Константин Сазонов - Фома Верующий
Становится немного спокойнее, вот уже с одного из заслонов передают о задержании трех человек — у всех синяки на предплечьях и исколотые руки. Пытались выйти под видом гражданских, но о них уже все были в курсе. Да, в общем, и все понятно. Мы с начальником разведки едем на этот заслон. По дороге наблюдаем, как работают армейцы. Мужики-контрактники в шахматном порядке идут по улице и угрюмо смотрят по сторонам, в километре впереди стоит бронированный тягач, которые все называют «бешеная табуретка». Возле него лысый здоровяк в песочного цвета «горке». Лысый, мускулистый, но такой же бесцветный, холодный и водянистый, похожий на полуторалитровый пластик, в который зачерпнули из речки.
— Здравия желаю. Вот и наши гости дорогие, да непросто — с сюрпризом, сейчас сами все поймете.
— Где они? — спрашивает Аристархов.
— Вуаля, — здоровяк заводит нас за машину.
На земле с мешками на головах сидят трое в грязной одежде. Следы задержания видны и на теле, один наскоро перевязан.
— Вот, самый интересный вот этот фрукт, — говорит здоровяк и снимает мешок с головы одного из пленников. Мы видим заплывшую синяками, но славянскую физию. Аристархов досылает патрон в патронник и ставит на предохранитель:
— Я с ним побеседую накоротке, и подмигивает офицеру в «горке».
— Да пожалуйста, как хотите, — отвечает тот и резиново улыбается.
Аристархов подходит к пленнику и рывком поднимает его с земли:
— Встать, гнида! Пошли, всё, отжил свое, быстро!
— Куда? — начинает мямлить задержанный.
— Далеко не поведу, тут в овраге и останешься.
Через пару шагов Аристархов резко бьет прикладом в лицо пленнику и тут же прямо возле уха дает очередь. Еще одним ударом валит его на землю и начинает, как робот, повторять вопросы:
— Как тебя зовут? Как тебя зовут. Отвечай быстро!
— С-сергей.
— Почему здесь, кто тебя готовил, где? Считаю до трех: раз, два…
Задержанный начинает плакать, садится на землю и рыдает, повторяя «не убивайте, не убивайте, не убивайте».
Подходит здоровяк в горке и льет воду из бутылки на голову пленнику. После этого он спокойным и даже добрым голосом говорит:
— Вот и умница, сейчас ты нам все расскажешь и будешь жить. Правда же, расскажешь?
Тот согласно кивает. Через минуту он вываливает все, что знал, рассказывает все о себе.
— Сам я из солдат, стояли на блоке. Начал захаживать один молодой из местных, лет восемнадцати, Идрис. Приходил всегда с сигаретами, общался, говорил, что живет рядом. Потом принес героин в свертке, предложил уколоться, ну мы вдвоем в карауле были, согласились. Он так с пару недель приходил с «чеками», уже надо было, а денег нет, да он и не продавал. В тот вечер, пару месяцев назад это было, он пришел как обычно, мы с напарником моим его уже ждали. Пока мы сухое горючее разожгли и присели с ложкой, чтобы не было видно, как готовим, Идрис достал нож и воткнул Михалычу, напарнику моему, прямо в шею. Я и вякнуть не успел, а он уже автомат у него забрал и на меня наставил. Сказал, пошли со мной, все равно тебя свои же теперь порешат за такое, а там будут и деньги, и герыч. Жили на квартире, нам обещали дать по 200 долларов за установку и подрыв сегодня, но вы приехали раньше, не успели установить, хотели уйти. Что, меня теперь расстреляют, да?
Аристархов смотрит на наркомана с презрением:
— Нет, патроны на тебя тратить жалко, будешь военным следователям свои душещипательные истории рассказывать. Какой, говоришь, адрес у той квартирки-то, где вы наркоманили да готовились? Пятиэтажка в Старых Промыслах, где хинкальная? Вот и умница! Будешь жить, если до Ханкалы довезут. А вот как — это я уже не знаю. Давайте, грузите их в тягач, надо будет особистам их передать, а мы навестим адресок тот по дороге.
Аристархов берет у меня тангенту и просит перевести «Сыча», командира разведроты, в закрытый канал. Через минуту сквозь треск прорывается голос: «Дозор, я Сыч, прием!»
— Сыч, я Сыщик, прими адресок и с группой туда побыстрее, забирайте всех и все, что там найдете.
После разговора я перевожу станцию на боевой канал, и сразу же прилетает сообщение: на элеваторе вдалеке замечен человек в гражданском со снайперской винтовкой.
Аристархов долго не думает: «Уничтожить! Как они мне все надоели!» Где-то в километре раздается глухой стук КПВТ, потом два удара, шипение реактивных гранат и глухие взрывы. Все затихает.
— На сегодня всё, — бросает начальник разведки, — всем сбор, по машинам. Едем в бригаду.
Уже в БТР мне становится страшно, хочется, чтобы быстрее стали видны бетонные блоки нашего КПП и металлические конструкции ангаров завода, на котором мы стоим. Я на автомате передаю боеуправлению контрольные точки, вот уже поворот на бригаду. В голове пульсирует только одна мысль: всё, всё, всё, это всё. Вот я уже на месте зарядки оружия, отстегиваю магазин и засовываю в карман разгрузки, контрольный спуск, предохранитель, автомат стволом вниз и на узел. Сдаю дежурному «калаш» и магазины и только теперь замечаю загадочные улыбки сослуживцев:
— Ну, рассказывайте уже, чего?
— Во-первых, разведка еще до вашего возвращения накрыла этот притон. Разнесли там всех наглухо, изъяли видеокассеты с подрывами, радиостанции, пару автоматов и «Муху». Но это ладно, — рассказывает мне дежурный радист Виталя. — Подтвердили отправку нашей партии. Улетаем шестого мая, всё, через неделю ровно домой. С ЦБУ спускается худой Рамиль Губайдуллин, он слышал в эфире все наши переговоры, в курсе всего и один из первых узнал про партию.
— Я вам еще добавлю, сейчас молодые на сводняке уже, все прикомандированные, не из нашей бригады, но из Московского округа. Теперь всё, нас на сохранение, а новеньких переводят в роту.
— А куда их? Мест же нет спальных, всё под завязку.
— Уже тепло, командир приказал ставить палатку прямо на узле связи. Тут и разместим. Потом мы домой, а они в здание.
— Ладно, Рамиль, пошли в столовку пожуем уже, а то ведь ты, считай, вместе с нами был, а жрать хочется — сил никаких нет.
— Да, слышал все, я бы, наверное, обосрался, кому надо перед дембелем-то болванки обезвреживать? Вы с Бабаем отморозки. Меня от волнения до сих пор трясет и слона сожрать готов.
Возле столовой мы встречаем саперов. Впереди все тот же Бабай с котелком. Я им с ходу говорю, пляшите, братцы-кролики. Все сразу понимают, в чем дело:
— Партия? Когда отправка?
— Итаааак, — изображаю ведущего Якубовича, — наша отправка шестого маааая!
Все начинают пританцовывать и обниматься. Вот это новость! Самая лучшая за сегодня.
— Ну что, пацаны, всё, на сохранение, оттопали свое по маршруту? Не знаю, как вы, а мы да. У нас замена есть.
— Я еще с молодым похожу, — отвечает Бабай
— А чего, не освоился еще? Сегодня же только фугас нашел.
— Да, тупит понемногу, да и чего, в роте с ума что ли сходить? На инженерке вышел-пришел — день прошел
В столовке как обычно — вонючая рыба, сушеная картошка, вареная колбаса и чай со сгущенкой. Рамиль достает пачку майонеза, вот с этим еще можно запихать в себя, а так — уже тошнит. Даже ночью сон приснился: захожу домой, а мать говорит, пошли обедать, гречка готова. Мне аж дурно стало.
После обеда младший призыв бегает радостный, пополнение — это значит «духи», а значит, снимается куча обязанностей. Уже через час на узле связи с вещмешками стоят восемь человек. Среди них выделяется сержант. Судя по виду, ему далеко не восемнадцать-двадцать лет, как большинству, — намного больше. Мне становится интересно, кто таков и какими судьбами?
— Сержант Владимир Стариков, он же Старый, во всех смыслах, двадцать семь лет. В армию пошел по идейным соображениям: служил в системе Минюста контролером в тюрьме, достало в горькую ягоду. Решил в ОМОН устроиться, а мне и говорят, никаких переводов, только через увольнение. Ну я и ушел, а когда военник на руки получать, мне и сказали, «а чего это ты, милок, в армии-то не был?». Ну я и собрался. Да и в ОМОН потом устроиться проще.
— Вот у тебя приключения, — все тихо удивляются.
Вечером Старый, окрыленный первыми впечатлениями, пытается состроить из себя вояку, да и лычки явно давят. Но тут так не принято. Пока он никто и звать никак. По крайней мере, до выхода на боевые. Это не хуже моего, понимает старший сержант Паперный. Он на полгода младше призывом, коренастый курганский парень, обычно ходит на «Бамбук». Он берет с собой еще одного сержанта и подзывает Старого.
— Пошли-ка, Вова, в каптерку.
— Зачем? — щурится, предчувствуя недоброе, Старый.
— Да поговорим, не бойся, введем тебя в курс дела.
Дверь в каптерку находится рядом с комнатой, где мы сделали импровизированный спортзал. Я иду тягать штангу из автомобильных рессор и слышу только обрывки: «упор лежа принять», «борзеть тут не принято».
