Иван Краус - Полчасика для Сократа
— Почему же это чешский герой должен приспосабливаться к французским традициям, а французский к чешским — нет? — удивился я.
Применив французскую логику (основной закон которой заключается в том, что в случае необходимости она становится нелогичной), она дала мне понять, что Сирано является классическим литературным героем. Я защищал Швейка, который тоже им был. Верная основному правилу французской интеллектуальной психологии (которое заключается в том, что в случае необходимости можно уйти от любой темы), она заявила, что Швейк — это нечто иное. Я потребовал объяснений. Она прибегла к самому распространенному трюку французской тактики и ответила так, как принято у французов, когда они не могут отстоять свое мнение: «Потому что».
Это лишь укрепило меня в решении противостоять литературному насилию.
Если большие народы могут экономически давить на малые, а то и оккупировать их, в литературе у них этого права нет. Пусть даже нам придется ради этого возводить баррикады из машинок и компьютеров, размахивая вместо флагов писчей бумагой. Если здесь и существует что-то вроде права сильного, то у чешского языка оно, бесспорно, есть. Хотя в мире об этом вряд ли знают, так как сила языка измеряется скорее количеством людей, говорящих на нем, чем его богатством, которое, как известно, подсчитать нельзя.
Поэтому я настаивал на том, что мой персонаж будет есть то, что ему по вкусу. И французский читатель получит или свинину (невзирая на уровень холестерина) и примет ее так, как я принимаю устрицы Мегрэ, которые не ем, или ничего.
На прощание я сказал, что если бы родился заново, то взялся бы за ноты.
— Почему? — удивилась профессорша.
— Потому, — ответил я, продемонстрировав владение французской тактикой.
У меня не было охоты объяснять то, что на самом деле логично: ноты во всем мире одинаковые и поэтому их не надо переводить.
Передряга
Спектакль закончился. Это была одна из тех пресловутых северных пьес, смотря которые радуешься, что не живешь где-нибудь в Норвегии.
Мы хотели быстренько ретироваться из театра, но у гардероба нас перехватил исполнитель главной роли. Его лицо еще блестело от вазелина, которым он снимал грим.
— Ну, как вам спектакль? — спросил он нетерпеливо.
— Хороший, — сказал я и устремился было к выходу, чтобы не пришлось развивать похвалу детально. Но актер преградил нам дорогу. Не мешало бы, мол, зайти с ним ненадолго в буфет и поговорить немного о спектакле. Едва мы туда протиснулись, он спросил, почувствовали ли мы драматизм во второй картине.
— Естественно, — соврал я с готовностью, хотя вторую картину я проспал.
Поскольку ответ мой был коротковатым и мог показаться невежливым, жена начала нервно вещать о некой коллизии. Наступило затишье. Но ненадолго. Знакомого актера распирало от любопытства.
— А вы заметили, как мы с Марией сублимировали эротическую энергетику перед самым приходом Съоовалля?
— Еще бы, — ответил я, хотя понятия не имел, о чем он говорит. Из опасений, что он снова о чем-нибудь спросит, жена опередила его, задав вопрос, кто придумал костюмы. А потом стала живо интересоваться освещением. Я счел это смелым, так как большую часть времени на сцене царил жуткий полумрак. Когда исполнитель роли Гунарссона начал снова набирать воздух в легкие, я спросил его про звук.
— Какой звук? — удивился он.
— В совокупности, — вывернулся я, припомнив не без труда, что на протяжении всего спектакля стояла тишина. В этот момент, когда ситуация грозила выйти из-под контроля, появилась исполнительница главной роли.
— Ну, как вам спектакль? — спросила она нетерпеливо.
На этот раз положение спасла жена. Она заявила, что мы говорим как раз о спектакле. Следом появился режиссер. Какое-то время он делал вид, что театр — не самое главное в жизни, но пару минут спустя задал нам все тот же вопрос.
Жена вместо ответа спросила, долго ли они репетировали пьесу. Я справился, не сократили ли они текст. И просто сгорал от желания уточнить количество страниц.
Между тем подтягивались остальные актеры. Все они спрашивали всё про то же — как нам спектакль.
Мы не давали застичь себя врасплох и уходили от ответа, сами задавая один вопрос за другим.
Мы хотели знать, сколько обычно длилась репетиция. Сколько часов шла генеральная репетиция. Кто суфлировал. Когда кто-то из актеров спросил, что нас больше всего заинтересовало, а то и захватило, мы стали листать программку, спрашивая наперебой, надежная ли типография и почем нынче бумага. Когда вся труппа была в сборе и возникла реальная угроза, что кто-то задаст нам щекотливый вопрос, что мы чувствовали во время спектакля или даже что он нам дал, я решил узнать, когда в театре делают уборку. Жена поинтересовалась, сколько для этого надо людей. Только ей ответили, как у меня наготове был следующий вопрос. Насчет кассирши. Я страстно желал знать, какая у нее зарплата. Как и когда она ездит на работу.
Домой мы возвращались поздно ночью без сил.
— Как вам спектакль? — спросил вдруг бесчувственный таксист.
И хоть вопрос был неожиданным, мы проявили выдержку и снова повели себя дипломатично.
На его вопрос мы ответили своими.
Жену заинтересовала вязкость масла.
Меня заинтриговал дифференциал.
Анекдот
Я встретился с ним на вечере. Он подошел ко мне и спросил:
— Какая разница между психопатом и невротиком?
Я сделал ошибку, неосторожно сказав, что не знаю. Он тут же предложил остроумное объяснение:
— Психопат верит, что дважды два пять, а вот невротик (приступ смеха) знает, что дважды два четыре (еще один приступ), но для него мучительно это сознавать.
(Продолжительный приступ.)
Я попытался избавиться от него, о не тут-то было. Он был из тех людей, которым природа несправедливо компенсировала отсутствие умения рассказывать анекдоты противоестественной памятью на них и таким образом наказала остальное общество. Любое слово и любая ситуация напоминали ему какой-нибудь анекдот. Не успел я взять бокал с пивом, он уже начал смеяться:
— …знаете этот, как Горбачев с Рейганом пошли пить пиво и встретили Коля…
— Конечно, — соврал я.
Тут он услышал разговор об автосервисе и снова воодушевился:
— …а этот, как Коган хотел купить в Тель-Авиве «мерседес»?
— Знаю, — снова соврал я.
— …знаете, как Рабинович посылал телеграмму?
— Естественно, — сказал я.
— Тогда я вам расскажу о маленьком Левочке в школе.
— Извините, мне надо отлучиться.
— Когда вернетесь, я расскажу вам, какая разница между Ниагарой и водопроводчиком… — донеслось мне вслед, в то время как я спасался бегством.
Когда же я не без опаски вернулся, он стоял с группой других гостей. Он притворялся, что слушает, но на самом деле просто караулил паузу в разговоре. Только хозяйка дома замолчала, он засмеялся и тут же вступил:
— Это напоминает мне один чудесный анекдот про лорда и его жену…
Час спустя я застал его на том же месте. Он проводил время отлично. Люди, на которых он напал, падали от усталости.
Позже он добрался до кухни. Там он рассказывал официантке один ресторанный анекдот за другим. Около двенадцати, приперев к дверям спальни пожилых супругов, он вынудил их выслушать анекдот о разнице между курицей и петухом. Но и этого ему было мало. Он разразился серией столь же изысканных анекдотов, пока супругов не вызволило такси.
Недавно я шел, задумавшись, по улице.
Когда я заметил его, бежать было поздно. Я решил, что буду защищаться. Едва завидев меня, он тут же подбежал и начал:
— Муж с женой пошли в театр, а он злой такой говорит: «Зачем я послушал тебя и надел этот черный костюм?» — «Но ведь он тебе идет», — отвечает жена. «Возможно, — говорит муж, — но билеты-то остались в коричневом».
Закончив, он тут же громко рассмеялся.
— Со мной это тоже было, — сухо отреагировал я. — Если бы он надел второй костюм, все было бы в порядке.
Ах, я, мол, не понял анекдот. Тогда он повторит. Я это выдержал. Но когда он закончил, я сказал, что могло быть и наоборот.
— То есть? — удивился он.
— Муж мог надеть коричневый костюм.
— Но тогда не будет смешно, — запротестовал он.
И снова начал рассказывать анекдот. Однако уже не так уверенно. Это проявилось в том, что он перепутал цвет костюма. Я моментально этим воспользовался:
— Минуточку. Вы сказали, что он оставил дома коричневый костюм, а теперь утверждаете, что он был серый…
— Да это не важно. Важно то, в каком костюме у него были билеты.
— Вот именно. Сначала они были в коричневом, теперь в сером. Так где же на самом деле?
— Я, наверно, перепутал. Но соль в том, что билеты всегда в другом костюме, понятно?
