Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Происшествие на хуторе аль-Миниси
— Какое оно горькое, Занати.
Сабрин пила и думала о далеких полях, о песнях, которые когда-то пела, о кашле Абуль Гита, надрывающем ему грудь, о субботнем базаре, об утреннем автобусе. Ей было жаль всего этого. Выпила, отдала чашку Занати, вытерла губы.
— Слава Аллаху.
— Да пошлет тебе Аллах здоровья, сестра.
Сабрин легла. Занати укрыл ее одеялом и вышел.
Он не мог оставаться в доме. Ночной мрак показался ему чернее и гуще обычного. Прошел мимо лавки Абуль Фатуха, заметил на берегу фигуру отца. Вышел в поле. Остановился, прислушался к голосам ночи: треску цикад, кваканью лягушек, поскрипыванию сакий. Вдруг тишину разорвал громкий крик:
— О господи, помогите, спасите!
Сабрин умерла. Занати обернулся в сторону хутора. По лицу его стекали капли холодного пота. Услышал топот бегущих ног. Мелькнуло желание убежать, скрыться, но он превозмог себя и зашагал обратно на хутор. Дверь их дома была открыта настежь. Люди входили и выходили. Раздавались скорбные возгласы. Занати сел на корточки возле стены, обхватил голову руками. Из дома доносятся звуки шагов. Прерывающийся рыданиями голос матери рассказывает о последних минутах Сабрин. Другие голоса произносят ей в ответ слова утешения и упования.
Все смешалось в душе Занати: ночь, мрак, голоса, плач. Он не знает, что происходит вокруг. А Сабрин лежит в горнице наверху — холодная, желтая, с сомкнутыми ресницами. Мрачная темная ночь. Еле светят печальные звезды, зашла за облако ущербная луна. Занати сидит на корточках возле стены дома. Все мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся.
Эпилог
Странный покой царит на хуторе аль-Миниси. Покой, напоминающий затишье последних дней лета, уже отмеченных признаками близящейся осени. Покой этот сродни оцепенению, которое словно проникает в дома через отверстия в крышах, через полуотворенные двери, заполняет собой все углы. Грустно на хуторе даже до наступления вечерних сумерек.
Люди здесь терпеливы тем терпением, которое мало чем отличается от покорности. Покорности другим людям, обстоятельствам, силе вещей. Это терпение — своего рода лень, послушное ожидание чего-то, а чего — они и сами толком не знают.
И когда неожиданно случается событие, требующее от человека решительных действий, и не привыкший к размышлениям крестьянин пытается осмыслить случившееся, он спешит привести в исполнение первую мысль, пришедшую ему в голову, не будучи в состоянии оценить ни размеров, ни последствий своего шага.
Сейчас, после всего, что произошло, жизнь на хуторе идет своим чередом, размеренная и однообразная. Люди смеются и плачут, зевают, сидя на берегу канала. Кажется, ничто не может нарушить монотонность их жизни, встряхнуть души людей, пробудить в них новые чувства. Все также открыта дверь лавки Абуль Фатуха.
— На полпиастра патоки. Пачку чая. Четверть кило сахару. Припиши к счету.
Переходят из рук в руки деньги, блестящие монетки и замасленные бумажки с рваными краями. В отличие от жизни деньги здесь текут быстро.
Шейх Абдель Фаттах читает молитвы, говорит о воздаяниях за добрые дела и каре за прегрешения.
— О боже, прости нам грехи наши, не введи нас во искушение, дай нам почить вместе с праведниками.
Хаджи Хабатулла аль-Миниси выходит каждое утро, пьет чай на берегу. Но Абд ас-Саттара обычно нет среди его окружения. И никто никогда не упоминает о Сабрин в присутствии хаджи. О ней говорят в других местах. Говорят мужчины в домах, собравшись за вечерним чаем вокруг жаровни, перед лавкой Абуль Фатуха, на скамьях перед домами, в вечерних сумерках. Говорят женщины по дороге к каналу за водой. Говорят мужья с женами, лежа рядом на циновке, когда веки отягчены желанием и дремотой. Говорят молодые парни и наемные рабочие, отдыхая в жаркий полдень в куцей тени деревьев.
Они не только говорят, но и судят, выносят свой приговор правым и виноватым, восхищаются героями.
Смерть Сабрин каждый житель хутора воспринял как собственное несчастье. Цирюльник си Абдо пошел в Дамисну, а оттуда в Никля аль-Инаб, принес разрешение на похороны и клялся, что достал его только благодаря своим знакомствам и связям. Скотник привел из Дамисны женщину, которая занималась обмыванием покойников, а также принимала роды и убирала невест к свадьбе. Четверо парней принесли из мечети святого Масура в Дамисне погребальные носилки. Их поставили на землю перед домом Абд ас-Саттара. Один из жителей даже съездил в Этай аль-Баруд за микрофоном. Оттуда же он послал телеграмму Абуль Гиту: «Долгих лет тебе. Сегодня умерла Сабрин».
Дом наполнился женщинами в черных одеждах, которые плакали и голосили (каждая оплакивала при этом своих дорогих умерших). Мужчины в чистых галабеях сидели на скамьях у домов, курили в молчании, свертывая тонкие цигарки, насыпая табак из ржавых железных коробок.
— Крепись, Абд ас-Саттар. А где же Занати?
Внезапно хутор аль-Миниси стал местом важных событий. Приехали полицейские, солдаты, следователи. Стали обходить дома, беседовать с жителями, собирать у них сведения. Привычный ритм жизни хуторян нарушился. До их сознания дошло, что в окружающем мире существуют вещи, о которых они не имели представления. Их отношение к действительности стало меняться. Даже на самые привычные явления они словно взглянули другими глазами. Земля, хутор, хаджи Хабатулла аль-Миниси — все предстало в ином, новом свете. И на самих себя, вместе и по отдельности, они стали смотреть иначе. Оказалось, что они тоже люди, такие же сыны Адама, как и хаджи Хабатулла. Что-то прояснилось и в их отношении к жизни и смерти, к испольному хозяйству, к Социалистическому союзу, к омде, к Египту, к войне. Определеннее стали надежды и мечты.
Теперь, если двое хуторян встречались, они не спешили, обменявшись обычными приветствиями и вопросами о здоровье, разойтись в разные стороны. Стояли, обсуждали то, другое, спорили или соглашались, а расходясь, ощущали в себе биение новой мысли, рождение пьянящего своей необычностью нового сознания.
А это — начало всех начал.
Абд Ас-СаттарАбд ас-Саттар в эти дни понял вдруг, что скоро умрет. Не оттого, что стал стар и на голове появилось много седых волос — их прибавление он каждый раз отмечал в маленьком зеркальце цирюльника си Абдо, когда тот брил его. И не оттого, что страшно исхудал и галабея болталась на нем, как на столбе. Он чувствовал приближение смерти потому, что внезапно обнаружил, что у него есть сын, непохожий на него человек, незаметно выросший в одном с ним доме. Этот сын сделал то, на что неспособен был сам Абд ас-Саттар. И сделав это, подрубил под корень дерево жизни отца.
После похорон и следствия Абд ас-Саттар хотел покинуть хутор, но не смог. Слишком многое привязывало его к этому месту. Поздно было начинать все сначала. Да и хаджи Хабатулла аль-Миниси был для него больше, чем просто хозяин, владелец хутора: Абд ас-Саттар почитал хаджи, как отца. Правда, вернувшись из Этай аль-Баруда после операции, он был растерян и полон сомнений. Бродя с винтовкой по ночам, пытался размышлять, искал истину, утраченную веру. Хотел убедить самого себя в том, что поездка в Этай аль-Баруд не ущемила его достоинства. Но, конечно, обрести прежнее спокойствие уже не мог. А когда Сабрин умерла, понял, что и ему пришел конец.
Он был человеком благочестивым. Ни разу в жизни не пропустил молитвы. Твердо знал, что дозволено, а что запретно. Всегда помнил о Судном дне. И несмотря на все это, продал свою дочь. Он был мужчиной, настоящим мужчиной. Но жизнь пошла прахом. Не сбылись надежды, развеялись мечты. Абд ас-Саттар превратился в человека, который не уважает самого себя.
Беря от хаджи деньги, он намеревался купить участок земли, хотя бы два кирата[41], построить дом, сакию, посадить смоковницу и тихо дожить остаток дней.
Но когда во время следствия открылось ему многое, чего он не знал, Абд ас-Саттар бросил свою должность караульщика, перестал работать в поле, отдалился от людей, заделался настоящим отшельником. Все оттого, что он любил Сабрин больше всего на свете, и жизнь его кончилась с ее смертью.
СафватОн никогда не был мужчиной. Не был сыном своего отца, ни даже матери. Он вырос сорняком, предвестником вырождения семьи. Уехав в Александрию, он забыл Сабрин. Помнил лишь миг опьянения, запах сена, ее шепот. Но в Александрии все это представлялось ему чем-то далеким и призрачным. Грустными осенними ночами Сафват иногда тосковал о теле Сабрин, но он знал, что к ней его толкнуло лишь отчаяние, душевный кризис, который он переживал. Из Александрии его вызвали как свидетеля по делу об убийстве. Отец заплатил за него большой залог, нанял лучшего адвоката. Дав показания, Сафват остался на хуторе.
Тогда, после случая на сеновале, он обо всем рассказал матери. И мать посоветовала ему уехать, пообещав сама все уладить. Теперь он просыпается каждое утро и видит перед собой пустой, ничем не заполненный день. Он разворачивает газету, читает: «Наши войска с целью концентрации сил отступили на западный берег канала». От этого сообщения, от мыслей о Сабрин, о следствии, о ежегодных провалах на экзаменах Сафват испытывает горькое и унизительное чувство бессилия. Он не живет, он влачится по жизни.