Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.

Феликс погуглил и сунул в рот еще одну пастилку «Ренни». Бог ты мой. Таблетку он запил холодной водой. «Но здесь говорится, что это может быть еще и изжога», — сказал Феликс. Он показал отцу дисплей, но всего на какие-то полсекунды, за такое время нельзя было ничего разобрать. Цвайгль вздохнул. Изжога. Господи. «Ну, да, — откликнулся он, — не думаю, что…» Боже мой, бедный мальчик. Он не хотел в это верить. Может быть, обнять его? Или, по крайней мере, положить ему руку на плечо? Чтобы невидимое свободно могло переходить от одного из них к другому, а они — понимать друг друга без слов. Нет. Оставим его в покое. Он сам это скоро заметит. Феликс полнозвучно рыгнул. «Очень хорошо», — похвалил Цвайгль. А мальчик произнес: «Ага, лучше…» Цвайгль кивнул. «Надо же, прошло!» — констатировал Феликс.

«Что?» — Цвайгль по рассеянности схватился за порез на щеке. Правильно, там же теперь пластырь. «Уже лучше», — сказал Феликс. «Как же это…» «Прошло это ощущение, — заверил Феликс. — Круто, “Медпул” — классный сайт. Действительно помогло». Последовала долгая пауза. «Ну да, конечно, так всегда кажется», — протянул Цвайгль. Разве мальчик не посмотрел на него с презрением? Или в его взгляде читалось скорее нетерпение, напряженное ожидание чего-то? Что происходит? «Я хотел сказать, — начал было Цвайгль, — не пугайся, если облегчение наступит только ненадолго…» Обеими руками он словно успокаивающе поглаживал кого-то. «Да нет, прошло», — повторил Феликс. Человек, только что переживший паническую атаку, никогда не говорит таким тоном. А потом, что значит «переживший», так быстро это не проходит. «Но послушай, — возразил Цвайгль, — ну не бывает же, чтобы его вот так просто взяли и выключили, это же…» Мальчик что, перед ним комедию ломает? Но зачем тогда принимать таблетки? «Слушай, может быть, и у тебя то же самое?» — спросил его сын.

Цвайглю потребовалось некоторое время, чтобы сдержаться и не повысить голос. Конечно, он ко многому привык, но это… Нет. Мальчик действительно не отдавал себе отчета в том, насколько ему было худо. «Это страх, — тихо произнес Цвайгль, — против него обычно бесполезны все лекарственные…» Он посмотрел на красную коробочку таблеток. Феликс и вправду разыгрывает перед ним какой-то спектакль. Или мальчик сейчас на этапе отрицания страха? В любом случае, что-то он подозрительно быстро нашел ответы на свои вопросы в интернете. Нельзя сказать, чтобы Феликс сидел перед ним с таким же торжествующим или насмешливым видом, какой он обычно принимал, говоря какую-нибудь дерзость, но было что-то в этом… Цвайгль еще раз попытался объяснить ему, в чем дело: «По большей части это состояние развивается волнообразно, — сказал он, — тебе ненадолго становится лучше, и ты начинаешь выдумывать всякие теории, я через все это прошел». Мысленно он похвалил себя за то, что сохраняет самообладание, хотя по какой-то непонятной причине и чувствовал себя оскорбленным. «Да нет, оно правда прошло, — возразил мальчик. — Ты тоже попробуй».

«Это все фантазии, — тихо произнес Цвайгль, — я хотел бы всего-навсего подготовить тебя на тот случай, если…» «Да попробуй, попробуй сам», — перебил его Феликс, радостно указывая на коробочку «Ренни». «… на тот случай, если оно вернется», — закончил Цвайгль несколько громче. «Да, но теперь я знаю, как от него вылечиться, — наконец решился открыто запротестовать Феликс. — В интернете информации об этом полным-полно!» «Ах, вот оно что», — откликнулся Цвайгль. Выходит, в интернете информации об этом было полным-полно. Это прозвучало как заученная подсказка. Почему? Что это значит? Пожалуйста, оставь меня в покое. Он чувствовал себя униженным. «Но тебе стало лучше, — спустя некоторое время сказал Цвайгль, — а это самое главное». Надо бы надавать ему пощечин. Только посмотри, какое лицо он сейчас сделал, одновременно глупое и озабоченное. Он все это обдумал и спланировал заранее. «Если я открою у тебя в браузере историю просмотров, — сказал Цвайгль, — то увижу, что такого там полным-полно, ведь так?» Мальчик не ответил. За окнами катилась по земле ночь.

Цвайгль подался вперед и сказал со всем возможным спокойствием, на какое только был способен: «Окей, тогда я кое-что тебе открою. Ты слушаешь?» Мальчик разочарованно кивнул. «Если ты и дальше будешь продолжать в таком духе, то ты… достигнешь в жизни всего». Феликс раздраженно выдохнул, взглянул на потолок и поник, ссутулившись, как это неподражаемо умеют все подростки. «Ты достигнешь всего, чего хочешь, — продолжал Цвайгль. — Даже большего, чем способна вместить наша гнусная планета. Сам увидишь». Время в квартире бежало, издавая зловещий шелест. «Я же хотел только… — начал было Феликс. — Я просто почувствовал себя как-то странно». «Да-да, — подтвердил Цвайгль, — именно так все и было. А теперь тебе снова хорошо». Мальчик опустил глаза и потирал колено. «А вот у меня, — продолжал Цвайгль, — оно не проходит. Представь себе, ты только что поднялся на Эверест, а тут приходит кто-то и говорит: “Нет, это не Эверест, а всего-навсего вот эта маленькая приставная лестница, всего несколько ступенек”, — и протягивает тебе жевательную резинку. Вот как это выглядит».

Феликс смотрел на потолок и делал вид, словно обдумывает услышанное. «Ну и?» — ироническим тоном произнес он. Он казался утомленным, обессилевшим до изнеможения. «Да ничего, какая ра-а-азница», — протянул Цвайгль. От пронзительного отчаяния каждый произносимый слог хотелось подчеркнуто, наигранно, преувеличенно пропеть и растянуть. Речь как инструмент. «Но послушай, я за тебя рад, — продолжал Цвайгль, — это же просто круто. Ты вылечился. Легко, вот так». Он щелкнул пальцами. «Да, — не без робости подхватил Феликс, — просто нашел что-то, чем ненадолго можно успокоить желудок, потом петля обратной связи ненадолго размыкается, и…» И это тоже заучено наизусть. Поскольку ни один из них более не говорил ни слова, паузу кое-как заполнил дождь за окном, напоминающий царапанье иглы в конце долгоиграющего винилового диска. Вероятно, он начался в эту минуту.

Феликс вернулся к себе в комнату, Цвайгль — в кухню. У него было такое чувство, будто он выкурил крепкую сигарету. Он открыл кран и пустил воду. Откуда эта абсолютная уверенность, что ему нанесли чудовищное оскорбление? Он представил себе, как входит к Феликсу в комнату и срывает со стен все постеры, один за другим, прямо над спящим сыном. И при этом будет напевать себе под нос какую-нибудь русскую песню, а в рот наберет столько слюны, сколько сможет. Это было не обычное разочарование, возникавшее всякий раз, когда Цвайгль осознавал, что не в состоянии объяснить им, как ему плохо. Нет, сейчас ему казалось, что Феликс отказал ему в его последнем достоянии, лишил его последней малости, а именно неспособности описать свои страдания. Что после такого демарша вообще могло играть роль? Неужели кто-то будет бесконечно сёрфить по интернету, потом разыгрывать паническую атаку, а потом глотать три таблетки «Ренни»? Это что, произошло на самом деле? Может быть, было бы хорошо, если бы его тотчас же вырвало, прямо у кухонной раковины. Там же уже лежали обуглившиеся спички, свидетельства чьего-то существования.

Цвайгль нащупал в кармане брюк монету. Как и ожидалось, за время этого непонятного спектакля, устроенного Феликсом, она потемнела. Он подумал, не швырнуть ли ее в оконное стекло. Не превратить ли кухонное окно в паутину белых ломаных линий. Цвайгль заметил, что дышит прерывисто. Конечно, это было неизбежно. Дыхание уже казалось непривычно свежим, в глотке скопилось слишком много кислорода. Черт. О Боже мой. Черт, черт. Все это заучил заранее, ради него… Только представь себе, мальчик готовит такое заранее, а потом разыгрывает перед тобой спектакль, лишь бы тебе помочь. Даже страшно делается. Жизнь в аттракционе «Пещера ужасов». И тут на него накатил страх, мучительный, как никогда. «Я должен», — думал Цвайгль. «Успокоиться». «А в будущем больше». «Больше сосредоточусь на Майке». Вокруг дома крался, шелестя, жуткий мрак.