Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.

Разговор за чаем

Бывает иногда так: вдруг в момент самый заурядный скользнет твой взгляд сверху, как бы с неба, останавливая мгновенье, в котором различишь и себя среди других людей, такого же беспомощного и маленького, как они, и удивишься на секунду собственной своей нелепости и странности и неповторимости ситуации. В такой миг, несмотря на его статичность, внезапно чувствуешь неостановимый поток жизни, который вот сейчас переборет твое усилие воли и понесет дальше, и погонит, и не даст оглянуться и различить что-нибудь дальше пяти шагов. Тогда спрашиваешь себя: где я? Что со мною? — и смеешься горько: да неужто здесь я? Но это продолжается так недолго, что никакие ответы не приходят, да и к чему они?

Нашему герою вообще было свойственно такое отъединение взгляда, как я уже упоминал. Происходило это в минуты его трансформаций, когда он вдруг превращался в актера и зрителя одновременно. Но вот сейчас в коридоре, следуя за дядюшкой на кухню и наблюдая его затылок, за дядюшкой, который нес в одной руке начатую бутылку водки, а в другой, и весьма бережно, скумбрию натуральную в собственном соку, наш молодой человек, тоже несший что-то вроде блюдечка с засохшими несколько, а потому выгнутыми дольками сыра, посмотрел на всю эту процессию откуда-то из-под потолка — нет! Выше, много выше! — с воображаемого неба, а посмотрев, изумился своему в ней участию. Люди, о которых он вчера еще не имел ни малейшего представления, теперь, за один день, стали единственными людьми, с которыми он мог говорить; произошло мгновенное замещение всего мира одной комнатой, одной квартирой и одной лестницей; и вот, вместо того чтобы волком выть и бросаться на стены, он несет преспокойненько сыр в кухню, а за ним следует незнакомая, но уже почти родная Наташа, напевая дешевую эстрадную песенку. Удивителен все-таки человек!

Он так и пришел в кухню, успев отметить про себя как координаты число, месяц и год, когда открылся ему вид этой процессии, и зафиксировать для памяти свое мгновенное душевное состояние.

В кухне на своем сундучке сидела старушка Анна Кондратьевна, сидела и что-то вязала. Наденька спросила ее, не помешают ли они, на что бабка Нюра ответила: господь с тобой! Кушайте себе на здоровье! — и снова якобы углубилась в вязанье. Компания расположилась за Наденькиным кухонным столом, и ужин продолжился, а по мере опустошения дядюшкиной бутылки завязался и разговор, который, совершенно естественно, пришел к проблеме Пирошникова, причем инициатором стал дядя Миша.

Что-то не давало родственнику успокоиться и принять вещи такими, какие они есть. Еще не уяснив себе окончательно, является ли наша лестница плодом больного воображения Пирошникова или существует как реальный физический объект (скорее первое), дядюшка решил и в том, и в ином случае организовать комитет спасения Пирошникова, отведя себе место председателя. Поэтому без обиняков, на каковские дела дядя Миша решительно не был способен, выпив третью стопку, он приступил к делу.

— Так что же будем делать, Надюшка? — спросил он племянницу громко и твердо, желая, очевидно, гласности.

— В каком смысле, дядя Миша? — ответила Наденька, выигрывая время, ибо прекрасно поняла смысл дядюшкиного вопроса. Пирошников и Наташа выжидающе посмотрели на дядю, каждый со своим выражением: наш герой, как обычно, иронически, а Наташа с серьезностью.

— А вот в его смысле, — сказал председатель, кивнув на Пирошникова.

— Мне кажется, дядя Миша прав, — вступил в разговор Наташа. — Ах, если бы вы видели себя вчера, простите, что я упоминаю об этом, — обратилась она к Пирошникову. — Но все здесь свои люди, поймите, что вы им не безразличны, тем более при таких обстоятельствах. Я думаю, что совершенно необходимо что-то делать. Может быть, для начала даже вызвать врача.

— Во! — утвердил дядя Миша.

И опять Пирошникову показалось, что когда-то он слышал нечто подобное, какие-то похожие советы, может быть, правда, не в такой форме. А Наденька грустно улыбнулась и сказала, что можно, конечно, вызвать и врача, почему бы и нет?

— Я тебе, Надюша, удивляюсь, — сказал дядя. — Он тебе кто? Брат, сват? Чего ему здесь делать? Если мер не принять, он здесь черт знает на сколько застрянет. А тебе будто хны.

— Ну он же не виноват, — вступилась за Пирошникова Наташа.

— А кто виноват? Я виноват? Или кто? — наседал дядюшка.

— Подождите, — сказала Наденька. — Можно, конечно, вызвать и врача, и милицию даже. Но зачем?

— Вот тебе и раз! — воскликнул дядя Миша, а Наташа умиротворяющее на него посмотрела и заметила, что не надо горячиться.

— Может, вы что-нибудь скажете, Володя? — добавила она.

Пирошников, до сей поры сидевший молча и ожидавший решения своей судьбы, встрепенулся, но сообразил, что никаких мер придумать не может, а потому решил повернуть вопрос другим боком.

— По-моему, нужно сначала разобраться, почему так случилось, — проговорил он медленно и рассудительно. — И уж конечно, это я должен сделать сам. Пока я не знаю…

Наденька еле кивнула головой, больше даже своим мыслям, чем словам Пирошникова, но дядюшка снова не согласился.

— Этак без конца можно антимонии разводить. Вот что, племяшка, ты как хочешь, а я этого дела так оставить не могу. Нужно его выпроваживать.

— Дядя Миша, зачем же так?

— Да ты пойми, что нужно бороться! Человек бороться рожден, — заявил дядюшка, формулируя свое кредо.

— Смотря как, — сказал наш герой. — Биться лбом в стену — это не лучший способ борьбы.

— Умен! Умен! — закричал дядюшка. — Ая вот дурак, всю жизнь головой в стену, головой в стену! И ничего, тоже получается, не хуже вашего.

Пирошников улыбнулся, что еще больше задело дядю Мишу.

— Я ж тебе добра хочу, умная ты голова, — продолжал он. — Ну, заплутал, бывает, так надо же выбираться. Спросил ученых людей. Так? Они тебе кукиш показали. Так? И что, сдаваться? Нет, надо пробовать. Капля — она по капле камень долбит, знаешь?

— По-моему, надо почаще выходить с разными людьми. Должно же когда-то повезти, — рассудительно сказала Наташа, взглянув в глаза Пирошникову. На мгновенье между ними как бы искорка проскочила, так часто бывает, когда, сам того не желая, заглянешь глубоко в глаза и тут же смутишься, будто переступил запретную черту. У нашего героя даже дыханье захватило, он поспешно отвернулся, а Наденька неожиданно рассердилась.

— Господи, болтаем ерунду! Оставьте человека в покое. Кому еще чаю?

— А налей-ка мне, Наденька, — присоединилась к компании старуха. Она подошла к столу с большой синей чашкой и протянула ее Наденьке. — Вы уж простите, ради бога, чайку захотелось.

— Пожалуйста, пожалуйста, — радушно пригласил дядюшка. — Вы присаживайтесь с нами.

— Нет, я уж у себя…

И бабка Нюра, получив чаю, снова укрылась в темном углу. Ее появление сбило разговор, и весьма кстати, потому как он явно зашел в тупик. Всем было ясно, что необходимо принимать меры, но относительно конкретных способов имелись расхождения. Пирошников смутно чувствовал, что активная, так сказать, борьба с лестницей в данном случае бесполезна. Однако последний взгляд Наташи что-то обещал, и наш герой подумал, что и вправду кто-то сможет его вывести (вполне возможно, что и она сама, поскольку она же привела его сюда).

Водка кончилась, и дядя Миша предложил спеть. Молодой человек, слегка шокированный этим предложением, промолчал, зато Наденька обрадовалась и заявила, что спеть непременно надо, и, не дожидаясь согласия, затянула «Рябинушку». Дядя Миша подхватил, отозвалась неожиданно из своего угла и старушка, хор вышел нестройный, но звучный; лишь Пирошников с Наташей сидели молча, впрочем, Наташа улыбалась, поощряя пение.

Спев «Рябинушку», приступили к «Стеньке» и спели до конца и с выражением, а когда начали «Ямщика», наш герой подпел едва слышно, умиротворенный пением и согретый водкой и чаем. Наташа все улыбалась одною и той же улыбкой, но в хор не вступала. Пирошникову вдруг почудилось сквозь тягучее пение, что он целую вечность знает этих людей, что он какой-то дальний их родственник, потерявшийся еще в детстве, но теперь обнаружившийся неожиданно для всех и принятый вновь в семью. Он распевался все слышнее и даже взмахнул раз или два руками, как бы дирижируя, на что дядюшка одобрительно кивнул, а Наденька рассмеялась, довольная.

Когда песня кончилась, Наташа встала и объявила о своем решении уйти домой, потому, как было уже поздновато. Она без дальнейших околичностей исчезла из кухни, а дядюшка, благодушествуя, подтолкнул локтем Владимира и сказал:

— Поди проводи девчонку, лестница-то темна…

— Проводи, — кивнула Наденька, загадочно улыбаясь.

Пирошников, ободренный напутствием и нисколько не боящийся новой встречи с лестницей, даже как будто о ней забыв, вышел в прихожую, где разглядел уже одетую Наташу.