Герман Кох - Ужин
Несколько секунд мой сын не отрывал от меня взгляда. Возможно, он чувствовал себя слишком взрослым для того, чтобы в эмоциональном порыве воскликнуть «папочка», но помимо страха в его глазах прочитывалась благодарность.
— Ты так считаешь? — спросил он.
24
И вот мы снова молча, глаза в глаза, стояли в саду перед рестораном. Мишел несколько раз сдвигал крышку своего мобильника и наконец положил его в карман.
— Мишел… — начал я.
Он не смотрел на меня, отвернувшись в сторону темного парка.
— Мне некогда, — сказал он. — Я должен идти.
— Мишел, почему ты не рассказал мне об этих роликах? Или по крайней мере о том одном? Тогда? Когда была возможность?
Он почесал нос, шаркнул белыми кроссовками по гравию и пожал плечами.
— Мишел?
— Не важно, — ответил он потупившись.
На долю секунды я подумал, что, будь я другим отцом, я бы рассердился: «Еще как важно!» Однако для наставлений было уже поздно, поезд ушел — в тот вечер, после просмотра телепрограммы, в его комнате. А скорее всего, гораздо раньше.
Несколько дней назад, незадолго до приглашения Сержа в ресторан, я еще раз посмотрел в Интернете тот выпуск передачи «Внимание: розыск!». Я решил подготовиться и прийти на ужин во всеоружии.
— Нам надо поговорить, — сказал Серж.
— О чем? — спросил я, снова прикинувшись дурачком.
На другом конце провода послышался глубокий вздох.
— Думаю, ты догадываешься о чем, — сказал он.
— Бабетта в курсе? — спросил я.
— Да, поэтому хотелось бы поговорить вчетвером. Это касается нас всех. Это наши дети.
Я обратил внимание, что он, в свою очередь, не поинтересовался, осведомлена ли Клэр. По-видимому, он был в этом уверен или вообще не задавался подобным вопросом. Потом он назвал ресторан, где его знают, где семимесячные листы ожидания не будут для него помехой.
В курсе ли Клэр, задумался я, глядя на сына, действительно собравшегося уходить.
— Мишел, подожди-ка, — сказал я. «Нам надо потолковать», — сказал бы другой отец — не такой, как я.
Итак, я повторно просмотрел видеозапись: гогочущие молодые люди, швыряющие настольную лампу и мусорные мешки в невидимую бездомную женщину. А в конце: вспышка света от взрыва бензопаров, юнцы, удирающие во все лопатки, номера телефонов и приглашение связаться с полицейским участком по месту жительства.
Я сосредоточился на последней части фильма, когда летела канистра и еще что-то, оказавшееся (как я сейчас уже знал) зажигалкой. «Зиппо», зажигалка с крышкой, гасящей пламя с характерным щелчком. Как к двум некурящим юнцам попала зажигалка? Я о многом не спрашивал просто потому, что не считал нужным (или не хотел) обо всем знать, но от этого вопроса не удержался. «Чтобы давать другим прикурить, — без колебаний ответил Мишел. — Девушкам, например, — добавил он, очевидно заметив мой непонимающий взгляд. — Если девушка просит огонька для косяка или „Мальборо лайт“, а у тебя в кармане нет зажигалки, пиши пропало — шанс упущен».
Я дважды прокрутил последнюю часть. После световой вспышки молодые люди скрываются за стеклянной дверью. Дверь медленно захлопывается — конец фильма.
Во второй раз я вдруг увидел то, чего прежде не замечал. Я кликнул мышью на кадр, на котором Мишел и Рик исчезают за дверью. Затем выбрал функцию замедленного просмотра и начал скрупулезно изучать кадр за кадром.
Нужно ли описывать физические ощущения, сопровождавшие мое открытие? Думаю, они говорят сами за себя. Выпрыгивающее из груди сердце, пересохшие губы и язык, ледяная сосулька, пронзившая мозг от макушки до верхнего отдела позвоночника, до той полости без костей и хряща у самого основания черепа.
Остановив последний кадр, я обнаружил внизу справа что-то белесое, не бросающееся в глаза, ведь зритель убежден, что самое страшное уже позади. Лампа, мусорные мешки, канистра… настало время покачать головой и выразить свое возмущение: молодежь, мир, беззащитная женщина, убийство, видеоклипы, компьютерные игры, трудовые колонии, ужесточение наказаний, смертная казнь.
Изображение застыло, а я исследовал интересующий меня предмет. На улице кромешная тьма, в стеклянной двери отражается часть интерьера закутка: серый плиточный пол, сам банкомат с кнопками, названием фирмы, логотипом банка, которому он принадлежит.
В теории белесый фрагмент мог быть отражением люминесцентной трубки — одного из объектов, которыми швырялись в бездомную.
Но только в теории. Обнаруженный мною предмет находился снаружи, на улице. Обычному зрителю он вообще не был виден, тем более во время трансляции передачи «Внимание: розыск!» по телевизору. Чтобы его разглядеть, следовало, как я, останавливать и анализировать каждый кадр…
Одним словом, следовало знать, что видишь. И я знал, поскольку сразу же идентифицировал белесый предмет.
Я увеличил изображение, ставшее более размытым и бесформенным. Непроизвольно в голове возник сюжет фильма «Фотоувеличение» Микеланджело Антониони, в котором фотограф, увеличивая снимок, обнаруживает лежащий под кустом пистолет, впоследствии оказавшийся орудием убийства. Но на компьютере увеличивать бесполезно. Я снова уменьшил изображение до нормальных размеров и взял со стола лупу.
Орудуя лупой, важно было найти оптимальное расстояние. По мере приближения или, наоборот, удаления от экрана изображение становилось более четким.
Я лишь утвердился в своих подозрениях — это была кроссовка. Обычная белая кроссовка, в какие обуто бесчисленное множество людей — включая моего сына и моего племянника.
На долю секунды я задумался: допустим, одна кроссовка ведет к десяткам тысяч обладателей кроссовок, однако десятки тысяч пар кроссовок едва ли способны привести к одному конкретному человеку.
Но нет, не это заставило меня замереть. Речь шла о послании или, лучше сказать, о смысле белой кроссовки перед стеклянной дверью банкомата. А точнее, о смыслах.
Вооружившись лупой, я еще раз подробно изучил предмет. При ближайшем рассмотрении цвет выше кроссовки слегка отличался от фона: чернота улицы в этом месте словно светлела. Скорее всего, это был фрагмент ноги, штанина обладателя кроссовки, попавшей в кадр.
Они вернулись. Это было первым смыслом. Второй смысл заключался в том, что полиция, с согласия редакции программы «Внимание: розыск!» или без него, решила не выпускать в эфир последние кадры.
Конечно, все возможно. Конечно, кроссовка могла принадлежать кому-то еще, а не Мишелу или Рику, случайному прохожему, оказавшемуся у банкомата спустя полминуты после того, как молодые люди сделали ноги. Однако это представлялось маловероятным, учитывая поздний час и район на городской окраине. К тому же этот прохожий стал бы свидетелем происшествия. Одним из важных свидетелей, которых телеведущая и призывала обратиться в полицию.
Взвесив все «за» и «против», я понял, что критику выдерживает одно-единственное объяснение, которое я уже нашел (возня с лупой и окончательный вывод заняли в реальности не больше пары секунд). Они вернулись. Мишел и Рик вернулись, чтобы собственными глазами полюбоваться на содеянное.
Что меня действительно встревожило, так это факт сокрытия дальнейших кадров от телевизионной аудитории. Я пытался понять зачем. Может, на них Мишела или Рика (или обоих) можно опознать? Но тогда эти кадры тем более следовало выпустить в эфир!
«А что, если они не представляют никакой ценности?» — подумал я с надеждой. Нет, решил я. Они не могут быть несущественными. Возвращение преступников на место преступления само по себе уже веское основание, чтобы не вырезать эти кадры из программы.
Значит, там действительно было зафиксировано нечто такое, о чем не следовало сообщать зрителям, о чем знали только полиция и сами виновники преступления.
Где-то я читал, что полиция сознательно не публикует некоторые факты расследования, как, например, тип орудия убийства или улики на теле жертвы. Иначе какие-нибудь психи возьмут на себя ответственность за преступление или попробуют его повторить.
Впервые за прошедшие несколько недель я усомнился: а видели ли сами Мишел и Рик материал с камеры видеонаблюдения? В тот вечер, после телепрограммы «Внимание: розыск!», я рассказал о ней Мишелу, о том, что их действия отслеживала камера, но что на кадрах они практически неузнаваемы. Добавив, что пока рано пороть горячку. В последующие дни мы вообще не возвращались к этой теме. Я считал, что так будет лучше: молчать и не растравлять рану.
Я надеялся, что проблема рассосется сама собой, что по прошествии времени внимание к тому трагическому случаю ослабнет, людей захватит какая-то другая новость и взрыв канистры сотрется из их коллективной памяти. Где-то случится вооруженный конфликт, а еще лучше террористический акт, с большим количеством жертв среди гражданского населения, и люди примутся сокрушенно качать головами. Нескончаемая вереница карет «скорой помощи», искореженные вагоны поездов или метро, снесенный взрывной волной фасад десятиэтажного здания — только таким образом бездомная из банкомата сможет отойти на второй план как пустячный инцидент на фоне крупной катастрофы.
