Франсуаза Саган - Слезинки в красном вине (сборник)
Она пристально на него посмотрела:
– А в другие разы?.. Когда вы уходили… раньше?
– Ежели уходил раньше, значит, мог уйти, – сказал Люка, глядя на нее в свой черед. – Это они смекали довольно быстро. И потом прибегали как миленькие.
Наступило задумчивое молчание. Роберта и Люка казались аллегорической парой: «Философ и его ученик». Она посмотрела на свои ноги, потом на аллею. Словно в рассеянности протянула руку к Люка, и тот, смирившись, вложил в нее бутылку. Он нес моральную ответственность. Она отхлебнула (довольно большой глоток, отметил он с грустью) и вытерла губы рукавом из роскошной шерсти, тем же жестом, что и он.
– А когда они вас нагоняли? – спросила она с колебанием в голосе.
– Я уж у себя был, – засмеялся Люка (невольно, потому что у него не хватало трех зубов спереди и это его раздражало в преддверии своей новой победы). – А там у меня Клопинетта, и уж она-то меня точно любит. Так что… – закончил Люка кратко, если и не совсем грамматически верно.
Он сопроводил это «так что» неопределенным жестом, который, однако, настолько ясно означал: «Так что, оказавшись в тепле, под своим мостом, с Клопинеттой…», что Роберту захватила та же мысль: «Так что, оказавшись в тепле, у себя дома на авеню Поль-Думе, с Анри…»
Она медленно встала, отряхнулась. «Великолепная женщина, – подумал Люка, – ладно скроена и все такое…»
– Я пошла, – сказала она, – домой.
– Так ведь часа еще не прошло, а? – спросил Люка, щурясь от смеха.
Он был доволен, отмочив отличную шутку. Решил остаться тут и полюбоваться на приход того типа. И уже предвкушал развлечение. Довести до слез женщину с глазами такого цвета – это ему даром с рук не сойдет.
– Нет, – сказала она и тоже засмеялась. – Нет, часа еще не прошло. Тем хуже, я… До свидания, мсье. Спасибо за… Спасибо за все.
Роберта вытянула руку, указывая на Люка и даже на бутылку, что немного встревожило владельца. Но она уже склонилась, схватила своими теплыми ладошками руки Люка, слегка стиснула их и убежала. Исчезла в аллее. «Как раз вовремя», – подумал Люка, увидев через три секунды появление раздраженного молодого человека, который, просидев рядом с ним следующие полчаса, нетерпеливо бил копытом.
Бернар Фару был тем более раздражен, что и в самом деле застрял в автомобильной пробке.
Хотя при этом он и не думал извиняться за свое опоздание, не думал также, что Роберта может его не дождаться и вместо нее на скамейке окажется этот похохатывающий неизвестно над чем бомж-придурок. Из-за чего он испытал досаду, потом сомнения, а затем и любовь, то есть почти сразу же. Однако Роберта больше не ждала его нигде. Бог знает почему, но она его разлюбила.
Мелодия сцены
Этот мотив мелькнул у него в голове в конце вечера и показался столь соблазнительным, что он укрылся в гардеробной, желая записать первые такты в свою книжечку с адресами: до-ми-си, си-ля-соль… Сперва он вообразил его в исполнении фортепьяно, но в этих первых нотах было столько веселости и свободы, что они требовали большего. Он насвистывал, развязывая шнурки, забыв на мгновение сцену, начатую Анитой в машине. Ненадолго.
– Ты меня слушаешь? Я не спрашиваю, слышишь ли ты меня, но ты меня слушаешь?
Анита повернулась к мужу, изобразив на своем красивом лице то, что полагала смесью огорчения и сарказма. Ни на миг она не представляла себе, что у нее может лосниться нос и что свет летней зари так жестоко углубляет ее первые морщинки. И этот недостаток воображения обнаруживался досаднее, чем обычно. Впрочем, «недостаток» – не то слово, поскольку порой воображения ей хватало в избытке, но лишь в одном-единственном смысле: претензий к нему.
Словно птица в своем гнезде, Анита мало-помалу накапливала ничтожные, разнородные, порой даже противоречившие друг другу инциденты, которые ей удавалось чудесным образом суммировать. И когда подсчеты были готовы, она в один прекрасный день торжествующе предъявляла их ему как множество примеров, доказательств ее теорий, которые все основывались на поверхностности, безразличии и даже снобизме Луи.
– Но я тебя слушаю, – сказал он вяло.
Хотя тут, вероятно, нужен джазовый темп: сначала контрабас, кларнет и, быть может, банджо…
– Я не понимаю! В самом деле не понимаю. Может, я идиотка…
«Некоторые возможности не стоит упоминать», – быстро подумал Луи с озорством. Но тотчас скроил мраморное, отрешенное, почти раздраженное лицо, словно гипотеза об идиотизме Аниты самой своей абсурдностью звучала как неуместный каламбур в серьезной беседе.
– Я тоже не понимаю, – сказал он. – Вечер как вечер, такой же, как другие…
Она издала короткое победное ржание и уселась в кресло, нарочно напротив него, твердо положив руки на подлокотники и решительно блестя глазами. И этот блеск, увы, означал, что ему предстоит не просто сгладить дурное настроение жены, а наверняка вытерпеть одно из ее нескончаемых разглагольствований. Он вздохнул и закурил сигарету, с удовлетворением шевеля освобожденными пальцами ног.
– …Ты сам это сказал, мой бедный Луи: «такой же вечер, как другие». Ни лучше, ни хуже: напрасный вечер. Да и что могут тебе дать все эти снобы?
Это было правдой: с тех пор как он в прошлом году получил в Голливуде Оскара за лучшую музыку к фильму, определенное парижское общество привечало Луи. Правдой было и то, что он находил какое-то детское удовольствие в этой атмосфере изысканности, приветливости и комплиментов, которой ему так жестоко не хватало долгие годы. «Которой нам не хватало», – подумал он совершенно искренне, поскольку Анита достаточно жаловалась на жизнь в те времена, которые называла «нищими». Так что ее нынешнее подчеркнутое пренебрежение к тому, чего она сама так желала, казалось ему несколько поспешным и навязчивым. Она была красивой женщиной, хорошо одевалась, явно находила в этом удовольствие; и Луи недоумевал, откуда эта злость и все более и более преувеличенное презрение. Она тем временем продолжала:
– Знаешь, например, что мне сказала твоя распрекрасная подруга Лора Кноль? Догадайся!
– Вовек не догадаюсь, – ответил он твердо.
– Надеюсь. Ей хватило наглости сказать мне: «Чему я завидую, моя милая Анита… – тут она заговорила писклявым смешным голоском, совсем непохожим на красивый голос Лоры Кноль, – так это не нынешнему успеху вашего Луи, а вашим прежним, тяжелым годам: жить с творцом, должно быть, так чудесно!.. По сравнению с этим все денежные затруднения… пфф!..»
Она произнесла эту последнюю фразу с саркастической напыщенностью. И Луи захотелось заметить ей, что, в конечном счете, эта фраза сама по себе не так уж фальшива, а еще сильнее хотелось напомнить, что Лора Кноль не так уж и не права, поскольку эти трудные, эти нищие годы были переполнены, безмерно богаты их любовью: на протяжении пяти лет он был безумно влюблен в Аниту и всецело привязан к ней. И если начало богатых лет совпало с угасанием его страсти, то на самом деле не он, Луи, в этом виноват. Он принес свой успех ей, торжествующе положил к ее ногам. Это глупо, быть может, но он хотел разделить его только с ней. Однако в Аните обнаружилась суровая, презрительная интеллектуалка, новая женщина, которую он никогда не знал, на которой не собирался жениться и кому даже не хотел говорить все это. Он думал уже только о том, чтобы увильнуть…
А она настаивала, язвила или хотела уязвить:
– Тебя это не задевает? Неужели наглость этой гусыни-богачки, которая завидует нашей нищете, и впрямь тебя не задевает? Хотя Лора Кноль ведь у нас неприкасаемая…
– Да куда ты клонишь? – спросил он, отвернувшись в раздражении.
Потому что на сей раз она попала в цель: Лора ему нравилась, несмотря на свои норковые манто, и он даже надеялся, если чуть повезет, довольно скоро стать ее любовником. На этом вечере она вполне недвусмысленно улыбнулась ему, подкрепив свою томную улыбку взглядом фиалковых глаз, который мог бы внушить надежду даже кому-то еще менее притязательному, нежели он. Он улыбнулся. За последние два-три года случаи подворачивались все чаще, но если он и воспользовался ими раза три-четыре, то с таким избытком предосторожностей, что намеки Аниты наверняка не имели под собой никакой основы. Так что он невинно пожал плечами, встал, потянулся и направился в ванную. Голос Аниты преследовал его и когда он остановился перед собственным отражением в зеркале – слегка расплывчатым отражением тридцатипятилетнего, немного усталого, но в конечном счете неплохо выглядевшего мужчины.
– Наверное, я тебя достаю, – говорил голос в комнате, – но если не я, то кто скажет тебе правду? Тебе нужно…
«И так далее, и так далее», – подумал он, с шумом открывая краны. До-ми-соль, до-ми-ре… Да, есть в этой мелодии обаяние, чуть дерзкая веселость, которая позволит ему записать ее даже в миноре, то есть добавить скрипки, не уменьшив при этом ее задора. Решительно, ему понадобится большой оркестр… И он попросит Жан-Пьера сделать оркестровку в чуть более быстрых ритмах.
