Максим Кантор - Хроника стрижки овец
Они, по сути, обслуживали процесс распада – составляли игривый фон к строительству вилл, выпускали интеллигентные журналы и делали выставки гламурного авангарда в разворованном пространстве страны. Им казалось, что они «обучают» новых буржуев, прививают им вкус к авангарду, и, вместе с буржуями, они высмеивают социалистический быт. Они устраивали выставки советского нижнего белья и утверждали, что архитектура нуворишей поворачивается к канонам Витрувия.
То была гламурная интеллигенция ельцинского разлива – образование жалкое во всех отношениях. Фразу Энгельса о Ренессансе («время, нуждавшееся в титанах и рождавшее титанов») следует изменить сообразно моменту: это было время, нуждавшееся в ничтожествах и рождавшее ничтожеств. Ничтожеств пришло много – за этим дело не станет. Культура страны в те годы затаптывалась, а на поверхности появлялись щелкоперы, вооруженные прогрессивной терминологией. Пустозвоны, ничего не совершившие, являлись как бы полпредами прогресса, обертоном процесса – но какого именно процесса, никто бы внятно не сказал. Лакеи любили Карла Поппера: им нравилось утверждение, что истина дается апофатически – через отрицание. Они бойко плевали в собственную историю и в социалистическое прошлое страны, однако новой культуры на изгаженном месте не возникло.
То было сладкое время регентства – с присущим регентству развратом, легкими барышами, словоблудием. Пиком регентства стало марионеточное правление Медведева, который как бы представлял власть, но в то же время никакой властью не обладал – эта социальная карикатура совпала с общемировым кризисом капитализма. Благостное состояние длится не вечно, мир изменился, регент ушел в небытие – вообще, регентство в мире вдруг закончилось, замаячило нечто иное: война? диктатура? разруха? Никто пока толком и не знает; но регентству конец. И вдруг должность лакея обесценилась стремительно, как фальшивая акция. Вы хотите служить? Но чему именно? Вы что умеете делать? что совершили? Участвовали в круглом столе? Издали переписку НН? Написали три рецензии? Лоббировали архитектурный проект? Перед лицом нового века, перед лицом идущей беды – этого очень мало. Словарь терминов у лакеев имелся: «свобода», «авангард», «прогресс», «радикальное» – но это же игрушечный язык, своего рода эсперанто. Годится для круглого стола, годится для обмана аборигенов в Перми, для сетевой газетки, но в реальной жизни – просто набор звуков. О, сколько их, этих собирательных персонажей, заработавших авторитет либеральными доносами. Именно этот и единственно тот жанр и был освоен. Они писали донос на своих соседей, конкурентов, свой народ, свою страну – бойко, с юморком. Однако доноса вдруг оказалось недостаточно – время повернулось так, что надо бы сказать нечто реальное. А не умеют. Ничего не умеют. Спроси любого из них: а ты что в жизни сделал? Растеряется. Ну, три рецензии написал, пять доносов сляпал. Мнение имею. Ну, чистые комсомольские вожаки 70-х. Как сказать важное на живом языке – лакей совсем не знает. И вдруг лакей растерялся. Он почувствовал, что время его обмануло, почва ушла из-под ног. Одной из наиболее примечательных реакций была следующая: на переломе времен, говорит обиженный вчерашний «интеллигент», существовало как бы две этических базы: одна – внутренняя интеллигентская, внутри нашего круга, и вторая – внешняя этическая система – у враждебного государственного мира. Мы жили внутри своей конвенции, и вдруг среди нас появились отщепенцы, которые разрушили нашу скорлупу и осудили нас с позиций внешнего мира. Это болезненное признание, тем более болезненное, что оно отражает точно порядок вещей – действительно, существовала изолированная конвенция интеллектуала, но интеллектуалы оперировали общими понятиями, не желая применить их ко всему миру, а используя лишь в своем цеху. Когда они говорили «свобода», то это была не свобода вообще, а свобода внутри корпорации, а когда они говорили «совесть», это была круговая порука. Но всякая мафия и всякая корпорация рано или поздно сталкивается с внешней этикой – имя этой внешней этики совсем не государство и тоталитаризм; имя этой внешней этики – Бог. Однажды это непременно случается – ну, хотя бы по причине смертности человека. И когда это случилось сегодня, произошла интереснейшая метаморфоза. Те, кто являлся игрушечным авангардом, наконец стали взаправдашним авангардом – они наконец превратились в то, чем всю жизнь притворялись, они и впрямь стали отверженными. Прежде они хотели казаться отверженными, хотя были при кормушках богачей и при кураторских грантах, это была абсолютно паразитическая компания. Они употребляли слова «авангард» и «радикальное», не вкладывая в это социального значения, только как модный ярлычок. И вдруг судьба им дала в награду жизнь авангарда реальную, жалкую жизнь на окраине – как и положено автору трех рецензий, как и положено лакею попрошайке. Именно это и есть то бытие, которого они заслужили, – богемное, пустое, квазихудожественное: они так долго клялись пустотой, что их и выбросило в пустоту. Оказавшись на этом месте, они обрели задним числом подлинно драматичную судьбу. Так произошло по любимому всем апофатическому принципу – через отрицание осмысленности их бытия – у марионеток может сложиться реальная биография. Завтра они наконец-то почувствуют, что прожили реальную жизнь борцов.
Неодегенеративное искусство
Как известно, в 1937 году в Берлине была организована выставка «Дегенеративное искусство», на которой были собраны произведения, осужденные нацистами. Принято называть это собрание – авангардным искусством, но это не имеет отношения к авангарду. Слово «авангард» вообще используется произвольно, русским авангардом называют и трепетного Шагала, и квадратно-гнездового Малевича – что нелепо. Нацисты проводили иную классификацию. Прежде всего нацисты сами себя считали «авангардом», картины на выставке «дегенеративного искусства» объединяло то, что человеческий образ был трактован уничижительно (по мнению идеологов Третьего рейха). То есть упрек, вмененный авторам экспонатов, состоял в том, что они как раз не авангардисты – не создают «нового человека». В данном случае термин «дегенерат» употреблялся как антоним термина «авангардист».
Идеология Третьего рейха была героической, при известных спекуляциях ее можно трактовать как возврат к античной эстетике, с обязательным культом здорового тела. Вообще мысль о цели истории, воплощенной в героическом образе, – распространенное мнение, не принадлежащее только лишь Геббельсу. Представление о прекрасном человеке, как о вершине искусства, было подробно исследовано в трудах «Анализ красоты» Хогарта и «Лаокоон» Лессинга, в трактатах Дюрера и Леонардо. Последние содержали указания о пропорциях, оптимальных для человеческого тела, дотошность в измерениях превосходила Ломброзо и антропологические версии нацистов. Речь у нацистов шла все о том же, о необходимом для цивилизации усилии – о попытке омолодить западную цивилизацию через здоровый языческий дух. Нацисты не опускались столь глубоко к корням, как то делали Клее или Бойс, они желали сохранить античность, очистить ее от христианства, только и всего. Согласно нацистской идеологии (впрочем, этого же мнения придерживался и Ницше, например) дряхлость цивилизации обусловлена тем, что античное начало редуцировано в христианстве. Нацисты, собственно, собирались повторить попытку Ренессанса, но избежать ошибки синтеза с христианством, это должен был быть контрренессанс. Неловко признать данный факт, но во имя античной гармонии, свободной от христианства, и устроили суд над «дегенеративным» искусством. Имелось в виду то, что осужденные картины унижают представление о человеке, это движение вспять от развития поколений и назвали словом «дегенеративное».
Здесь существенно то, что авторы, которых нацисты сочли дегенератами, и сами нацисты – христианскую эстетику осуждали. И те и другие декларировали возврат к языческому – просто возврат представляли по-разному. И те и другие мечтали о том, чтобы омолодить цивилизацию – просто молодость видели по-разному. Декларации по поводу «праха культуры Запада, который следует отряхнуть с ног своих» звучали постоянно, большинство художников увлекалось примитивизмом и шаманизмом, страсть к этническому творчеству диких народов была повальной, а признание главенства «подсознательного» над сознанием было само собой разумеющимся. Как ни покажется странно, но художники столь открыто звали назад к дикости – что обвинение их в «дегенеративизме» не стало вопиюще неточным. И до Гитлера многие (Гегель, например) осуждали уничижение человеческого образа. Но так решительно применить термин «дегенеративное искусство» – никто не решался. Нацисты потерпели поражение, произведения «дегенеративного искусства» выстояли и в конце концов доказали свою пригодность новой эстетике. И все дело в том, что новая эстетика отказалась от античного начала – правы оказались те, кто решил идти дальше.
