Харуки Мураками - Трилогия Крысы. Мировой бестселлер в одном томе
— Ну уж нет, — качаю я головой. — Мгновенная смерть для них — слишком большая роскошь. Лучше я их задушу. Медленно…
Я ложусь в постель и закрываю глаза.
— Ку-ку! — зовет меня Мэй откуда-то из темноты.
Я лежу в постели и ненавижу мир. Искренне, яростно, фундаментально ненавижу весь мир. Мир полон грязных, нелепых смертей, от которых неприятно во рту. Я бессилен в нем что-либо изменить, и все больше заляпываюсь его грязью. Люди входят ко мне через вход — и уходят через выход. Из тех, кто уходит, не возвращается никто. Я смотрю на свои ладони. К моим пальцам тоже прилип запах смерти.
— Как ни старайся — не отмыть никогда, — говорит мне Готанда.
Эй, Человек-Овца. И это — твой способ подключать всё и вся? Бесконечной цепочкой чужих смертей ты хочешь соединять меня с миром? Что ещё я должен для этого потерять? Ты сказал — возможно, я уже никогда не буду счастлив. Что ж — пускай, как угодно. Но так-то зачем?!
Я вспоминаю свою детскую книжку по физике. “Что случилось бы с миром, если бы не было трения?” — называлась одна из глав. “Если бы не было трения, — объяснялось в главе, — центробежной силой унесло бы в космос всё, что находится на Земле”.
Как раз то, что я чувствую к этому миру.
— Ку-ку, — зовет меня Мэй.
41
Через три дня после того, как Готанда утопил в море свой “мазерати”, я позвонил Юки. Если честно, я не хотел ни с кем разговаривать. Но с Юки не поговорить было нельзя. Она одна, у нее мало сил. Она ребенок. Ее больше некому прикрывать, кроме меня. Но самое главное — она жива. И я должен делать всё, чтоб она оставалась живой и дальше. По крайней мере, я так чувствовал.
Я позвонил в Хаконэ, но у матери ее не оказалось. Как сообщила Амэ, позавчера Юки съехала в квартиру на Акасака. Похоже, я разбудил Амэ: голос у нее был сонный, и болтать ей особо не хотелось — что мне, в принципе, было только на руку. Я позвонил на Акасака. Юки сняла трубку почти мгновенно — словно только и ждала моего звонка.
— Значит, в Хаконэ за тобой уже ездить не нужно? — спросил я.
— Еще не знаю. Просто захотелось какое-то время пожить одной. Все-таки мама — взрослый человек, правда? Может и без меня со всем справиться. А я сейчас хочу о себе немного подумать. Что я буду делать, ну и так далее. Я подумала, что в ближайшее время надо что-то с собой решать.
— Похоже на то, — согласился я.
— Я тут в газете прочитала… Про твоего друга. Он умер, да?
— Да. Проклятие Мазерати. Всё как ты предсказала…
Юки замолчала. Ее молчание, как вода, вливалось мне в голову. Я отнял трубку от правого уха и прижал к левому.
— Поехали съедим чего-нибудь, — предложил я. — Небось, опять забиваешь себе желудок всяким мусором? Вот и давай пообедаем по-человечески. На самом деле, я тут сам уже несколько дней почти ничего не ел. Когда живешь один, аппетит словно в спячку впадает…
— У меня в два часа деловая встреча. Если до двух успеем, то можно.
Я взглянул на часы. Десять с хвостиком.
— Давай! Минут через тридцать я за тобой заеду, — сказал я.
Я переоделся, выпил стакан апельсинового сока из холодильника, сунул в карман бумажник и ключи. “Итак!..” — бодро подумал я. Однако не покидало чувство, будто я что-то забыл. Ах, да. Я же небрит. Я пошел в ванную и тщательно побрился. Потом глянул в зеркало и задумался: дашь ли мне на вид, например, двадцать семь? Я бы, пожалуй, дал. Но сколько бы лет я сам себе ни давал, кому из окружающих придет в голову об этом задумываться? Всем будет просто до лампочки, подумал я. И еще раз почистил зубы.
Погода за окном стояла великолепная. Лето разгоралось. Пожалуй, самое приятное время лета, если бы не дожди. Я натянул рубашку с коротким рукавом и тонкие хлопчатые брюки, нацепил темные очки, вышел из дому, сел в “субару” и поехал забирать Юки. Всю дорогу что-то насвистывая себе под нос.
“Ку-ку!” — думал я про себя.
Лето…
Крутя баранку, я вспоминал свое детство и летнюю школу Ринкан. [145]В три часа пополудни в школе Ринкан наступал сонный час. Я же, хоть убей, не мог заставить себя спать днем. И всегда удивлялся — неужели эти взрослые и вправду верят, что если детям приказать “засыпайте!”, те сразу начнут клевать носами? Хотя большинство детей каким-то невероятным образом все же засыпали — я весь этот час лежал и разглядывал потолок. Если долго разглядывать потолок, он начинает представляться каким-то совершенно отдельным миром. И кажется, если переселиться туда — тамвсе будет совсем не так, как здесь. Это будет мир, в котором верх и низ поменялись местами. Как в “Алисе в Стране Чудес”. Всю смену я лежал и думал об этом. И теперь, вспоминая летнюю школу Ринкан, я только и вижу, что белый потолок перед глазами. Ку-ку…
Позади меня трижды просигналил какой-то “седрик”. На светофоре горел зеленый. Успокойся, приятель, мысленно сказал я ему. Куда бы ты ни спешил — все равно это не самое лучшее место в твоей жизни, правда? И я мягко тронул машину с места.
Все-таки — лето…
Я позвонил из подъезда, и Юки тут же спустилась вниз. В стильном, благородного вида платье с короткими рукавами, ноги в сандалиях, на плече — элегантная дамская сумочка из темно-синей кожи.
— Шикарно одеваешься! — сказал я.
— Я же сказала, в два часа у меня деловая встреча, — невозмутимо ответила она.
— Это платье тебе очень идет. Просто класс, — одобрил я. — И выглядишь совсем как взрослая.
Она улыбнулась, но ничего не сказала.
* * *В ресторане неподалеку мы заказали по ланчу: суп, спагетти с лососевым соусом, жареный судак и салат. За несколько минут до двенадцати за столиками вокруг было пусто, а еда еще сохраняла приличный вкус. В начале первого, когда общепит всей страны оккупировали голодные клерки, [146]мы вышли из ресторана и сели в машину.
— Поедем куда-нибудь? — спросил я.
— Никуда не поедем. Покатаемся по кругу и обратно вернемся, — сказала Юки.
— Антиобщественное поведение. Загрязнение городской атмосферы, — начал было я. Никакой реакции. Просто сделала вид, что не слышит. Ладно, вздохнул я. Этому городу уже все равно ничего не поможет. Стань его воздух еще чуть грязнее, а заторы на дорогах еще чуть кошмарнее — никто и внимания не обратит. Всем вокруг будет просто до лампочки.
Юки нажала кнопку магнитофона. Зазвучали “Токин Хэдз”. Кажется, “Fear of Music”. Странно. Когда это я заряжал кассету с “Токин Хэдз”? Сплошные провалы в памяти…
— Я решила нанять репетитора, — объявила Юки. — Сегодня мы с ней встречаемся. Ее мне папа нашел. Я сказала ему, что захотела учиться, он поискал и нашел. Она очень хорошая. Ты только не удивляйся… Это я когда кино посмотрела, поняла, что учиться хочу.
— Какое кино? — Я не верил своим ушам. — “Безответную любовь”?
— Ну да, его, — кивнула Юки и слегка покраснела. — Я сама знаю, что кино придурочное. А когда посмотрела, почему-то сразу учиться захотелось. Наверно, это из-за твоего друга, который учителя играл. Сначала думала, он тоже придурочный. Но потом поняла, что в каких-то вещах он очень даже убедительный. Наверно, у него все-таки был талант, да?
— О да. Талант у него был. Это уж точно.
— Угу…
— Но только в игре, в выдуманных сюжетах. Реальность — дело другое. Ты меня понимаешь?
— Да, я это знаю.
— Например, у него и стоматолог хорошо получался. Классный стоматолог, просто мастер своего дела. Но — только для экрана. Мастерство на публику, и не более. Сценический образ. Попробуй он в реальности вырвать кому-то зуб — разворотил бы всю челюсть! Слишком много лишних движений. А вот то, что у тебя желание появилось — это здорово. Без этого ничего хорошего в жизни, как правило, не получается. Я думаю, если бы Готанда тебя сейчас слышал, он бы очень обрадовался.
— Так вы с ним встретились?
— Встретились, — кивнул я. — Встретились и обо всем поговорили. Очень долгий разговор получился. И очень искренний. А потом он умер. Поговорил со мной, вышел и сиганул в море на своем “мазерати”.
— И всё из-за меня, да?
Я медленно покачал головой.
— Нет. Ты ни в чем не виновата. Никто не виноват. У каждого человека своя причина для смерти. Она выглядит просто, а на самом деле — гораздо сложней. Примерно как пень от дерева. Торчит себе из земли, такой маленький, простой и понятный. А попробуешь вытащить — и потянутся длинные, запутанные корневища… Как корни нашего сознания. Живут глубоко в темноте. Очень длинные и запутанные. Слишком многое там уже никому не распутать, потому что этого не поймет никто, кроме нас самих. А возможно, никогда не поймем даже мы сами.
