Эдуард Тополь - Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте»
И потому я стояла у кинотеатра и плакала. Он не пришел, билеты пропали. Мне было холодно и одиноко.
Мое сердце скулит и плачет,Словно пес, потерявший свой дом.Ничего для тебя не значу,Ни к чему говорить о пустом.Ты не ищешь той тихой пристани,Где тебя будут верно ждать.Ты в душе моей просто выспалсяИ наутро ушел опять.
Да, тогда я еще писала стихи… И еще я помню, что на одну мою стипендию, хоть и повышенную (отличница!), я не могла снимать эту комнату. Мои родители уже привыкли к моей самостоятельности, ведь я сама сбежала от их нелюбви и постоянных ссор.
В общем, я стояла у кинотеатра и ревела, жалея себя и пропавшие билеты в кино. А потом, утерев слезы, пошла ловить такси. Не хотелось, чтобы в автобусе все глазели на мою опухшую от слез физиономию. Остановился частник на синих «Жигулях», спросил, сколько заплачу. Я отмахнулась: «Мне все равно. Сколько скажете».
Успокоилась в теплой машине, закурила. Когда мы были уже у самого дома, где я жила, на окраине, я вдруг вспомнила, что сегодня мне придется одной топить печь – и сегодня, и завтра, и всегда… А бросить этот барак и вернуться к родителям – нет, даже думать об этом не хотелось. Ну и пусть! Я рассчиталась и хлопнула дверцей.
В комнате было, как всегда, холодно – март все-таки. Я вздохнула, вышла на улицу и села на кривое крыльцо. «Жигуленок» стоял на том же месте. Водитель вышел из него и сел рядом со мной. Молчание тянулось долго, и мне почему-то не хотелось, чтобы он уходил. Незнакомый человек, он не пытался фальшиво сочувствовать и задавать ненужные вопросы, а просто, как мне казалось, излучал какое-то тепло, от которого мне становилось легче. Даже не тепло, а отчетливую жизненную энергию. Хотя не произнес ни слова. И вдруг мы одновременно встали, он открыл мне дверцу своей машины, потом сел за руль и уверенно и спокойно поехал. Какая-то тупая оторопь не давала мне ни думать, ни говорить. Я просто чувствовала необъяснимое спокойствие, красная лампочка тревоги в моей голове не подавала никаких сигналов. Мы ехали и ехали, я курила и – совершенно трезвая и далеко не глупая девочка – была словно в какой-то отключке.
Когда ощущение времени и пространства вновь посетило меня, оказалось, что мы катаемся уже больше часа по Кольцевой дороге. Незнакомец спросил, как меня зовут. Я нехотя отвечала на его вопросы и вдруг обнаружила, что он свернул с Кольцевой и мы мчимся по какой-то лесной дороге за пределы города. За окном ночь, фонарей, конечно, нет, только луна и свет фар редких встречных машин. Тут мне стало страшно. «Куда мы едем?» – спросила я. Он молчал. Мысли лихорадочно завертелись: а вдруг маньяк, бандит, я ведь его первый раз вижу.
Теперь я была уже уверена, что вряд ли вернусь обратно живой. Страх заставлял меня искать выход, я что-то спрашивала, ревела, кричала, умоляла сказать хоть слово. А он мчался на большой скорости, и прыгать из машины в темноту было еще страшнее. Он замедлил ход как раз в ту минуту, когда я пыталась вспомнить хоть какую-нибудь молитву, и свернул на проселочную дорогу. Я подобралась в комок и в следующую секунду собиралась выпрыгнуть из машины. Вдруг мотор дернулся и заглох. Мой спутник по-прежнему молчал и не смотрел в мою сторону. Потом опустил руки с руля и сказал: «Ну вот, машина не хочет тебя дальше везти»,
Я истерично бормотала: «Делай со мной что хочешь, только не убивай!» И тут он повернулся ко мне, и я увидела его глаза. ЕГО ГЛАЗА! Что-то в них было такое необъяснимое, родное, так мать смотрит на свое неразумное дитя. Он улыбнулся: «Мое имя – Володя. Будем знакомы».
Сейчас, почти тридцать лет спустя, я так же отчетливо помню каждое мгновение того разговора, его глаза и эти слова: «Мое имя – Володя».
Любовь к тебе берегу наравнеСо всем, что с детства так дорого мне:С закатом летним, багряно-алым,Раскинувшимся в половину неба,С лебяжьим бабушкиным одеялом,С горячим запахом свежего хлеба.С первой улыбкой своего ребенка,Добрыми мамиными руками,Глазами влажными жеребенка,К щеке прикоснувшегося губами.С золотыми полями спелой пшеницыИ первыми днями лета…Наверное,Для этого стоит на свет родиться,Чтобы жить и любить, упрямо и верно.
Так странно начиналась наша любовь, которая не умерла и по сей день, хотя сейчас я старше, чем он был тогда, и нас разделяют годы, мое замужество и множество других мужчин в моей жизни. Я не помню даже имен некоторых из них. А про него в этом «Норд-Осте» и под это ритуально-сакральное пение чеченцев-террористов вспомнила все – каждую черточку его лица, каждую линию на его ладони, каждый наш разговор и каждую минуту, проведенную с ним в постели и тогда, когда я, задыхаясь, улетала от ощущения его обжигающей плоти в своем теле, и когда я стремительно падала в пропасть своего бешеного вожделения, и когда он просто устало спал рядом со мной… И каждое блюдо, которое я, еще не умея готовить, покупала для него на ужин в соседнем кафе… И запах цветов, которые он мне дарил…
А в тот день, в день нашего странного знакомства и дикой вспышки страсти сначала в машине, а потом просто в лесу, на мартовском снегу, – да, в тот день он все-таки привез меня домой и сказал: «Завтра в 18.00». И снова улыбнулся. Эту улыбку я не могу описать словами, я просто растворилась в ней и утонула навсегда.
То, чего я боялась, все же случилось.Не гадала, не думала, а в тебя влюбилась.Полюбила неистово и беспечно,Словно в омут я бросилась в темной речке.
Если это и есть «стокгольмский синдром» жертвы, похищенной проезжим мужчиной и трепещущей в его руках от страха за свою жизнь, то я готова хоть завтра переселиться в Стокгольм – навсегда…
Поэтому нет ничего удивительного в том, что вскоре мы сняли другую квартиру, благоустроенную. Он приезжал после работы, через день. День у меня, день с женой. Нам было хорошо вмеcте.
Да, он, естественно, был женат и не скрывал этого. Однажды он даже представил меня своей жене, когда мы случайно столкнулись с ней. «Это моя любимая жена Зина, а это моя любимая женщина, тоже Зина». Я остолбенела, а она, так же как и он, спокойно и уверенно улыбнулась, кивнула мне и убежала по своим делам. Их мир был мне непонятен. Но я не собиралась разбивать их странную семью. Она воспитывала сына и мечтала о дочке. Я благодарила судьбу за каждое мгновение. Это была Сказка, и я, слава Богу, понимала, что сказка не бывает долгой. Но старалась не думать об этом.
«Жигули» у него были свои, а работал он на большой спецмашине, то была крутая работа, и деньги крутые. Хотя я деньги в то время не ценила, просто любила смотреть, как после работы он выворачивал куртку, высыпал на стол ворох мятых «левых» купюр и раскладывал их в стопки. Он зарабатывал в день больше, чем мой отец за месяц. Но я смотрела не на деньги, а только на него – преданными глазами. И такое обалденное было ощущение безоблачного, абсолютного счастья! Хотя он иногда говорил с грустью: «Зачем я тебе? Ведь я тебе всю жизнь ломаю…» А я смеялась и возмущалась: «Я достаточно взрослая, чтобы самой строить свою жизнь!» Да, ведь мне было уже 19…
Нужно быть честной – мы никогда не говорили о любви. Он любил свою жену и часто рассказывал о ней, когда я просила. Дома у него тоже все было хорошо. Свободная семья. Удивительно, но я совершенно не испытывала ревности и была благодарна ему за то, что он никогда не обманывал меня, не говорил красивых слов и не признавался в любви. Хотя… Иногда он мог вспылить, приревновать меня неизвестно к чему. Помню, как-то позвонил, а телефон был занят – я говорила с подругой. Так потом, когда он дозвонился, он просто сорвался – с кем ты говорила? Почему так долго?
Но это, конечно, мелочи, я не придавала им никакого значения.
А потом…
А потом наступило то, что наступает всегда, – я почувствовала недомогание и поняла, что случилось кое-что нежданное-негаданное. Сходила к гинекологу, и врач подтвердил мои опасения.
Мне было очень страшно делать первый в жизни аборт. Но я не хотела ни с кем говорить на эту тему. Ни с Володей, ни тем более с родителями. Мне оставалось учиться еще два года, потом диплом. Я здраво рассудила, что сейчас он мне не нужен, этот малыш. Но на эту операцию нужны были деньги, и пришлось рассказать Володе. Он пытался меня отговорить, обещал, что всегда будет помогать мне растить этого человечка. Да, он не может и не хочет бросать семью, но и нас не бросит никогда. Но я не слушала его. И когда он понял, что меня не переубедить, он нахмурился и замолчал. И ушел. Ушел из моей жизни, как оказалось, навсегда. А я целыми днями сидела на балконе и ждала его. Этот месяц был самым трудным в моей жизни. Потом, за день до аборта, когда я уже ясно поняла, что сказке пришел конец, я вдруг нелогично решила, что буду рожать. Впервые мой разум меня подвел, уступив сердцу. Я хотела позвонить ему, сказать, что он может вернуться. Но что-то держало меня, и я металась между разумом и сердцем еще четыре долгих месяца, чуть не бросила учебу. Я даже начала покупать и шить детские вещи, искать работу на дому. Родители (спасибо им) помогали мне оплачивать квартиру, когда я наотрез отказалась возвращаться к ним. И все вроде бы наладилось.
