Олег Зайончковский - Тимошина проза (сборник)

Кассирша, сидевшая за стеклом, открывала рот, но слова ее приходили откуда-то из другого места.

Тимоша в тревожной растерянности отошел от кассы. Через окно, похожее на половинку большого иллюминатора, он снова на всякий случай осмотрел тротуар перед входом в кинотеатр, а потом и всю улицу. Нади, конечно, не было там. Только прохожие в буром, японские автомобили и забегаловка через дорогу. Можно было теперь прочесть, что забегаловка называлась «Тундра».

Голос из кассы заставил Тимошу вздрогнуть.

– Мужчина! Если пришли погреться, купите билет.

– Билет? – растерялся Тимоша. – Я не хочу, я ищу человека.

Голос настаивал:

– Очень рекомендую: у нас сегодня «Смурфики-три» в показе.

– Что в показе?.. Какие смурфики?

Тимоша почувствовал, что диалог его с кассой начинал отдавать безумием. В состоянии, близком к панике, он бежал из «Европы» прочь.

Тем временем в Великосибирске уже намечались сумерки – по-зимнему ранние, по-городскому бескрасочные. Природа отнюдь не давала вечернего представления; просто она сберегала энергию. Над городом сократилась централизованная подача света и солнечного тепла. Мороз до костей пробирал Тимошу, но, кроме того, его пробирало необъяснимым страхом. Встречные люди в бурых одеждах посматривали на него из-под накинутых капюшонов. Что означали эти недружелюбные взгляды? Неужто он провинился тем, что не пошел на «Смурфиков»? Тимоша догадывался, что допустил оплошность, но не мог уловить какую. Ему очень хотелось спрятаться от мороза и от людей; его знобило.

Тимоша не помнил, как оказался в гостиничном номере. Здесь он нашел тепло, но не уединение. Селиверстов как раз потягивался, проснувшись.

– Как погулял? – поинтересовался он.

Тимоша насторожился:

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. – Селиверстов зевнул. – В принципе, мне накакать.

Озноб у Тимоши не проходил. Кое-как избавившись от одежды, он забрался в постель под толстое одеяло. Селиверстов обеспокоился:

– Ты это что? Еще рано спать.

– Я заболел, – сообщил Тимоша, накрывая подушкой голову.

– Только не это! – маркетолог взвыл. – Как это так, заболел! Ко мне же путанка придет, я при тебе договаривался.

– Мне накакать, – Тимоша отозвался глухо.

Под синтепоном он чувствовал лишь себя, и чувствовал себя плохо. Того, что происходило снаружи, Тимоша почти не чувствовал. Там расстроенный Селиверстов матерился и причитал, не зная, как быть ему с проституткой. Но, по всей вероятности, эту проблему сама проститутка и разрешила. Тимоша не слышал из-под подушки, как она появилась, как шушукалась с Селиверстовым и как они оба вышли из номера. Просто в какой-то момент подушка стала не нужна Тимоше; он обнаружил, что вокруг него сделалось темно и тихо. Но тишина оказалась обманчива. Скоро Тимоша почувствовал чье-то присутствие рядом – деликатное и почти невидимое. «Нет покоя!» – подумал он, вмысливаясь в темноту. С некоторым усилием, постепенно, ему удалось опознать гостей – это были китайцы, которых он видел давеча на ресепшене. «Наверное, ошиблись номером», – решил Тимоша. После разоблачения гости сделались как бы контрастнее. Но вслед за китайцами стали приходить другие, чье появление было необъяснимо. Пришли и кассирша, боявшаяся заразиться, и подавальщица из забегаловки, и сутенер Серега. Некоторых из гостей Тимоша даже впервые видел. Но всё это были ему совершенно ненужные персонажи. И терпел он их потому только, что дожидался Надю.

А Надя не приходила. Остальные, непрошенные, явно маялись, то растворяясь, то снова конкретизируясь в темноте. Чего они все хотели? Если анализа, то напрасно; Тимоша на тот момент чувствовал себя не в форме. Безотносительно ко всему у него возникла кое-какая естественная потребность. По мере ее нарастания гости начали пропадать.

Что может быть хуже, чем разболеться вдали от дома. Однако Тимоше неожиданно стало лучше. Тело его исходило потом, но это был пот соматического облегчения. Сознание полностью прояснилось. Теперь он и мог, и хотел мыслить критически и объективно. Материал для анализа был: китайцы и прочие гости пропали, но живо рисовались в памяти. Пережитое им непрошенное нашествие Тимоша определил как температурный бред. Но оставался вопрос: почему у него в мозгу, временно вышедшем из-под контроля, сыгралась именно эта, а не другая сцена? Будучи правильно истолкован, бред человеческий приобретает смысл. Нигде, как в бреду, люди не проговариваются сами и не бывают так восприимчивы к проговоркам свыше. То, что Тимоше привиделось, было, конечно, такой проговоркой, которую требовалось расшифровать.

В бреду, как в художественном произведении, ничего не бывает случайного. Если к Тимоше пришли китайцы, то это что-нибудь значило. Но были еще другие, на первый взгляд не имевшие ничего общего ни с китайцами, ни между собой. Лишь кассирша и подавальщица были, возможно, женщины одного круга. И всё же их что-то связывало. Может быть, все они состояли в каком-нибудь тайном обществе, были членами неизвестной организации или сети. Это предположение, если не цепляться к терминам, выглядело не так уж глупо. Оно объясняло многое. Например, их безмолвно-красноречивое переглядывание, пока они толпились в номере. Тимоша проигрывал в памяти обстоятельства, при которых встречался с ними – уже не в бреду, а в реальности. И разрозненные случайности – странные умолчания и обмолвки и брошенные мельком взгляды – укладывались, как кирпичики, в стены выстраиваемой концепции. Из пучин осязаемой им действительности всплывало нечто угаданное в бреду на пределе чувствительности.

Тимоша на терминах не зацикливался; пусть их придумывают сочинители боевиков и диванные конспирологи. Но если анализировать по существу, то становилось ясно: вокруг Тимоши происходила какая-то тайная деятельность. И началось это, видимо, после того, как он послал свои тексты Наде. Факты, вылущиваемые анализом, были неумолимы. Надино длительное молчание и сегодняшнее ее внезапное появление в Великосибирске доказывали, что Тимоша был вовлечен в большую игру, только не знал, в какую. Если всё же прибегнуть к термину, он был задействован «втемную», то есть являлся не игроком, а фишкой. Правда, фишкой, должно быть, важной – иначе зачем бы такая организация прислала своих агентов освидетельствовать его в бреду.

Тимоша, однако, мог анализировать только наружные факты, доступные наблюдению. Смысла в их совокупности он по-прежнему не понимал. Это было неудивительно – так и случается, если кто-то становится частью игры, правил которой не знает. Вероятно, футбольный мяч понятия не имеет, зачем двадцать два человека гоняют его по полю, а может лишь констатировать получаемые пинки.

Но Тимоша был все-таки не футбольный мяч. Он мыслил, пытаясь в происходящем найти закономерности и пружины. Снова и снова припоминал он события минувших суток. Вот взревел самолет, разбежался и взмыл. Небо тогда над Москвой было цвета густого какао. Стюардесса на время взлета выключила улыбку; в откидном своем креслице она сидела лицом в салон. Теперь-то Тимоша вспомнил ее непроницаемый взгляд, наставленный на него. Не мог этот взгляд ничего не значить. Когда самолет набрал высоту и скорость, Селиверстов достал бутылку и вылил ее в себя, ни от кого не прячась. Стюардесса, конечно, видела, но не сделала замечания. Почему? Да по той причине, что они были заодно. Дальнейшая цепь событий была хорошо спланирована. Селиверстов надрался в стельку и выгнал Тимошу из номера своим нестерпимым храпом. Кто-то знал, разумеется, что когда Тимоше прискучит слоняться по городу, на его пути окажется забегаловка. Из забегаловки не было другого вида, кроме как на «Европу», где давали «Смурфиков». Даже Надю они использовали для приманки. Он вспомнил фигурку в красном пуховичке, и сердце его защемило. Что ж! Эта сложная многоходовка удалась бы, купи Тимоша билет. Но он не пошел на «Смурфиков» и до конца не исполнил назначенную ему роль. Дальше Тимоша не знал, что будет. Наверное, он был в опасности.

Игра с непонятными целями, неназываемая организация – трудно было в такое поверить. Но, с другой стороны, известно, что всякое тайное тем легче скрыть, чем оно кажется невероятней. Так Тимоша раздумывал, параллельно потея и выздоравливая от простуды. А потом он обсох и заснул.

Неверно сказать, что он спал спокойно, – Тимоша совсем ничего не чувствовал. Можно было назвать это гибернацией или мертвецким сном. «Гости» Тимошу больше не посещали вплоть до того момента, когда пришел Селиверстов. Но то был не гость, его сосед. И был он такая свинья, что разбудил бы и мертвого. Селиверстов не мог не шуметь ни в каком из своих проявлений. Могло показаться, что в номер явилось сразу несколько Селиверстовых. Один из них кашлял, другой напевал, третий чем-то шуршал, а четвертый разговаривал с тремя первыми. Тимоша лежал не двигаясь, хотя, конечно, уже проснулся. Вдруг Селиверстовы замолчали. Тимоша услышал над головой приближающееся сопение. Он шевельнулся и открыл глаза.