Анна Козлова - Все, что вы хотели, но боялись поджечь
Я думаю, это происходит потому, что, развернутые тылом, находящие в темноте опору в виде гладильной доски, мы впервые за много лет начинаем чувствовать себя уверенно и спокойно. Это сродни возвращению домой после долгого, изматывающего пути. Мы вдруг понимаем, что то, что сейчас происходит, и есть апофеоз отношений полов, где у каждого из них своя, извечная и самоценная роль. Мы вдруг вспоминаем свой, казалось бы, навсегда забытый текст, наша игра становится не то что талантливой, а просто блестящей, потому что к ней нас приготовила сама матушка Природа. Мы визжим от удовольствия, чувствуя в себе мужской член, и в этом нет совершенно ничего постыдного. Мы счастливы, только когда сдаемся и подчиняемся, и сколько бы статей из «Cosmopolitan», говорящих, что все вышесказанное в корне неверно, мы ни прочитали, суть вещей от этого не изменится.
С пляжа я вернулась в номер и плакала в постели полтора часа. Гриши на месте не оказалось — он, как я успела заметить, познакомился с таким же неудачником и часами просиживал с ним в баре у бассейна. Все было кончено. Навсегда. Через три дня мы вернемся в Москву и больше никогда друг другу не позвоним. Мужчины ведомы и манипулируемы, их не так уж сложно обмануть. Разгадка в том, что они могут развести нас на один секс по молодости, а мы можем развести их на всю последующую жизнь за их счет. И кто, спрашивается, круче?
Получается, во всем виновата я, и только я. Даже не знаю, что скажет мама…
Я решила просто полежать до ужина и посмотреть телевизор. Вдруг вернулся Гриша.
— Кого я вижу? — издевательски спросил он, рассматривая мою заплаканную рожу. — Временный простой, мадам? Все арабы на молитве?
Он был прилично пьян.
Я зарыдала с новой силой. Гриша невозмутимо достал из мини-бара бутылку пива и сел в кресло.
— Показательные выступления более не действуют, — сказал он. — Если сейчас ты начнешь лезть ко мне на колени и говорить: «Я тебя люблю», я буду вынужден покинуть этот замечательный номер.
— Почему? — всхлипнула я.
Он взглянул на меня с некоторым любопытством:
— Ну… Может, у тебя есть какие-то версии? Такого моего неадекватного поведения. Кстати, выпей, может, полегчает.
По Гришиному совету я смешала себе ром-колу из мини-бара и снова залегла в кровать.
— Сань, а я тебе даже благодарен, — сказал он вдруг почти дружелюбно. — Благодаря тебе, этой поездке я понял, насколько болезненными, больными даже людьми вы все являетесь. Ты, твоя Ника, все эти молоденькие телки, которые знакомятся в барах… Вы знаете только один способ понравиться — переспать, на что-то большее кишка тонка. Знаешь, я с трудом представляю себе свою мать, которая с кем-то трахается, чтобы отцу, например, что-то такое доказать. Да неужели ты думаешь, что я не считал тебя сексуальной, красивой, умной, с чувством юмора, что, выбрав тебя, я сомневался, что ты понравишься и подметальщику двора из Египта?..
— А сейчас уже не считаешь? — спросила я, залпом допивая коктейль.
— Нет, — ответил он. — Я вижу, что ты красивая, у тебя отличный загар, в отличие от меня, но ты — что-то вроде места общего пользования. Можно ведь любовно выбирать унитаз в свою собственную квартиру, но в общественном туалете даже самый классный толчок не вызовет желания остаться на нем навсегда… После всего, что здесь произошло, ты для меня как будто исчезла, осталась только оболочка, и, не поверишь, даже если ты начнешь мне сосать, у меня на тебя не встанет. Просто из-за несоответствия привычки и открывшегося внутреннего содержания.
— И что же мне теперь делать? — поинтересовалась я.
— Извини, дорогая, у меня нет носового платка.
В аэропорту Хургады Гриша спьяну преподнес мне дешевую покосившуюся чашку с букетом каких-то поникших цветов, этим подарком, видимо, закрепляя мое новое жизненное качество. Больше мы не встречались. Так завершились единственные серьезные отношения в моей жизни.
Не могу сказать, что, вернувшись в Москву, я сильно переживала о случившемся. Скорее даже наоборот. Я чувствовала какое-то подлое облегчение. Моя вселенная, когда из нее исчез Гриша, вновь стала одинокой, с элементами отчаяния, но при этом логичной. Все было на своих местах, и никто не мог доставить мне внезапные страдания. Кроме, конечно, мамы, но она этим правом обладала столь долгие годы, что я и не мыслила о возможности отчуждения.
Через пару дней после возвращения мама пригласила меня на обед и «поболтать». На тот момент у нее наклевывалось сожительство с каким-то спившимся вдовцом, и мама была крайне воодушевлена открывшимися перспективами. Когда я пришла и села за стол в нашей кухне, где практически ничего, даже посуда, не изменилось со времен моего детства, мама строго на меня посмотрела и сказала:
— Пожалуйста, расскажи мне, что случилось.
Я пожала плечами:
— Да ничего не случилось. Все как всегда.
— Но… — начала мама.
— Мам, — сказала я, — ну а чем все это могло закончиться? Чем? Счастливым замужеством, рождением ребенка? Неужели ты не понимаешь, что все это — полный бред и херня. Ты постоянно выходишь замуж, приманиваешь каких-то мужиков, и я искренне поражаюсь, как ты находишь в себе силы верить в то, что все может закончиться хорошо? Откуда эта вера, мама? На что вообще тут можно надеяться? После этой поездки я поняла одно: мне не нужен мужчина.
— Ты в своем уме? — воскликнула мама.
— Да, в своем. Единственная приемлемая для меня форма отношений с ними — секс, а в остальное время они меня утомляют.
— Ты ему изменила! — догадалась мама.
Я вздохнула:
— И не один раз.
Мама окинула меня презрительным взглядом и затарабанила пальцами по столу.
— Ты просто никогда не любила, — изрекла она наконец.
— А ты любила! Отца, да? Страшно вспомнить, как вы были счастливы!
Мама нахмурилась и замолчала.
В 12.50 Самолетов подходит к моему столу и, интимно наклонившись, спрашивает:
— Слушай, а может… в «Макдоналдс», а?
— Да! — с жаром отвечаю я. — Я уже месяц об этом мечтаю.
Самолетов смеется.
На улице жара. Мы идем по улице Гиляровского до «Макдоналдса», потом стоим минут семь в очереди, после чего получаем по подносу с гамбургерами, ставим их на стол, и Дима убегает в туалет мыть в руки. Такая уж у него фобия — микробы. Как-то он мне признался, что, помыв руки, может очень долго стоять у двери в туалет, пока кто-нибудь ее не откроет. Потому что сам Дима не желает ее открывать, не желает прикасаться к ручке, чтобы не умножать число микробов на руках.
Наконец он возвращается из сортира, и мы начинаем есть. Я откусываю от биг-мака и разглядываю вид из окна.
— Ты какая-то сегодня мечтательная, — говорит он с набитым ртом.
Я откладываю биг-мак.
— Знаешь, я мечтаю стать полной дебилкой, ни о чем не думать, воспринимать жизнь, которой я живу, как безусловную данность, вообще ни о чем не париться. Найти мужчину, который бы просто чем-то занимался, ну, такого, который дома в трениках и драных носках, и чтобы смотреть с ним по вечерам телик…
— Сериал «Счастливы вместе»? — уточняет Дима и тоже зачем-то откладывает биг-мак.
— Я думаю, если бы я была дебилкой, я бы не смотрела «Счастливы вместе», — отвечаю я, — там много иронии. Какой-нибудь сериал по каналу РТР — «Дикий ангел», «Любовь или ненависть», что-то такое… — Я продолжаю мечтать: — Я бы не волновалась по поводу работы, потому что какая разница, какая у тебя работа? Главное, что есть мужик и, типа того, любовь. Наверное, я просто хотела бы, чтобы те вопросы по поводу жизни, которые постоянно разрывают мне мозг, перестали бы меня интересовать. Я бы перестала видеть в них смысл и вообще видеть их…
— Ладно, зайка, давай поедим, — предлагает Самолетов.
Я киваю и послушно возвращаюсь к биг-маку.
Поев до некоторого даже отвращения к себе, мы поднимаемся из-за стола и идем обратно к офису.
Наш путь пролегает мимо бассейна, двух супермаркетов, парка. Ближе к парку Самолетов вдруг говорит:
— Я тоже всегда хотел стать дебилом. Из нас могла бы получиться отличная пара. Я бы работал по фигу на какой работе, а в свободное время стремился бы в гараж. Ну, как это обычно говорится — с мужиками посидеть, попить пивка…
Я решила не реагировать на этот пассаж — что тут скажешь? Очевидно, что меня угнетает любое постоянство, кроме того, которое я сама себе гарантирую. Мы всего лишь сходили вместе пообедать, а Самолетов уже надоел мне так, как будто мы прожили год на необитаемом острове.
Он указывает на лавочку перед входом в офис:
— Может, покурим?
— Мне что-то не хочется.
В журнале, куда я сбежала из Гришиной газеты, я познакомилась со Смоляком. Я заведовала отделом культуры, а он был внештатным корреспондентом, крайне озабоченным культурными темами, и заодно фотографом. В общем-то, наше сближение произошло на почве фотоискусства, потому что Смоляк постоянно меня щелкал и вывешивал фотографии в своем блоге. Благодаря ему я стала почти популярной. Он был очень трогательным и одновременно бесконечно порочным. Разбухнувший до почти американских размеров на кока-коле и бутербродах с белым хлебом, Смоляк в начале знакомства всегда стеснялся своей полноты и, вставая, скажем, из-за стола, очень по-женски натягивал на необъятный зад толстовку — в потрясающей вере, что она скроет плотские излишества.
