Александра Маринина - Ад

– А что Лелька? – непонимающе спросил сын.

– Она дома, ждет тебя, даже занятия прогуляла – так разнервничалась.

– Здорово! – обрадовался Коля. – Как хорошо, что она дома, я по ней за два дня соскучился. Тогда мы сделаем так: ты приходишь, сразу раздеваешься и ложишься, а мы с Лелькой готовим обед и ждем, когда ты отдохнешь, потом все вместе садимся за стол и долго-долго сидим и разговариваем… Нет, это плохая идея, из нас с Лелькой кулинары – как из дерьма пуля, а сегодня у нас должен быть замечательный обед, плавно переходящий в ужин, и всего должно быть много, и все должно быть вкусно, и стол должен быть накрыт как на большой семейный праздник. Дядя Андрей, а вы не могли бы отпустить с работы нашу Лариску? Она прошла у мамы хорошую школу и готовит просто замечательно. А, дядя Андрей?

– Хорошо, – усмехнулся сквозь плотно сомкнутые губы Бегорский. – Приеду в контору и позвоню в КБ, чтобы ее отпустили.

– Отлично! Тогда мы…

Николай возбужденным голосом продолжал строить грандиозные планы, а Любино сердце разрывалось на части. Одна часть, побольше, изо всех сил хотела верить в то, что все это – правда, все так и есть на самом деле, и на ее плечах лежат руки нежного и любящего сына, который понимает, каково ей пришлось за последние двое суток, и искренне хочет дать ей отдохнуть, а потом устроить матери настоящий праздник, потому что нет ничего желаннее для любой матери, чем видеть все свое семейство в сборе за общим столом. И хотя за этим столом не будет папы и Родислава, счастья это не уменьшит, потому что для матери дети всегда важнее мужа и отца, и если дети с ней рядом, довольны, спокойны и здоровы – это и есть счастье, то самое настоящее счастье, о котором так много говорят, пишут в умных книжках и снимают кино. Сегодня рядом с ней будут Коля, Леля и Лариса, за последние двенадцать лет тоже ставшая ее ребенком, которого Люба оберегала, воспитывала, лечила и учила. Да, мужа рядом не будет, но ведь он не ушел, не пропал, он в служебной командировке, да не где-нибудь в глухой дыре, а в Испании, в стране Веласкеса, Гойи, тореро и кастаньет. И осознание того, что у мужа тоже все в порядке, он успешно сделал карьеру и его даже посылают в загранкомандировки, – это тоже счастье. И папы не будет за этим общим праздничным столом, но ведь он есть, он жив, он полон сил и может сам за собой ухаживать, он достойно проживает свою спокойную старость, активно работает в совете ветеранов МВД, уже несколько лет являясь его председателем, ездит на собрания и совещания, выступает с докладами, руководит решением разных насущных вопросов, и, по большому счету, можно утверждать, что Николай Дмитриевич в полном порядке, и это тоже счастье. Любе так хотелось быть счастливой или хотя бы просто поверить в такую возможность, пусть всего на несколько часов или даже минут!

Но другая, меньшая часть ее сердца сухим звуком метронома твердила: Коля врет, он притворяется, он знает, какие слова ты хочешь услышать, и произносит именно их, чтобы подлизаться, подольститься, как он делал всю свою жизнь. Он сам разыграл историю с похищением, чтобы выманить у матери и ее друзей недостающие для выплаты долга деньги, он сам, своими руками, чуть не свел мать с ума и добавил ей седых прядей в волосах, он сам вверг собственных родителей в пучину огромных финансовых обязательств, потому что, несмотря на слова Андрея «отдадите, если сможете», Люба собиралась сделать все возможное и невозможное, чтобы отдать эти двадцать пять тысяч зеленых американских долларов. Коля – превосходный артист, он разговаривал с ней сегодня утром по телефону слабым испуганным голосом, но на самом деле сидел в тепле и уюте, вкусно ел и сладко пил и от души посмеивался над доверчивой матерью, которую так легко оказалось развести на бабки. И момент он выбрал точно – отца нет в стране, и связаться с ним невозможно. И у Любы не было выхода, несмотря на то что она все понимала. Деньги надо было найти и отдать, независимо от того, настоящее это было похищение или инсценировка, потому что если Колька действительно должен такую сумму, то долг сам собой не рассосется, он будет только расти, уж это-то Люба отчетливо понимала. И если не заплатить сейчас, то через некоторое время вопрос встанет со всей остротой, и кредиторы похитят Колю уже по-настоящему, а то и, не приведи господь, убьют в назидание нерадивым должникам. Николай на самом деле не нежный и любящий сын, а вор и подонок, а все его ласковые слова – не более чем очередной спектакль, один из бесчисленного множества спектаклей, которые он разыгрывал на протяжении всей жизни. И все его слова о том, что они вместе с Лелей и Ларисой будут сидеть с мамой за одним столом и долго-долго разговаривать, – это тоже пустой звук. Не будет у них никакого уютного семейного застолья, потому что не о чем им разговаривать. Колю интересуют только деньги, Лелю – английская поэзия, брат с сестрой давно уже не общаются, потому что не понимают друг друга, да и не стремятся понять. Леля считает, что ее старший брат бесцельно прожигает жизнь, шатаясь по кабакам и путаясь с разными девахами, Коля же называет сестренку «безмозглой мимозой», которая ничего не умеет, ничего в жизни не понимает и вянет от малейшего соприкосновения с грубыми реалиями. Что же касается Ларисы, то ей ни с Колей, ни с Лелей говорить не о чем. Она много работает, берет какие-то подработки, чтобы получить лишнюю копейку, заботится о заметно сдавшей и много болеющей бабушке, мучается с пьяницей-отцом и не может поддерживать ни разговоры о ресторанах и бизнесе, ни рассуждения об английских поэтах девятнадцатого века, стихи которых она никогда не слышала. Коля по-прежнему считает Ларису несмышленышем, маленькой глупой девчонкой, а Леля в глубине души относится к соседке высокомерно-снисходительно, хотя старается этого не проявлять и всегда встречает девушку с показным дружелюбием, примерно с таким же, с каким люди порой треплют по холке приблудного бездомного пса и кидают ему кусок колбасы, прекрасно зная, что ни за что на свете не возьмут его, ободранного и блохастого, к себе домой и не оставят жить. А Люба? Ей есть о чем поговорить со своими детьми? С Колей она давно уже только перекидывается парой слов: «привет», «пока, я пошел», «ты голоден?». Люба с удовольствием вникла бы в дела сына и, возможно, смогла бы дать ему полезные финансовые рекомендации, но Николаша ничего не рассказывает и считает родителей безнадежно отсталыми и увязшими в никому не нужных устаревших моральных представлениях. Говорить с дочерью о поэзии Люба тоже не может, потому что ничего в ней не понимает, а кроме поэзии Леля с удовольствием рассуждает только о жестокости и несправедливости мирового устройства, которые заставляют ее постоянно страдать и испытывать острую душевную боль. На эту тему Люба могла бы разговаривать с Лелей часами, пытаясь разубедить девочку, утешить ее и что-то объяснить, но Леля не расположена обсуждать свои воззрения с матерью, она твердо укрепилась в них и не желает, чтобы ее разубеждали. Ей нужно страдание, она без него жить не может, дышать не может, и никому она не позволит эту сладкую конфетку у себя отнять. Леля считает, что ее никто не понимает, ей удобно жить с этой мыслью, она дает возможность печалиться и переживать, и что же ей делать, если вдруг окажется, что мать прекрасно все понимает? Из-за чего тогда страдать? Люба отчетливо сознавала, что дочь именно поэтому и избегает разговоров с родителями: не хочет, чтобы ее разубеждали, чтобы говорили о том, что жизнь прекрасна и устроена вполне разумно и справедливо. А вдруг они приведут такие аргументы, против которых девушка не сумеет возразить? Тогда что же получится? Что вся ее печаль, ее грусть и страдание беспочвенны и она не имеет на них никакого права? Нет, на это она пойти не может! Когда-то Любе казалось, что ее дочь похожа на Тамару своей сосредоточенностью и готовностью часами сидеть в уголке и рисовать, читать или заниматься еще чем-то увлекательным. Теперь она отчетливо видела, что нет в Леле ни Тамариной жесткости и стойкости, ни ее готовности бороться и идти вперед, чего бы это ни стоило.

Остается только Лариса, с которой у Любы всегда найдется о чем поболтать – и об отце, и о здоровье бабушки, и о делах на заводе. Как же так вышло, что соседская девочка стала ей ближе родных детей? Ну, может, и не ближе, но она осталась единственной из младшего поколения, с кем Люба еще может о чем-то разговаривать.

«Дворники» исступленно метались по лобовому стеклу, счищая обильные крупные снежные хлопья, через боковые стекла было почти ничего не видно, и Любе казалось, что они отрезаны от всего мира в этом замкнутом пространстве автомобиля, и как хорошо, если бы это никогда не кончалось, и Коля всегда был бы с ней рядом, в безопасности и покое, держал бы руки на ее плечах и говорил ласковые слова, и она могла бы больше о нем не волноваться. Она закрыла глаза, прижалась щекой к руке сына, но вместо того, чтобы расслабиться, вдруг снова ощутила мокрый холод в тех местах, куда попал снег, когда она упала. И почему полному счастью всегда мешают какие-то противные мелочи?