Мария Галина - Красные волки, красные гуси (сборник)

На дворе вдруг как-то резко и быстро сделалось темно. Он встал и, отталкиваясь от бревенчатой шершавой стены, прошел на крыльцо, предполагая помочиться с него, однако торопливо застегнул штаны, увидев темную фигурку, съежившуюся на ступеньках.

– Ты чего? – Он повернул во рту непослушный язык. – Холодно же. Иди в избу.

– Он драться будет, – тихонько сказала девочка, – и за титьки хватать.

– Не будет он ничего такого, – сказал он неловко.

– А прошлый раз, когда из заготконторы приезжали, так они… – Девочка встала, длинная черная коса сползла у нее по спине между острыми бугорками. – Я на сеновал спать пойду, он пошумит-пошумит, да и заснет… А если он за ружье хвататься будет, так это он так, для куражу. Он не выстрелит, вы не думайте.

– Я не думаю. – Свежий душистый воздух коснулся лба точно холодный компресс, он ощутил, что трезвеет. Он поднял голову – небо было глубоким, черным, над крышей горели огромные, величиной с кулак звезды. На миг ему показалось, что они вращаются, как фейерверочные колеса. Он прищурился – звезды остановились, Млечный Путь между ними казался текущей фосфоресцирующей полосой тумана, вроде тех, что повисли на верхушках сосен. На миг его пересек черный силуэт совы и пропал в ночи.

«В пахнущем свежей краской сельсовете меня встретил Павел Игнатович Вяльцев, председатель овцеводческого колхоза, чьи хозяйства раскинулись на многие километры. Сейчас, весной, пастухи увели отары на летние выгоны и в селе остались только женщины, дети да старики, сидевшие на завалинках, завернувшись в свои огромные бурки.

Недавно отстроенный сельсовет служил одновременно домом Вяльцеву и его семье, сельским клубом, конторой и даже кинозалом – раз в месяц сюда приезжал киномеханик с установкой; кино пользовалось у местного населения неизменным успехом.

Отведав сытный обед, состоявший из пресных лепешек, овечьего сыра и знаменитого горского супа-шурпы, такого густого, что его, казалось, можно резать ножом, и запив его неизменным кислым молоком, я завел разговор о деле; меня несколько тревожило то, что местные жители, для которых охота была исконным занятием, вряд ли поймут ценность «бесполезных» животных. Однако Павел Игнатович меня успокоил, заверив, что он даст мне в помощь местную детвору, которой, впрочем, сейчас в селе осталось не много, да и та – младшего возраста, поскольку все, кто постарше, помогали своим отцам, работающим на выгоне. С этой целью посоветовал мне Вяльцев обратиться и к местной учительнице, Вере Алексеевне Белопольской, обучившей грамоте, счету и русскому языку несколько поколений местных детей… Я решил последовать его совету».

…Чашка была из тончайшего фарфора, чуть надтреснутая по краю, и когда он осторожно поднял ее повыше, то разглядел на донышке синие скрещенные мечи.

– Гарднер, – сказала худая темная женщина из полумрака сакли. – Забавно, да, милостивый государь? Зеленый чай с маслом – и Гарднер… Или кумыс… Проклятый царизм, душитель свобод – я ехала в ссылку, а за мной ехал гарднеровский сервиз. В ящиках, переложенный соломой. И не так уж много побилось, представляете?

Он отпил горьковатого зеленого чаю и промолчал.

– Знаете, сначала они легко приняли советскую власть. Советская власть боролась с религией. Это была не их религия, попы добрались сюда только в прошлом веке. Когда пришли Советы и прогнали попов и царских чиновников, они решили, что наконец-то все пойдет по-прежнему. Как встарь.

Он молчал.

– Сюда посылают чужаков. Бюрократов. Они ничего не понимают. А здесь совершенно особое положение. Совершенно. Каждое племя, каждый кишлак – сам по себе. И у всех – оружие. У всех. Даже у детей. Но они пока что не пускают его в ход, потому что… Здесь веками сложившееся равновесие. Паритет. Степняки, горцы. Другие…

– Есть еще и другие?

– Всегда есть другие. Я говорила этому, он меня не послушал.

– Председателю?

– Да, этому чинуше… он управлял коллективным хозяйством в Вологодской области. Молочное животноводство. Коровы-симменталки. Он пустил под нож племенное стадо коров-симменталок. Что ему делать здесь? Зачем?

Он молчал.

Глаза у нее были черные и быстрые, как у птицы, и точно так же, как у птицы, время от времени скрывались в запавших бледных веках.

– Вы из Москвы?

Он еще отхлебнул чаю. В голове слегка прояснилось – отличная штука с похмелюги этот зеленый чай.

– Да. – Он кивнул.

– И как там, в Москве?

– Холодно. Сыро… Ну, так… метрополитен вот строят. Под землей. Еще собираются строить Дворец Советов. Огромный дворец… Чтобы отовсюду было видно. Только еще проект не утвердили.

– А в Петербурге? – жадно спросила она и даже подалась вперед. – Вы давно были в Санкт-Петербурге?

– Да, – сказал он неохотно, – в Ленинграде? В прошлом году, весной.

– Как там?

– Белые ночи… как всегда. Свет, вода и ветер. Жалеете, что не вернулись в Питер?

Теперь промолчала она.

– Не жалейте, – сказал он тихо, – не надо. Вы газеты читаете?

– Иногда.

– Радио слушаете?

Она молчала. За окошком глиняной мазанки женщина что-то говорила другой женщине высоким, пронзительным голосом на незнакомом ему языке.

– Будет война, – сказал он. – Скоро.

– С немцами? – Она, склонив голову набок, прислушивалась к крикам.

– С фашистами.

– Отсюда это так… далеко.

– Вот и хорошо, – убежденно сказал он, – вам не надо в Питер. Вообще никуда не надо. Послушайте… я насчет животных. У меня мандат. От ООПа. Ну, общества охраны природы. На отстрел редких животных. И отлов. Для Московского зоопарка. Меня интересуют редкие птицы. Синий дрозд, ну это мы уже с лесником договорились. Еще красная утка.

– С Михаилом, что ли? Который с кордона?

– Да.

– Он слишком много пьет, – сказала она, – и эта Уля… она же совсем еще девочка. Я пробовала вмешаться, но… Я учила ее русскому языку и арифметике. Хорошая девочка. Способная. У них вообще способные детишки. Так вы говорите, красная утка?

– Да. Ее еще почему-то называют гусем. Ала-каз… красный гусь.

– Ничего не знаю про гусей, – она покачала головой, – но, если хотите, я поговорю с детьми. Они любят везде лазить. Может, кто и видел. Скажите, а вам не кажется странным, что Общество охраны природы дает мандат на отстрел? Если это редкое животное, как же можно его отстреливать? Его надо охранять. Защищать.

– Это для науки.

– Какая радость науке в мертвой тушке? шкурке? Что вам на самом деле тут надо?

– Черт, – он спохватился, – простите… э… великодушно.

С ней хотелось говорить на полузабытом языке детства.

– Все спрашивают меня, что мне на самом деле тут надо. Но я говорю правду. Я в юности любил природу. Был заядлым охотником. Это, конечно, странно. Любитель природы – и охотник. Но это как-то… уживается.

– Я знаю. Иван Сергеевич тоже любил природу и был заядлым охотником.

– Иван Сергеевич?

– Тургенев.

– Ах да. – Ну вот… в общем, я был изрядным шалопаем. Отец хотел, чтобы я стал инженером. Но инженер из меня не вышел. Из железа я понимаю только ружья. Потом оказалось, что и таким, как я, тоже находится применение.

– Судя по тому, что я время от времени слышу по радио, – сказала она, – вам повезло. Что не стали инженером.

– Ну, в общем, да.

Они вновь замолчали. За окном на ослепительном солнце женщины продолжали перекликаться птичьими голосами.

– И вы что же, в одиночку, без спутников?

– Что вы, у меня есть помощник. Но он сейчас в лагере, за перевалом. Там у нас основная база. Пойманных животных надо кормить, ухаживать за ними. А я вот налегке…

– И вам нужен красный гусь?

– Сейчас в Московском зоопарке планируют делать демонстрационную вольеру. Орнитофауна СССР. Есть утка-мандаринка, есть краснозобая казарка. Я их сам отлавливал. Есть приполярные гуси. А красной утки нет. Еще у меня заказ на отстрел редких хищных птиц. Бородатого ягнятника, индийского сокола…

– Не жалко?

Он подумал.

– Считается, что они приносят вред, – сказал он наконец, – бьют полезных мелких птиц. А ягнятник, понятное дело… На самом деле они охотятся за грызунами, мышами, сусликами… Они союзники человека. Так что да, жалко. А что делать? У меня заказ. Это ради науки, – повторил он беспомощно.

– У ваших ученых нет сердца. Знаете что, – она вздохнула, – воля ваша, а вам честно скажу, никогда не любила Тургенева. Есть в нем что-то… фальшивое. Россию он любил? Приезжал летом, поохотиться. Разве это – любовь? Это так, потешить ретивое. А жил во Франции, с этой… Чтобы Россию любить, в ней надо жить зимой, когда сугробы по обе стороны улицы в человечий рост… когда в Питере небо черное, пустое небо, страшное, а с него белый снег сыплется. А утром! Продышишь в окошке глазок, смотришь на улицу… там все розовое, синее… снег сверкает, как бертолетова соль. И золотые купола на розовом небе!