Марк Гиршин - Убийство эмигранта. (Случай в гостинице на 44-ой улице)

Только я поставил концентрат на плитку, она постучала. Ты забыл вернуть пленку, где она? Чтоб ее позлить, я ответил, черт его знает, ищи сама! Я видел по ее лицу, как она возмущена, но вдруг она спросила миролюбивым тоном, не помогу ли я ей снять плащ и можно ли присесть. Не прошло и минуты, как она сняла и вязанку и осталась в одной блузке без рукавов. А села на кровать. Я напомнил ей, что ее муж не любит, когда ее по вечерам нет дома, чтобы дать ей понять, что я ее не держу. Она сначала тем же наигранным тоном ответила, что ничего с ним не случится, если он один раз пообедает на час позже, а потом заплакала. Я к ней не подошел и стал кушать. Она затихла и, опустив голову на подушку, уставилась в потолок. А ноги в туфлях свешивались на пол. Я помыл кастрюлю, из которой ел, а она все лежала. Наконец молча поднялась и стала неохотно натягивать на себя вязанку. Так не отдашь пленку, она спросила. Я совсем не думал не отдавать, просто забыл вместе с фото вложить пленку в конверт, но сказал, не отдам. Она не стала спорить и спросила, как я живу. Я ответил, что ничего. Она взглянула на мою кастрюлю на залитой электрической плитке и повторила, зачем мне пленка, она и так сделала бы для меня все. Я спросил, что все. Но Нола вздохнула и сказала, ей не так хорошо, как может показаться со стороны. После этого Нола поднялась, ей действительно нельзя дольше у меня оставаться, может быть, я завтра к ней приду? И протянула на прощание руку. Так приедешь? Я молчал. Она смотрела на меня с таким видом, как будто просила о большом одолжении. Я не понимал, в чем дело. Вдруг что-то мне подсказало, она боится, что я потребую за эту пленку те сэкономленные от мужа деньги. Это так на меня подействовало, что я полез в тумбочку, чтобы отдать ей пленку, но там пленки тоже не было. Я сказал Ноле, что отдам, как только найду, мне она не нужна. Поняла, я на нее прикрикнул. Не нужна! Нолу всю залило краской, так это ее обрадовало. И видно было, ей стало стыдно, что она меня в таком подозревала. Найдешь или нет, приезжай, она сказала. Я тебя прошу! Помахала мне рукой и хлопнула дверью.

Посмотрю еще телевизор и лягу спать. Наверное, раскошелюсь и куплю метлу.

Приехал к Ноле. Уехал ни с чем. Как только я вошел, она стала жаловаться. Леня, мол, не хочет готовить уроки, а в машине не работает сигнал, надо куда-то ехать чинить. Дала понять, что ей не до меня. Но когда я поднялся, чтобы уходить, Нола спохватилась, ты уже? Пойдем, я тебе покажу кое-что. Мы пошли в ее спальню. Нола примерила новую блузку и спросила, идет ли ей. Блузка довольно элегантна, но видно, что Нола уже не такая молодая. Постель наспех прикрыта накидкой, измятые подушки, даже комнатные туфли мужа она поленилась припрятать к моему приходу. Раньше она идеально прибирала эту спальню, я даже не догадывался, что это общая, думал, только ее. Нола сказала, что ей пора. Подвезти тебя до сабвея, она спросила, я все равно еду мимо. Я хотел ее спросить, зачем она звала меня к себе в такую даль, почти час ехать в один конец. Но она и сама, видно, почувствовала, что слишком бесцеремонно со мной обошлась, и сказала, я должен извинить ее, но сегодня у нее ни на что нет настроения. В следующий раз я встречу тебя лучше.

Я даже не попрощался. Вернулся в гостиницу и позвонил моему ведущему, потому что он звонил в мое отсутствие, мне дали талончик. Он мне не дал и слова сказать, все время отчитывал. Выходило, я бросил деньги в телефон, чтобы он меня обругал. Только когда автомат предупредил, что время истекает, я прокричал, что мне больше от него ничего не надо, я уже устроился. Тогда он велел прийти оформить документы.

Опять в ОМО я застал этого сатирика с немытым лицом. Он подтащил к себе пепельницу на треноге, положил на соседний стул сигареты и меховую ушанку, и видно было, чувствовал себя, как дома. Если сюда ходить год, как он в прошлый раз о себе говорил, то ничего удивительного, можно привыкнуть. Он меня узнал и как ни в чем ни бывало спросил, это в моей гостинице был недавно случай с эмигрантом? Тут меня вызвали к ведущему, и я ушел.

В кабинете ведущего была нормальная температура, не такой зной, как в прошлый раз, и я был не прочь продолжить наш спор, но, видимо, на этот раз ведущий не был расположен вести длинные разговоры, а только спросил, ушел ли я из гостиницы или еще нет. Я ответил, что не ушел, но буду платить за себя сам. Он тут же предложил мне подписаться под какой-то бумажкой и поспешил спрятать ее в стол. После этого сказал, что не спрашивает меня, какими средствами я располагаю, но если я могу сам себя содержать, то это хорошо и он меня поздравляет с устройством в Америке. Приподнялся со своего места и протянул мне через стол руку. Конечно, было заметно, что он поздравляет меня, потому что это входит в его служебные обязанности, а вовсе не от души, но я думаю, если бы у меня не скребли на душе кошки, что будет через несколько дней, когда кончатся мои доллары, то было бы приятно получить даже такое вымученное поздравление.

Потом, как я понял по его торжественному виду, полагалось провести со мной какую-то напутственную беседу, и он начал ее с того, что вынул из моего личного дела корешки чеков и подсчитал, сколько на меня ОМО потратила. Вышло довольно много. Он сказал, он надеется, пусть не сразу, может быть, через месяц-два, когда я уже прочно стану на ноги, я начну понемногу возвращать эти деньги, чтобы ОМО могла продолжать свою деятельность и помочь другим приехать сюда, может быть, даже моим родственникам. Я вспомнил, что за все время написал только два письма двоюродной сестре, больше у меня никого нет, одно, что благополучно приехал, а в другом, что все хорошо, пусть она за меня не волнуется. И какие здесь цены. Ведущий продолжал, мы никого не заставляем сюда ехать. Это дело каждого решить, где он хочет жить. Но какой еврей захочет оставаться в той стране? Хотя есть такие, которые приезжают сюда, мы им помогаем, сколько можем, а когда приходит время идти работать, они вдруг говорят, что им не нравится то или это, и приходят к нам скандалить и творить всякие безобразия. Такие тоже есть и, наверное, вы это хорошо знаете. И мы им даем еще чеки. А что делать?

С ним нельзя было не согласиться, работать не все хотят, например, этот сатирик. Но ведущий был недоволен таким толкованием его слов, наверное, подумал, что я тоже хотел бы так долго ничего не делать и приходить сюда за чеками, как сатирик, и возразил, что не может быть ко всем одинаковое отношение. Это же евреи, я нарочно напомнил ему его слова. Нет, он ответил, есть такие, которые только называют себя евреями, а в душе остаются советскими. Когда люди приезжают к нам с открытой душой и делают всякие, пусть даже не очень красивые вещи, например, что-нибудь украдут в магазине или займутся торговлей наркотиками, мы им все равно поможем. Наймем адвоката, даже заплатим залог, чтобы такой человек не попал в тюрьму. А за меня вы бы заплатили залог, я продолжал допытываться. О'кэй, он вдруг опомнился, меня ждут другие эмигранты. Вы у меня не один. Не понимаю, почему он ко мне так относится. Сам же затеял разговор. Я думаю, потому что я с ним спорил в прошлый раз, не только из-за Вовы. Для таких людей хуже нет. Сержант, который гонял меня в армии, тот тоже, скажешь наперекор слово — наряд вне очереди! А начнешь оправдываться, еще хуже, три наряда. Поэтому я ничего моему ведущему не стал объяснять, он бы для меня нашел наказание. Я только спросил, мог бы я здесь подметать улицы, эта работа бы мне подошла, а мусорщики требуются, потому что многие улицы не подметены. Он опять повторил, здесь каждый может делать, что хочет, а куда пойти и с кем поговорить об этой работе, так и не сказал. Не знает.

Я опять возвращался той улицей, где много лавок, метлы ни одной не нашел, но были большие швабры, очень дорогие, я бы мог неделю жить на эти деньги. Но я все-таки купил. Швабру мне вложили в большой бумажный пакет, а палку я так и внес не завернутой в гостиницу. Дежурный меня подозвал и сказал, чтоб я заплатил деньги. Наверное, после моего ухода ему позвонил ведущий из ОМО и предупредил, что организация меня больше не содержит. Я заплатил за неделю, начиная со вчерашнего дня. У меня осталось еще на неделю за гостиницу и немножко меньше недели на питание.

Вечером ходил в книжный магазин, немножко погулял и — в гостиницу. Захотелось написать рассказ о Ноле. Сел, но ничего не получилось.

Я теперь не ставлю числа, потому что, по сути, писать не о чем. Но покупаю американские газеты и знаю, что сегодня второе ноября. Думал попробовать сегодня подмести улицу. Но надо было идти за машинкой. Насчет работы Ган ни слова. На обратном пути наметил квартал для уборки. Там двухъярусное движение транспорта, и ветер намел кучи мусора к опорным стенкам. А прохожих мало, никто не будет удивляться тебе в лицо. Вернулся домой, лег и смотрел на машинку. Зачем я ее тащил в такую даль, все равно рассказ о Ноле не получился. Хорошо, что Ган мне ее дает бесплатно.