Анна Гавальда - Луис Мариано, или Глоток свободы
— Ну, как теперь жить будем, бездельник? Из-за тебя я по уши в дерьме; интересно, на что еще ты годен?
В ответ пес много чего ей сказал, но поскольку она еще не успела как следует проштудировать гав-гав-французский словарь, то смысл его речи так и остался загадкой.
— У тебя даже имени нет…
Как можно назвать собаку? Гаранс попыталась вспомнить всех псов, которых любила, пока не встретила этого… Белый клык? Не годится: при чем тут Крайний Север? Громит? Нет, тот был чересчур спокойный. Дуг? Эффектно, но все же звучит как-то глуповато… Корнель и Берни? Оба пса были вполне хороши, вот только она не помнила, какой из них лучше. Поппи? Клево! Особенно там, где Поппи подражает старому драндулету — но, увы, ее пес не мог похвалиться носом, достойным этого имени. Может, Ринтиндамб?[103] Неплохо!.. «Черт возьми, до чего ж ты у нас культурная, душа моя! — хихикнула она. — Просто плакать хочется от умиления!»
Пристыдив себя, она призвала на помощь эрудицию. Конечно, у Рубенса, Джакометти или Элиота Эрвитта тоже были собаки, которых она обожала, но разве вспомнишь, как их звали. Хотя нет, на самом деле ее любимчиком был пес Умберто Д. в фильме Витторио де Сики[104]. Который тоже умел «служить» и держал шляпу своего хозяина, когда тот тайком просил милостыню. Ах, какой чудный фильм!.. И какой же там чудный терьер!.. Только как же его звали? Вот незадача: будь у нее телефон, подключенный к Интернету, как у всего окружающего стада, она бы знала такие вещи! Но увы, ничего такого у нее не было; впрочем, она даже не успела поразмыслить над этим, ибо пес неожиданно шмыгнул в заднюю дверь забегаловки «Кебаб».
Вот балда! А кстати, не назвать ли его Балдой — совсем недурно.
Как бы не так! Ему удалось слямзить у них немножко холодной картошки-фри и при этом не дать сделать из себя шаурму, — сразу видно, этот ворюга далеко не глуп… Хотя надо сказать, в данный момент, когда с его слюнявой пасти свисали три картофельных «соломки», вид у него был самый что ни на есть дурацкий.
— А ну-ка, покажи еще разок, как ты служишь…
Оп-ля! Мгновенная метаморфоза: хвост застыл, морда окаменела, картошка отвалилась, голова поднята, правая передняя лапа протянута вперед. Гаранс пришла в полный восторг. Наклонившись, она чмокнула когтистую лапу и призналась:
— Я тебя обожаю. Ты — мой прекрасный принц.
И тут же, оглядевшись, воскликнула:
— Где это мы с тобой? На Мадридской улице?.. Значит, ты мой Мадридский принц! Как Луис Мариано…[105] Ну конечно, вылитый портрет!.. Та же белая манишка, тот же бархатный взгляд, те же охи-вздохи… К тому же, мне кажется, Мариано был в подборке Венсана… А зажигательные шансонетки действуют на нас не хуже антидепрессантов… Ну, что скажешь, такое имя тебя устроит?
Луис Мариано вроде бы ничего не имел против. Лишь бы ему разрешили подобрать упавшие кусочки картошки.
Луис Мариано… Черт знает что такое!..
— Ладно, хватит! — взъярилась Гаранс. — Какая разница, если вся моя жизнь, с начала до конца, черт знает что такое… Жилья больше нет, работы нет, денег нет, будущего нет… «Ах, как чудееесно!» — наверно, так он проворковал бы своим сладким тенорком…
«Вся жизнь перед на-а-ами! — заголосила она, вытанцовывая вокруг своего спутника, отнюдь не похожего на королевского спаниеля. — Он сжимает вам ру-у-ку… ах, как чудееесно, тра-ля-ля, тра-ля-ля!..» Пес веселился от души, не мог устоять на месте — ни дать ни взять лабрадор, гоняющийся за утками в болотах Солони. Он прыгал как сумасшедший, вертелся вокруг своей оси и подтявкивал ей в такт.
«Уехать вдаааль… медовый месяц на Кууубе… ах, как чудееесно, тра-ля-ля, тра-ля-ля…
О, ночь любвиии, что длится вееечно… ах, как чудееесно, тра-ля-ля, тра-ля-ля!»
Эту музыкальную интерлюдию прервала вибрация ее мобильника. «Ну надо же, — подумала она, взглянув на экранчик, — это называется: помяните ночь любви, и она уж тут как тут…»
Разговор, состоявшийся в Париже, на скрещении Мадридской и Римской улиц, длился 03 минуты 27 секунд (согласно показаниям телефона) и окончился словами: «Ладно, хорошо, ну пока…» и, скорее всего, не войдет в анналы любовных речей. В двух словах — я постараюсь быть краткой: у женатого человека неожиданно образовалось «окно» в делах, совсем небольшое, порядка двух часов… да, именно так, и вот он подумал: а не совпадает ли, по какой-нибудь счастливой случайности, этот свободный промежуток с таким же свободным промежутком в ее делах? Ну что тут сказать: вопрос упирался не столько в моральные соображения (Гаранс так часто приходилось сносить от него подобные обиды, что одним унижением больше, одним меньше — не суть), сколько в тот факт, что в данную минуту ей ужасно хотелось обсудить с кем-нибудь свою жизнь, поделиться своими экзистенциальными сомнениями, а не трахаться. Вдобавок, даже если бы такое желание у нее и возникло, сама мысль о том, как ей разделить свои пятнадцать квадратных метров с этим кобелиной и своим Луисом, внушала ей, прямо скажем, самые пессимистические прогнозы относительно продолжения их любовного романа. Она отнюдь не была ханжой, но подобное отсутствие интима — она ясно это предчувствовала — грозило сильно омрачить эту встречу. И потому дала ему понять, что — нет, в данный момент она не горит энтузиазмом. Ну а третьим камнем преткновения стало то, что он, ее «предмет», вовсе не собирался обсуждать с ней ее жизнь (и его легко понять, для этого у него имелась жена); в результате их разговор вылился в бессмысленный, вялый диалог — слишком банальный, чтобы опускаться до его пересказа, типа: тебя интересует только постель… ну да… да нет… ну да… да нет… ну да… да нет… — завершившийся нежным и окончательным прощанием.
#
Теперь они шли по виадуку, опоясавшему железнодорожные пути вокзала Сен-Лазар. Они больше не пели. Больше не плясали. Они приуныли. То есть это Гаранс приуныла, а Луис Мариано утихомирился. Она не остановилась посмотреть на поезда, уходящие вдаль, как в одном клипе с песенкой из восьмидесятых годов, но не выдержала и поведала ему, и громко и шепотом, всё, что лежало у нее на сердце:
— Я тебя обожаю, но все-таки ты очень уж крутой, разве нет? Прямо как шар в боулинге… Врываешься в мою жизнь и бац! — все переворачиваешь кверху дном. Мне осточертела моя комната, я собачусь с консьержкой, ругаюсь с соседями, теряю работу, лишаюсь любовника… Хотя, по правде говоря, есть у меня и другой, но это дохлый номер, он не очень-то стремится…
Луис лаял вслед вагонам, чтоб уходили поскорей, и озадаченно смотрел, как они ему подчиняются.
— Да, ты крутой парень, дружок… С другой стороны, не будь тебя, я сейчас мчалась бы на всех парах, как законченная мазохистка — каковой я и являюсь! — трахаться с типом, который даже не достоин ноги мне целовать, так что… Знаешь, я уже несколько месяцев пыталась от него отделаться… Много, много месяцев… Но у меня как-то сил не хватало… Слишком уж хотелось быть любимой… То есть любимой — это, кончено, сильно сказано… Просто охмуренной, это вернее… Я даже номер телефона сменила, чтобы не страдать больше… Но проблема в том, что через пару часов я уже послала ему SMS с признанием, что страдаю по-прежнему… ну, в общем, ты понимаешь… Сплошное ничтожество… Ничтожество и глупость — в одном флаконе… И вот тут ты сваливаешься мне на голову, и в три минуты все кончено… Даже странно как-то, ей-богу… То же самое и с галереей… Я боялась признаться себе, что только теряю время, сидя там вместе с этими людишками… Просто-напросто губила себя… Так что же мне теперь делать — проклинать тебя или благодарить? Кстати, пока я с тобой говорила, мне стало ясно еще одно: нужно приучить тебя справлять нужду «в специально отведенных для этого местах», как сказано в правилах… О господи! Вот наказанье-то! Ну за что мне все это?!
Ее мобильник снова завибрировал. Остатки инстинкта выживания подсказывали ей: не отвечай! Справься для начала с тем, что ждет тебя посреди тротуара!
Нет, это не было умоляющее послание от ее экс-экс-экс-экс-экс, имеющее целью вернуть ее, в который уже раз; это была эсэмэска от Венсана: «Ева приехала. Уезжаем на край света. Спасибо, девчонки». Не успела она ее прочесть, как пришла эсэмэска от Лолы: «Читала сообщение Венсана?»; тем временем Симон, в свою очередь, записывал ту же великую новость на ее автоответчик.
Счастье! Свет! Слава! Gloria Alleluia! Солнечный луч, пронзивший тучи, небесное сияние, улыбка Бога, подмигивание ангелов.
Озарение.
Мать твою, да встрепенись же ты, рохля! Действуй! У тебя есть две руки, две ноги, храброе сердце, любящие родные и вот этот четвероногий клоун, который служит тебе как верный рыцарь. Так чего же ты ждешь, в конце концов?
Она завязала покрепче шнурки, подтянула носки и укоротила ремень сумки, чтобы та держалась за спиной.
