Ирина Потанина - Неразгаданная
— Нет, не жаль, поэтому нас и помнят, что следы остаются надолго…
— Мы делаем гадости людям…
— И человечество боготворит нас за это. Ты думаешь, меня не терзали угрызения сварливой бабы-совести по поводу этих мальчишек? Так вот я подумал и понял, если б не у меня, то у кого угодно другого они будут брать траву, пусть не столь качественную, но покупать будут. Им это важно, они пишут под этим, так они полнее ощущают жизнь, так они острее чувствуют… Так вот пусть лучше у меня, раз на этом можно сделать какую-то сумму денег, правда?
Я смотрела на него, и контуры его дрожали и расслаивались, спадали оболочка за оболочкой.
— Слушай, они не возьмут меня, верь, я справлюсь, я еще повоюю!!! — вдруг закричал папик.
— Кто “они”? — до странного спокойно звучал мой голос.
— Бесы.
— Они уже взяли тебя, ты уже принадлежишь только им.
— Нет, я, я, — в глазах отца появились слезы и образ сильного, щедрого папочки окончательно рухнул в моих глазах. Передо мной сидел беспомощный, одинокий до сумасшествия, старик с испуганным выражением лица, а я гладила его по лысеющей голове непослушными пальцами и приговаривала.
— Ничего, они уйдут, мы прогоним их, мы станем хорошими, но потом. Верно?
Он кивал и плакал, плакал и кивал.
— Но ведь у тебя не было другого выбора, не мог ты заняться чем-либо другим, тебе надо было срочно возвращать долг Арабу, — утешала я его совесть.
— Была б у меня альтернатива, я бы все равно так же жил бы!!! Мне нравится то, чем я занимаюсь! Я делаю музыку!!! Без меня никто из них не написал бы того, что написал…
Я смотрела на отца и никак не могла понять, он действительно не понимает всей грязи своего бизнеса, или просто пытается внушить себе, да и мне, что он прав.
— Я, я победил бесов, я не сдался, я продолжаю записывать альбомы, я, сильный!!!
По моим щекам тоже катились слезы. Я теперь все поняла, не помощник мне этот бедный съеденный финансовыми передрягами человек… Я буду должна сама попробовать на вкус каждую прожилку, каждую клеточку нашего хаотичного мира, чтобы потом разложить его на полочки и обрести, наконец, ясность и истинные ценности. И мне стало очень страшно от осознания длины этого пути, который придется пройти в одиночку. И мне стало жалко себя от этого…”
* * *Рита продолжала работать на отца.
— Никогда, — папик близко склонился над девочкой и пристально глядя ей в глаза, голосом Кашпировского повторял, — ты слышишь, никогда не кури с теми, кому поставляешь товар. Присутствуй на тусовках, пей дешевую бодяжную водку, кури “Ватру”, но ни в коем случае не товар, ты понимаешь меня?
— Почему это?
— Они не должны знать, что ты тоже, как они. Ты должна считаться особенной, тебя должны уважать!!!
Риту постоянно отучивали видеть в ребятах друзей, она должна была держаться спокойнее, быть какой угодно, пусть даже стервой в их глазах, но никак не “своей в доску”. Но девочка любила мальчишек. За свободу мысли, за оригинальность, за яркость. Она наблюдала за ними, всегда смеялась их шуткам, восхищалась новыми вещами. Отцу это явно не нравилось. А Рите не нравилось другое: при всех своих дружеских чувствах к музыкантам, она при этом продолжала приносить им товар, радуя, но каждый раз подставляя под опасность. Сама Рита курила редко, только с отцом, таблетки пробовала один раз, и тут же поставила себе на них табу, потому как сделалось страшно плохо. В школе никто и не подозревал о занятиях Риты, все считали ее странной, малость чокнутой девочкой, которая никогда не остается после уроков потрепаться с одноклассниками, потому, что ей надо на работу.
Со временем Рита четко поняла структуру работы своей организации. Рита с Сашенькой занимались передачей товара распространителям, кроме того, они следили за личной жизнью, увлечениями, связями, методами продаж, дабы суметь в случае чего приструнить взбунтовавшегося. Сашенька, огромный равнодушно-циничный парень вполне справился бы с этой работой и сам. Но он был человеком Андрея Игоревича, посему араб и папик не совсем доверяли ему. Посылать же одну Риту был категорически не согласен Игоревич, да и страшновато — мала еще. Из-за такой ситуации Рита должна была ежесекундно контролировать себя. Ни единого промаха не должен был заметить Сашенька, ни одной левой отдачи товара, каковые не раз приходилось делать Рите по личной просьбе отца. Девочка научилась общаться как с музыкантами, так и с часто посещающими их клуб бандитами. Риту начинали уважать там, и иногда девочка думала: “Не такое уж мы дно! Денег у нас поболе будет, чем у всей интеллигенции вместе взятой… А то, что тут матом ругаются, да гашиш курят, так это наоборот, хорошо. Это хоть правдиво. Вот такое мы дерьмо, и попробуй смой! Мы хоть не притворяемся. И вообще здесь меня ценят, здесь я нужна”.
За что ее ценят, Рита старалась не вспоминать в подобные минуты. С момента открытия клуба работать стало гораздо проще. Раньше Рите приходилось ловить ребят по концертам, по квартирам друзей, это было рискованно, ведь полно окружающих и проблематично, злачные довольно-таки места приходилось посещать. Сейчас торговля происходила прямо в клубе, и Рита вполне могла отслеживать дальнейшие каналы сбыта своего товара. Выезды, конечно, бывали, но не слишком часто. Некоторые Рита — с наивностью подростка, не осознающего, что, занимаясь криминалом, вести подробные записи не следует — описывала в дневнике.
«— Блин, какой-то козел не хочет светиться у нас в клубе, — Сашенька протягивает мне записку от отца. Порой я ненавижу отцовский почерк, именно из-за таких записок. Встречаться с клиентом где-то вне клуба, это всегда опасно, к этому всегда надо готовиться, а нас посылают вот так, известив за пятнадцать минут до встречи…
— Идем?
— Слушай, — Сашенька переходит на заговорщический шепот, — мне тут это, ну, в общем такое дело, телочка ко мне сюда сейчас придет. Может ты того, сама сходишь, а?
— Ты в своем уме?
— Ну а чего? Я ж, пока тебя не было, работал один. Никаких проблем возникнуть не должно, ты с работой уже давно знакома… А тут, понимаешь ли, она ждать не станет.
Бабник хренов! И попробуй откажись, будет три дня ходить со страдальческой физиономией. Да и потом, очень много для меня делал Сашенька, и от косых взглядов местных проституток, которые терпеть меня не могли, оберегал, и от слишком пьяных посетителей не раз вытаскивал. Не могу я ему отказать.
— Ладно, валяй. Только на глаза бороде не светись, у меня тоже неприятности будут.
— Слушай, я не маленький…
Сашенька уже заручился моим согласием и теперь может не подлизываться, а в своей обычной манере лениво хамить. Мразь он все-таки… Так давно работаем бок о бок, столько неприятностей на собственных задницах испытали, а он все еще стучит на меня Игоревичу. Хотя, может отец меня обманывает? Господи, я чувствую, что последнее время к людям стала, как к грязи относиться. Вот, если задуматься, кто мои друзья, так и ответить не смогу. Черт, терпеть не могу всего этого лицемерия: все праздники вместе, мы ведь общим делом заняты. А на самом деле, каждый только и думает, как бы другого кинуть. А я разве не такая? Нет, у меня запросы пока еще не те, мне пока не надо ни амбиции подкармливать, ни деньги воровать. А вот как надо будет, так проверю собственную честность… Музыкантов, которые в нашей структуре всего-то торгаши-посреждники, я люблю очень. Они настоящие, но с ними на равных быть нельзя, надо держаться обособленно, а не то… А не то что? Почему отец запрещает мне иметь среди них друзей? Вот уж не поверю, что о моем моральном облике беспокоится. Скорее боится, как бы я чего лишнего не сболтнула. Кошмар, все здесь знают правду, но никто о ней не должен говорить… Бред.
И вот я выхожу, уже темно, возле центрального входа в наш клуб стоит два шикарных БМВ, это наши постоянные, слева от фонаря — жигуленок, это отцовский, и чего он не купит себе нормальную машину, а? Мне как-то не в меру холодно. Конечно, курточку я оставила у стойки. Ну, ничего, мою куртку все знают, значит вернут. Большая мужская сумка перекинута через плечо. Она пустая, несу ее так, для понту, ну и еще кое для чего. Черные ботинки на высокой платформе старательно пытаются обходить лужи, мне приходится плясать и покачиваться в такт им. Интересно, но я действительно не управляю их походкой. Ноги сами, машинально обходят грязь. Временное помутнение рассудка, чёткая иллюзия, что я лишилась контроля над собственным телом. Плыву по течению, иду, куда скажут, ничего не решаю сама…
Напрягаю волю, вдруг останавливаюсь и со всей дури прыгаю в ближайшую лужу. В ботинки мгновенно затекает липкая холоднючая жидкость. Дура! Дура я какая! Оказалось, я могу управлять своими ногами, причем запросто, и вся эта предыдущая истерия была ни к чему… Вытираю салфеткой текущие по джинсам брызги. Пятна, конечно, останутся, но кому оно видно-то…
