В конце они оба умрут - Сильвера Адам

Матео снова оглядывает комнату, наверняка убеждая себя, что ему прямо в эту секунду нужно почистить унитаз или проверить, все ли чашки в больнице безукоризненно чисты, чтобы полностью исключить вероятность того, что его папе достанется единственная грязная. Но я сжимаю его плечи и помогаю ему очнуться. Он идет к кровати и целует отца в лоб.

— Прощай, пап.

Потом начинает пятиться от кровати, шаркая ногами, и на прощание машет своему спящему отцу. Мое сердце грохочет в груди, а ведь я всего лишь свидетель этой сцены. Должно быть, Матео сейчас готов разорваться на части. Я кладу руку ему на плечо, и он вздрагивает.

— Прости, — произносит он у двери. — Я очень надеюсь, что он очнется сегодня. Ровно ко времени, понимаешь.

Я бы на это не рассчитывал, но все равно киваю.

Мы выходим из палаты. Матео в последний раз заглядывает внутрь и закрывает за нами дверь.

МАТЕО

04:58

Я останавливаюсь на углу возле больницы.

Еще не поздно побежать обратно в палату к папе и там дожить этот день до конца. Но несправедливо подвергать риску остальных людей в больнице, ведь я сейчас — бомба замедленного действия. Не могу поверить, что я снова на улице, в мире, который меня убьет, и сопровождает меня Последний друг, чья дальнейшая судьба тоже в полной заднице.

Сохранять в себе мужество уже невозможно.

— Ты в порядке? — спрашивает Руфус.

Я киваю. Мне сейчас очень хочется послушать какую-нибудь музыку, особенно после того, как я попел у папы в палате. При мысли, что Руфус слышал, как я пою, у меня внутри все сжимается. Но ладно. Это ерунда. Он промолчал, а может, ничего толком и не слышал. Из-за этой неловкости мне еще сильнее не терпится окунуться в музыку, укрыться от окружающего мира с головой в компании мелодий, которые всегда дарили мне идеальное одиночество. Еще одна любимая песня папы — «Come What May» из фильма «Мулен Руж!». Именно ее мама пела ему и мне (я тогда был еще в животе), когда они вместе принимали душ прямо перед тем, как у нее отошли воды. Меня просто преследует одна строчка из этой песни: «I will love you until the end of times»[7]. То же самое можно сказать еще об одной моей любимой песне, «One Song» из фильма «Богема». Я очень сильно хочу ее послушать, особенно теперь, когда сам стал Обреченным, ведь это песня о потерянных возможностях, пустой жизни и смерти времени. Мои любимые слова в ней — «One song before I go…»[8].

— Прости, что я так давил на тебя с уходом, — говорит Руфус. — Ты меня попросил тебя оттуда увести, но я не уверен, что ты на самом деле этого хотел.

— Я рад, что ты это сделал, — признаюсь я. Папа хотел бы именно этого.

Переходя через дорогу, мы смотрим сначала направо, потом налево. Машин в поле зрения нет, но на углу соседнего здания мужчина неистово роется в мусорном баке, как будто вот-вот приедет мусоровоз и увезет все мешки у него из под носа. Возможно, он ищет что-то, что случайно выбросил, но по рваной штанине его джинсов и въевшейся грязи на жилетке ржавого цвета можно заключить, что он бездомный. Мужчина вынимает половинку апельсина, засовывает ее себе под мышку и продолжает рыться в мусорных мешках. Когда мы доходим до угла, он оборачивается.

— Доллар есть? Или мелочь какая?

Проходя мимо, я, как и Руфус, низко опускаю голову. Бездомный не кричит нам вслед и вообще больше ничего не говорит.

— Хочу дать ему немного денег, — говорю я Руфусу, даже при том что очень боюсь делать это в одиночку. Я шарю по карманам и в одном из них обнаруживаю восемнадцать долларов. — А у тебя нет для него наличных?

— Не хочу показаться мудаком, но с чего вдруг?

— С того, что они ему нужны, — отвечаю я. — Он роется в мусорке в поисках еды.

— Где гарантия, что он вообще бездомный? Меня уже так надували.

Я останавливаюсь.

— Меня в жизни тоже обманывали.

А еще я не раз игнорировал чужие просьбы о помощи, что было несправедливо.

— Я же не говорю, что нам нужно отдать ему все свои сбережения. Просто пару баксов.

— Когда это тебя обманывали?

— В пятом классе. Шел я как-то в школу, и один парень попросил у меня доллар, а когда я достал пять, которые взял у отца на ланч, он ударил меня по лицу и отнял их. — Стыдно признаться, но в школе в тот день я безутешно рыдал, пока папа не отпросился с работы и не пришел проведать меня в медпункте. После того случая он даже две недели водил меня в школу и умолял быть осторожным и не разговаривать с незнакомцами, особенно о деньгах. — Я просто думаю, что не в моей власти судить, кому на самом деле нужна помощь, а кому нет. Это все равно что просить человека станцевать или спеть, чтобы доказать, что он достоин моего внимания. Одной просьбы о помощи, когда она нужна, должно быть достаточно. Да и что такое доллар? Заработаем еще один.

На самом деле ничего мы больше не заработаем, но, если Руфус такой же умный, как я (или такой же параноик), у него тоже наверняка достаточно денег на банковском счете. По выражению его лица мне ничего не понятно, но он останавливает велосипед и ставит его на подножку.

— Тогда так и сделаем. — Он тянется к карману и достает двадцать долларов наличными. Затем идет вперед, а я тащусь сзади, и сердце глухо стучит в груди. Я немного опасаюсь, что этот мужик на нас нападет.

Руфус останавливается в полуметре от бездомного и подзывает меня. В этот самый миг бездомный оборачивается и смотрит мне прямо в глаза.

Руфус ждет, пока я заговорю.

— Сэр, это все, что у нас с собой есть. — Я беру двадцатку у Руфуса и протягиваю мужчине все наши наличные.

— Не надо со мной играть. — Он оглядывается, как будто боится, что это какой-то спектакль. Так не должно быть, чужая помощь не должна вызывать у человека подозрений.

— Мы и не играем, сэр. — Я делаю шаг ему навстречу. Руфус встает рядом со мной. — Знаю, это не так уж много… Извините нас.

— Это… — Мужчина подходит ко мне вплотную, и, клянусь, у меня вот-вот разорвется сердце, словно мои ноги забетонированы в гоночный трек, а на меня разноцветными пятнами несется дюжина автомобилей. Но мужчина не бьет меня. Он обнимает меня, и из-под мышки к нашим ногам падает апельсин. Минуту спустя, когда я умудряюсь совладать с нервами и мышцами, я обнимаю его в ответ, и он напоминает мне отца — ростом, худобой и всей своей фигурой. — Спасибо. Спасибо, — шепчет он, и я не знаю, почему у него красные глаза: потому что ему негде ночевать и он очень устал или потому что он вот-вот заплачет. Однако я не задаю лишних вопросов. Ему не нужно мне ничего доказывать. Жаль, что раньше я не так относился к жизни.

Мужчина кивает Руфусу и засовывает купюры в карман. Больше он ни о чем не просит. Он не бьет меня, а просто уходит, чуть расправив плечи. И я мгновенно жалею, что не спросил его имени, прежде чем он ушел, или по крайней мере не представился сам.

— Молодец, — говорит Руфус. — Надеюсь, по закону кармы ты в следующей жизни получишь по справедливости.

— Дело не в карме. Я не стремлюсь набрать очки и показать, какой я хороший человек. — Не стоит жертвовать средства на благотворительность, переводить стариков через дорогу или спасать щенков в надежде, что когда-нибудь потом тебя за это отблагодарят. Возможно, я не сумею найти лекарство от рака или положить конец мировому голоду, но маленькие добрые поступки способны творить чудеса. Руфусу я ничего такого не скажу, потому что одноклассники высмеивали все мои подобные мысли, но вообще-то никто не должен испытывать неловкость из-за того, что хочет быть хорошим человеком. — Думаю, мы подняли ему настроение, потому что не притворялись, будто не видим его. Спасибо, что увидел его вместе со мной.

— Надеюсь, мы помогли хорошему парню, — говорит Руфус.

Точно так же, как Руфус не ожидает, что я мгновенно стану храбрым, я не могу ожидать, что он мгновенно станет щедрым.