Владимир Костин - Бюст
— Не каркай, отче, — сердится Пьеро, — мне очень интересно.
Офицеры начинают бой. У одного глубокий рваный шрам на спине, у другого — давнишняя заросшая дырка под ключицей. Сталинград? Берлин?
Зрители гудят. Офицеры мигом подбили друг другу по глазу. Пете понятно, что боксеры из них неважные — просто сильные, уверенные в себе люди, кровь играет. Да и когда им было заниматься боксом, в отличие от него, Петра Сосницына?
— Пьеро! — почти кричит Понеже.
Но Пьеро уже пробирается поближе. Васенька вздыхает и тянется за ним.
Самолюбивый майор дерется с присказками, зло поддевает капитана: ты, капитан, не сомневайся, уложу по первому разряду, вылечу от косоглазия и т. д. Наверное, у них какие-то старые счеты.
Шуточка, еще шуточка — и капитан опускает руки и говорит: «Пошел ты…»
И получает в челюсть и валится на канаты.
— Извини, Чехлов, — говорит майор, — не ожидал, что ты перчатки опустишь.
— Я с тобой не здороваюсь, ясно? — отвечает капитан.
Петя морщится и говорит:
— Неспортивно!
Он бы и рад взять свои слова обратно, да поздно. На него недоброжелательно, придирчиво оглядываются.
— А ты что, местный, — спортсмен?
— Тебе кто слово давал?
— Может, хочешь на ринг?
Петя мнется.
— Вообще-то он спарринговал с самим Андреем Шиляевым, — некстати говорит перепуганный Понеже, — а в боях проигрывал редко.
Они не знали, кто такой Андрей Шиляев, чудо-мальчик из Харбина. Им было неведомо, что здесь вырос великий легковес, который победил всех претендентов на мировой титул, и только в финале немного уступил американцу Джорджу Сальвадору. Он был слишком молод, организм не выдержал нагрузок пятнадцатираундовой схватки, и Андрей умер после боя от кровоизлияния в мозг. На следующий день, 14 декабря 1938 года, ему исполнилось бы девятнадцать лет.
Юный тогда средневес Петр Сосницын иногда тренировался вместе с ним.
Офицеры выслушали это с заметным отчуждением, как сказку низших, как вранье, которое нельзя проверить. Понеже, кто тянул тебя за язык?
— Иди сюда, — протянул к Пете перчатки майор, — я тебе этот спарринг разомну! Давай!
Ему хотелось размяться как следует, короткий бой с капитаном раздразнил его.
Дурацкая ситуация! Не мог же Петя отправить в нокаут советского офицера в символический день великой встречи! Герой войны побежден отродьем старого режима?
Не хочу, сказал Петя, это не годится.
Ссышь, что ли, сказал ему офицер-грубиян, или тебе, мать твою, западло?
И Петя вышел на ринг, чтобы не слышать таких выражений. Он решил поддаться. Не подставляться, конечно, еще чего, но аккуратно подержать офицера на расстоянии, пока тот не выдохнется. И все закончится похлопываниями по плечу и улыбками.
Беда в том, что майор Горшков был слишком самоуверен и тщеславен. Брезгуя подозрительным потомком белогвардейцев, он не мог, однако, простить ему наморщиваний-замечаний. И хотел его показательно уделать.
Петя разделся до пояса, и обливающийся дурным потом Понеже зашнуровал ему перчатки, шурша по ним своей жесткой бородой.
А в это самое время в театре «Модерн» сделали перерыв в благодарственных речах. Старейшины Харбина озаботились тем, чтобы освободители хорошенько подкрепились всем, чем, как ни старались японцы, еще богата маньчжурская земля. Они хорохорились: продукты собирались по кругу. Но отдавались щедро, и собрался отличный стол. Готовили, соревнуясь, лучшие повара города.
Пробуя свинину в сладком соусе по-сианьски, полковник Шабанов прошептал генералу Белобородову: — Фраки. Смокинги. Бабочки. Мясцо так, мясцо эдак. Дефилеи с пулярками. А наш брат — постель окопная, гимнастерка от соли белая, каша не кажный день. А говорят, японцы их обижали, бактериями травили, марафетом…
— Где Родзаевский? — сказал Белобородов. — Почему до сих пор не найден Родзаевский?
— Родзаевский сбежал в Тяньцзинь еще неделю назад, товарищ генерал. Не успел доложить — агент сообщил уже здесь, в театре.
— !!! — посмотрел на полковника Белобородов.
— Виноват, товарищ генерал. Но когда бы, как? Речи без конца, вы в контакте… И дело-то уже несрочное.
Духовой оркестр Желсоба заиграл «Широка страна моя родная!».
— Ох, и широка, — негромко сказал Шабанов, поднимаясь и бросая салфетку на стол, — вы даже не представляете, братья-харбинцы, до чего она широка!
— Сукин ты сын, Шабанов, — сказал Белобородов, — сукиным сыном и закопают.
Петя без труда выдерживал свой план. Майор уже запыхался. Уже пробовал бить ниже пояса. Хорошо, что не лез в клинч — брезговал, опять же.
А ему досталось. Петя бил, сдерживаясь, по корпусу. Но уже пошли гематомы, майор уже хрипел, выплевывал слюну и матерки, и дыхание полетело, все шире становились круги его замедляющихся атак. Затем майор на некоторое время замолчал и глядел на Петю с такой злобой, что казалось: сейчас подбежит к своей форме и достанет из кобуры пистолет.
Понеже рассказывал потом, что офицеры стали поглядывать на Петю с уважением. Его превосходство их раздражало, но они оценили его выучку и такт.
— Довольно, — сказал Петя, оттолкнув противника в очередной раз, — хватит. Я устал, и вы устали.
— А вот я тебя арестую и засажу, буржуенок, — прохрипел майор, — как японского шпиона. Бокс!
— Я инженер и сын инженера, — сказал Петя.
— Бокс! — закричали офицеры. Выяснилось, что они здорово недолюбливали этого майора и не желали ему добра.
— В стойку, — прохрипел майор, — в стойку, холуй японский!
Петя перестал думать.
Он провел апперкот, руки майора упали, и слева налетел свинг. Офицер рухнул на эстраду в бездонном нокауте. Рот его был открыт, из него высовывался кончик языка.
Этому левому свингу Петя учился у Андрея Шиляева, светлая ему память.
И наступила тишина.
— Идите отсюда, чешите и не оглядывайтесь, пока целы, — сказал самый старший из офицеров, подполковник с малярийным лицом.
Хорошо, что они не любили майора. Офицеры молча расступились, и Пьеро с Понеже стремительно бросились в кусты, туда, где десять лет тому назад они кидались зелеными орехами и подбили глаз Понеже.
А в это самое время в театре «Модерн» закончился банкет. К его завершению к театру подогнали множество машин с ревущими моторами. Из театра выходили нарядные улыбающиеся люди. Автоматчики заталкивали их в машины, и люди поочередно переставали улыбаться. Потому что автоматчики были грубы и заносчивы.
Первые машины уже пошли, а мужчины все выходили, улыбаясь, и переставали улыбаться, забираясь в машины.
Над площадью висело вонючее, обморочное облако выхлопов. В одной из первых машин ехал авторитетный Илья Николаевич Голенищев. Он вынул цветок из петлички, бросил его через борт и сказал: — Не обольщайтесь, друзья — нас везут в старую японскую тюрьму.
Он был прав. Домой из них не вернулся никто.
На последнем перекрестке Пьеро сказал Понеже: — Я удираю в Шанхай. Есть, у кого останавливаться по дороге, по-китайски говорю. Пойдем со мной.
— Я остаюсь, Петя, — сказал Понеже, — ты понимаешь, сын мой.
Его старики родители были дряхлы и больны, и Вася был старшим из пяти братьев и сестер.
Они обнялись, поцеловались и расстались навсегда.
Родители Пети давно перебрались в Шанхай. Он жил со старой амой. Она встретила его в большой тревоге, ругалась, обзывала «пижон-сын». Трое солдат прошли по улице, вломились к соседям, дорожникам Маниловым, ограбили их и побили Степана Сергеевича. Спасибо, что не арестовали. Ухмыляясь, спрашивали о девушках. Значит, будут грабить, будут насиловать. Мудрая ама помнила еще зверства ихэтуаней. Предвидение не могло ее обманывать.
Петя хотел было выспаться, чтобы двинуться ночью, но ама не позволила. Она накормила его доотвала, дала адреса в Чаньчуне и Сыпине. Какие-то деньги были, родители оставили ему на чрезвычайные расходы сто долларов. Добраться до Сыпина — это главное. Но как же далеко, как страшно, заплакала ама, страна в дыму, кругом бандиты. И от Сыпина до Шанхая — еще тысяча ли. За меня-то не беспокойтесь, со мной здесь поживут дети. Поклон для папа, поклон для мама.
Ама, ама, все двадцать пять лет каждый божий день ама. Мы увидимся, ама, сказал Петя, обнял ее и поцеловал. Она перекрестила его и вытолкала за порог. «Покатился колобок», подумал Петя и зашагал в сторону Фуцзядани. Пальцы все еще болели.
(Они увиделись за неделю до ее смерти. Она умерла от старости, ничем не измученная, и Петя часто видел ее во сне: на целине, в Новосибирске и Благовещенске. Пока не умер сам — одинокий старик-скамеечник, дружок всех благовещенских китайцев.)
Через два года Петя вернулся в Харбин, через семь лет умерла его мама, через восемь лет умер отец, ровно через десять лет Петя уехал в СССР.
КВЖД окончательно перешла к китайцам, Петя продержался на работе еще два года, но в один прекрасный день ему сообщили, что его место занимает выученный им товарищ Лю Фу, а ему, Сосницыну, работа в этой системе не предвидится. Петя с чистосердечной жалостью представил себе, какой бардак наступит отныне в деле ремонта стареньких харбинских паровозов, а значит — во всем. Аварии, простои, пробки задушат Дорогу.
