Лоран Годе - Солнце клана Скорта

Джузеппе решил вовлечь Донато в контрабанду, для мальчика это было впервые. Не спеша взмахивая веслами, они плыли к небольшой бухте Цьяна. Там их уже ждала маленькая моторная лодка. Мужчина, с которым поздоровался Джузеппе, по-итальянски говорил плохо. Они перегрузили в свою лодку десять коробок сигарет. Потом, спокойной ночью, которая уже окутала водную гладь, вернулись в Монтепуччио. Не сказав друг другу ни единого слова.

Когда они причалили к пристани, произошло нечто неожиданное. Донато не захотел выйти из лодки. Он сидел, скрестив руки, и вид у него был решительный.

— Что такое, Донато? — удивленно спросил Джузеппе.

Мальчик долго смотрел на него, потом серьезным голосом спросил:

— Ты часто делаешь это, zio?

— Да, — ответил Джузеппе.

— И всегда ночью?

— Да, всегда ночью.

— Значит, так ты зарабатываешь деньги?

— Да.

Какое-то время мальчик молчал. Потом твердым голосом, который не оставлял никаких сомнений, заявил:

— Я тоже хочу делать это.

Эта ночная поездка была для него счастьем. Плеск волн, темень, тишина… В этом было что-то таинственное и священное, что перевернуло ему душу. Скользящая по течению лодка. Ночь. Тайна как ремесло. Это показалось ему баснословной свободой и отвагой.

Когда они шли домой, Джузеппе, взволнованный заявлением племянника, обнял его за плечи и сказал:

— Приходится выкручиваться, Донато. Помни об этом. Выкручиваться. Не скрою, это незаконно, запрещено и опасно. Но что делать, надо кормить семью, вот и все.

Мальчик задумался. В первый раз дядя разговаривал с ним так серьезно. Он слушал, не зная, как отнестись к этому откровению, слушал молча, и его охватывало чувство гордости, ведь дядя говорил с ним как с мужчиной, достойным того, чтобы с ним обсуждать что-то важное.

Доменико был единственным человеком, кто виделся с Элией за время его годичного изгнания. Если для всех в деревне кража медальонов святого Микеле была оскорбительной пощечиной, то для Доменико она стала поводом иными глазами посмотреть на племянника. Что-то в его поступке ему даже пришлось по душе.

Когда кончался год со дня кражи медальонов святого Микеле, Доменико неожиданно появился в семье, которая приютила Элию, вызвал его и, когда тот вышел, взял его под руку и увел в холмы. Они шли медленно, тихо беседуя. Потом Доменико повернулся к Элии и, протянув ему конверт, сказал:

— Элия, через месяц, если все будет хорошо, ты сможешь вернуться в деревню. Думаю, тебя примут там. Уже никто не вспоминает о твоем преступлении. Скоро снова будет праздник святого Элии. Через месяц, если захочешь, ты опять сможешь быть с нами. Но я приехал предложить тебе другое. Вот. Возьми этот конверт. Там деньги. Много денег. На них можно прожить полгода. Возьми его. И уезжай. Куда хочешь. В Неаполь. В Рим. Или в Милан. Если тебе не хватит, я пришлю тебе еще. Пойми меня правильно, Элия, я тебя не гоню. Но хочу, чтобы ты сам сделал выбор. Ты можешь стать первым Скорта, который покинет родные края. Ты один способен на это. Твоя кража доказала это. Ты смелый. Изгнание заставило тебя повзрослеть. Больше тебе ничего не надо. Я никому ничего не сказал. Твоя мать ничего не знает. Мои братья тоже. Если ты решишь уехать, я сам все объясню им. А теперь слушай, Элия, слушай, тебе остается один месяц. Я отдаю тебе конверт. Я хочу, чтобы ты все обдумал.

Доменико поцеловал племянника в лоб и обнял его. Элия был ошеломлен. В нем боролись желание и страх. Он представлял себе вокзал Милана. Большие города севера страны, окутанные облаками фабричных дымов. Одинокую жизнь в чужих краях. Он не мог найти свою дорогу в этом нагромождении образов. Дядя назвал его Скорта. Что хотел он сказать этим? Может, он просто забыл, что его фамилия — Мануцио?

Через месяц ранним утром, когда солнце еще только начинало согревать камни, в дверь красивого дома Доменико постучали.

Доменико пошел открыть. Перед ним стоял Элия. Он сразу протянул дяде конверт с деньгами.

— Я остаюсь здесь, — сказал он.

— Я так и знал, — ответил Доменико тихим голосом.

— Откуда?

— Сейчас хорошая погода, — ответил Доменико.

И так как Элия не понимал, он знаком пригласил его пройти в дом, дал ему воды утолить жажду и объяснил:

— Хорошая погода. Весь месяц жарит солнце. Ты не мог уехать. Когда на небе царит солнце, заставляя трещать камни, тут уж ничего не поделаешь. Мы слишком любим эту землю. Она не дает ничего, она более бедна, чем мы, но, пока ее согревает солнце, никто из нас не может покинуть ее. Мы рождены солнцем, Элия. Его жар у нас в крови. Насколько помнят наши тела, оно всегда было с нами, согревало нашу кожу с младенчества. И мы не перестаем пожирать его, кусать всеми своими зубами. Оно везде. В фруктах, которые мы едим. В нашем улове. В оливках. В апельсинах. Это его аромат. С маслом, которое мы пьем, оно попадает в наше нутро. Оно в нас. Мы — пожиратели солнца. Я знал, что ты не уедешь. Если бы в последние дни шел дождь, да, может, уехал бы. Но при таком солнце это невозможно.

Элия с изумлением слушал эту доктрину Доменико, которую тот излагал с некоторой выспренностью, словно желая показать, что сам верит в нее лишь наполовину. Доменико был счастлив. Он хотел высказаться. Это была своего рода благодарность Элии за то, что он вернулся. И тогда заговорил Элия:

— Я вернулся ради тебя, zio. Я не хотел когда-нибудь услышать весть о твоей смерти в дальних краях, по телефону, и плакать в одиночестве где-нибудь в Милане. Я хочу быть здесь. Рядом с тобой. Хочу учиться у тебя.

Доменико слушал племянника с грустью в глазах. Конечно, он был счастлив выбором Элии. Конечно, многие ночи он молился, прося, чтобы Элия не уехал, но что-то наводило его на мысль, что это возвращение — капитуляция. Оно напомнило ему их нью-йоркское поражение. Выходит, никогда ни один Скорта не сможет покинуть эту несчастную землю. Никогда ни один Скорта не избавится от солнца Апулии. Никогда.

Когда Кармела увидела сына, который шел в сопровождении Доменико, она перекрестилась и возблагодарила небо. Элия вернулся. После более чем годового отсутствия. Он решительным шагом шел по корсо, и никто не преграждал ему путь. Никто не роптал. И мужчины не собирались за его спиной. Монтепуччио простило его.

Донато, вопя от радости, первым поспешил обнять Элию. Его старший брат вернулся. Он хотел поскорее рассказать ему обо всем, чему научился в отсутствие брата: о ночных походах в море, о тайниках для хранения нелегальных сигарет. Он хотел все рассказать ему, но пока лишь молча сжимал его в объятиях.

Жизнь в Монтепуччио пошла своим чередом. Элия вместе с матерью работал в табачной лавке. Донато каждый день спрашивал дядю Джузеппе, может ли он пойти с ним в море, так настойчиво, что добрый дядюшка взял за правило каждый раз брать его с собой в ночной поход.

Как только Элии выпадал случай, он отправлялся к Доменико в его владения. Старший Скорта с годами все больше старел. Суровый и замкнутый, он превратился в доброго голубоглазого старика, не лишенного тем не менее благородной красоты. Его страстью всегда были оливковые деревья, и он сумел реализовать свою мечту: стал владельцем многих гектаров оливковой рощи. Больше всего он любил созерцать эти вековые деревья, когда жара спадает и ветер с моря слегка колышет их листья. Теперь он занимался только своими оливами. Он постоянно твердил, что оливковое масло — спасение Юга, и, глядя, как оно течет из бутылок, не мог удержаться от довольной улыбки.

Когда Элия навещал его, Доменико приглашал его посидеть на большой террасе. Просил принести несколько ломтей белого хлеба, бутылку масла собственного изготовления и сосредоточенно вкушал его, словно нектар.

— Оно из золота, — говорил он. — Те, кто считает, что мы здесь бедные, никогда не пробовали ломтя хлеба, сдобренного нашим оливковым маслом. Это все равно что принимать пищу в наших холмах, когда чувствуешь и камни, и солнце. Оно искрится. Оно прекрасно. Густое, жирное. Оливковое масло — кровь нашей земли. Те, кто обзывает нас мужланами, должны только посмотреть, какая кровь течет в наших жилах. Она теплая и благородная. Вот поэтому мы — крестьяне с чистой кровью. Из бедных деревень, с лицами, изборожденными от солнца морщинами, с загрубевшими руками, но с открытым взглядом. Смотри на высохшую землю, что окружает нас, и наслаждайся этим великолепным маслом. Но между этой землей и этим маслом — людской труд. И оно, наше масло, тоже чувствует это. Пот нашего народа. Загрубевшие руки наших женщин, которые собирают оливки. Да, это благородные руки. Из-за них оно так хорошо. Может, мы несчастные, невежественные, но за то, что мы делаем масло на камнях, за то, что мы делаем так много, имея так мало, мы будем спасены. Бог умеет распознать тружеников. И наше масло будет нашей защитой.

Элия ничего не ответил. Но эта терраса в холмах, эта терраса, где он любил сидеть со своим дядей, была единственным местом, где он чувствовал, что живет. Здесь он дышал полной грудью.