха, не до нас, в общем. Бригаду я, конечно, сгрузила и давай назад на дистанционном «газике», в сорок первую, за сапогами да за инструментом… Едем-едем, да вот писатель мне и припомнились…

— Да в чем дело? — раздраженно спросила Тата.

— В том и дело, — сказала Чугуева. — Комсорга ищем.

— Облава на рыжих, короче говоря, — пояснил Круглов.

— Да я-то при чем? — повторила Тата уверенней.

— Как же при чем? — Чугуева дружелюбно толкнула ее в плечо. — Ты с ним ходишь?

— Вы что, с ума сошли? — Тата искренне возмутилась. — Поднимать среди ночи людей!..

— Значит, его нет у вас? — поставил вопрос ребром шофер.

— Конечно, нет. Как вам не стыдно?

— Здеся! — громко прогудела Чугуева.

— Да вы что, в самом деле! — Тата стукнула каблучком.

— Не шуми. Здеся. Вон евонная рулетка на полу.

— Ну и что? — Тата не терялась. — Рулетку он подарил мне на день рождения.

Чугуева сразу поверила.

— Ах, горе-то горькое, куда же он сам подевался?..

Митя не вытерпел, поглядел в щелку. Тата сидела, оскорбленно отвернувшись к окну. Пришедшие стояли возле нее полукругом. «Вот он где, Художественный театр», — подумал Митя.

— Я пошла, Таточка. — Жиличка вздохнула. — А вы непременно накиньте крючок. Непременно.

— Ну вот, — рассердился шофер. — А молотит: здеся да здеся. Бензин задарма жгем.

— Ах, горе горькое, — сокрушалась Чугуева. — Так ведь он с тобой ходит?

— Чего такого? — подытожил Круглов. — С одной ходит, а с другой спит. Разделение труда. Пошли.

Все стихло. Часы в столовой отщелкивали секунды. Тата победно распахнула дверь.

— Досыпай! Все в порядке!

Он посмотрел на белеющее в сумерках тело.

— Какое там досыпать, — грустно проговорил он. — Я знаю этот котлован. Надо ехать.

— С ними?

— Не бойся.

На улице с третьего раза завелся «газик». Машина развернулась. Шум ее стал удаляться.

Как ни благоразумен был обман Таты, в нем обнаружилось что-то, что она тщательно скрывала от Мити, а может быть, и от себя.

— Холодно, — она накинула халатик. — Значит, уходишь?

— Ухожу.

— Не забудь рулетку.

— Не забуду.

— Поцелуй хоть.

Она сдула с лица волосы, подняла к нему виноватые глаза. Он принудил себя поцеловать ее в губы.

С площадки было слышно, как Тата запирала дверь на крюк. Хладнокровно-деловые железные звуки неприятно отозвались в его душе.

Он вышел на улицу. Дворничиха в белом фартуке мела тротуар. Поскребывание новой метлы по асфальту походило на могучий храп. Действительность, как всегда, оказалась смешнее и убедительнее сонных фантазий.

«Джульетта, — усмехнулся Митя. — Надо же! Джульетта!» — и посмотрел в обе стороны. Трамваи еще не ходили. Улица была бесконечно пустынная. Первые утренние лучи скользили по мостовой, булыжники торчали выпукло, как черепа. Поежившись от холода, он зашагал к трем вокзалам, и смутная печаль, не отставая, двигалась рядом длинной черной тенью.

14

Шофер боялся заснуть за рулем и велел Чугуевой разговаривать. А ей было не до разговоров. С тяжким сердцем ехала она на котлован. Спецовки для бригады пришлось вырывать с боем. И не обломилось бы ей ничего, если бы не наврала, что машину прислал лично комсорг Платонов. И по ее милости Платонову придется отчитываться за каждую пуговицу.

Выйдя из больницы, Митя вел себя так, будто признание Чугуевой забыл начисто. Одна оставалась у нее отрада — хоть немного загладить свой незамолимый грех трудом, хоть чем-нибудь угодить Мите. Ей не везло. Ну какой бес дернул ее среди ночи врываться в Таткину квартиру? И Митю опубликовала, и девчонку под вопрос поставила. Очень распрекрасно!

Утро было ненадежное, серое. Раннее солнышко поблескивало на татарском шатре Казанского вокзала, а за кокошником Ярославского небрежно репетировал гром. Дежурная с железной занозой у трамвайной стрелки распустила брезентовый зонт.

Бригада встретила Чугуеву криками «ура!», вмиг расхватала спецовки. На дне котлована ждал заросший седоватой бородой сменный инженер Гусаров.

Здороваясь с ним, Чугуева сошла с дощатого хода наземь и будто ступила на живую крысу, неглубоко закопанную. Крыса дышала под подошвой, норовила повернуться.

«Плывун, зараза», — поняла Чугуева. А инженер уже ставил задачу: немедленно чинить опалубку, срочно крепить котлован бетонной стенкой. К бетону приступать нельзя, поскольку опалубка рассохлась, щели в палец.

Постановку задачи пришлось прервать. Беременная комсомолка в железнодорожной форме принесла инженеру завтрак.

— А зонтик зачем, Гусарова? — спросил инженер.

— Гроза идет, Гусаров.

— Это кто же тебе доложил?

— Ванька-мокрый слезой пошел.

— Это кто же такой Ванька-мокрый? Профессор Шмидт? А? Не слыхать, — он дурашливо отогнул ухо ладошкой.

— Все ты позабыл, Гусаров. Адрес не позабыл? Домой зайдешь когда-нибудь?

— Ванька-мокрый? Суеверием занимаешься, Гусарова. Наука дождей не объявляла.

— Жуй быстрее. Опаздываю.

— Как Люсик?

— Легше. Горлышко чистое. Хоть бы белье пришел сменить.

— Ступай. А зонтик напрасно таскаешь. Наука дождей не объявляла.

Постепенно стало понятно, что Гусарову не больше тридцати пяти от роду. И еще поняла Чугуева, что он смертельно страшится дождя.

— Теперь техника безопасности, — продолжал инженер, дожевывая французскую булку. — За провода не хвататься. На изоляцию не надеяться. Возле зумпфа земля замыкает. Кувалды проверить, чтобы с черенков не соскакивали. Висишь с топором, смотри, чтобы внизу не ползали. Вопросы есть? А? Не слыхать…