Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста
– Что это? – спросил он проходившего мимо солдата.
– Да вот вздернули вчера шестерых распутников, – угрюмо буркнул тот и добавил, окинув Франца многообещающим взглядом: – Тебе, дружочек, не грех бы остеречься, если тоже не хочешь задрать копыта к небу, лишившись перед этим лучшего достояния мужчины.
– Ах ты, наглец! – вскричал Гуттен. – Как ты смеешь? Где твой капитан?
Но он торопился во дворец и потому двинулся по направлению к Алькасару [6], сопровождаемый злобными шутками и бранью.
– Что вам сказал солдат? – полюбопытствовал Франц. – Из-за чего вы напустились на него?
– В Испании тех, кто носит плащи такого покроя, как твой, считают еретиками.
– Что-то я в толк не возьму, – удивился Франц. – Мы же купили его позавчера в Бургосе на рынке.
– Купили в Бургосе, а носим в Толедо.
Севилья переживала тогда лучшие свои времена: с тех пор как по королевскому указу там сосредоточилось все, что имело отношение к Новому Свету, улицы ее были всегда запружены взбудораженными толпами, среди которых можно было встретить жителей всех испанских провинций и иноземцев со всей Европы. Эти разноязыкие полчища мечтали попасть в Америку или только что вернулись оттуда. А совсем недавно это путешествие мало кого прельщало: труды были тяжкие, опасности великие, а вознаграждение – скудное. Однако после покорения Мексики смущение умов достигло апогея. Когда же Писарро завалил метрополию сокровищами перуанского Инки, началось нечто вроде повального безумия: все хотели немедля плыть в те сказочные края, и никого не останавливали горестные рассказы сотен искалеченных ветеранов, просивших подаяния на площадях и у дверей кабаков. Гавани по обоим берегам Гвадалквивира едва вмещали флотилии судов, приплывших из-за моря и дожидавшихся очереди, чтобы выгрузить драгоценный товар в пакгаузы, амбары и арсеналы.
По числу жителей, насчитывавшему сто тысяч, Севилья давно уже обошла Толедо и становилась едва ли не самым густонаселенным городом мира.
– Никогда в жизни не видал такого столпотворения! – изумился Франц, глядя на людское море, затопившее все пространство от королевского дворца до кафедрального собора.
Мимо них важно прошествовали трое чернокожих в ярких одеждах. Самый старший из них с гордым видом отвечал на беспрестанно раздававшиеся приветствия.
– Его называют Черным Графом, – сказал Филипп. – Государь вверил его попечению две тысячи свободных негров, живущих в Севилье.
Путешественники, миновав Пуэрта-дель-Пердон, спешились и преклонили колени прямо на мостовой, по которой сновали бесчисленные прохожие.
На паперти собора вокруг одетых в черное чиновников стояли кучками по четыре-пять человек какие-то люди.
– Биржа, – объяснил Филипп. – Здесь записываются те, кто хочет плыть в Америку. Поспешим к Пуэрта-де-Херес, там мы отдохнем на постоялом дворе маэсе Родриго.
Добравшись до конца улицы, они свернули налево, отыскивая вывеску. Под апельсиновым деревом стоял монах, а рядом с ним – двое молодых индейцев, совершенно нагих, если не считать набедренных повязок и перьев на голове.
– Вот, Франц, погляди, что за люди живут в Америке.
– Я не так их себе представлял… Какие миленькие… Гуттен недовольно поморщился.
«Нет, как видно, горбатого могила исправит, – подумал он. – Висеть ему на крепостной стене вниз головой, если только господь и Пречистая Дева не вразумят его».
В открытом паланкине мимо пронесли чету карликов, богато разодетых в златотканые шелка. Крошечная женщина подмигнула Гуттену, а ее спутник, сорвав с головы бархатный берет, отвесил низкий придворный поклон. Гуттен рассмеялся, тронутый и позабавленный. Он любил карликов, состоявших в свите Фердинанда, и всегда с удовольствием болтал с ними. Ему припомнилось пророчество Фауста: «…двое карликов оплакивают вашу гибель», по спине у него поползли мурашки, но тут раздались пронзительные крики, и Франц схватил его за руку:
– Смотрите, ваша милость, турок! Турок сцепился со стражниками! Целое побоище устроил!
Четверо солдат тащили ко дворцу человека огромного роста в чалме, халате и с ятаганом в руке. Чуть поодаль корчился от боли какой-то школяр.
– Неужто вы не видите, сукины дети, – громоподобно орал турок, – что я больше католик, чем вы все, вместе взятые?! Нечего смотреть на мой наряд! Меня зовут Франсиско Герреро, я андалусиец, родом из Баэсы!
Тут Филипп узнал его.
– Франсиско Герреро! Мой янычар! Помнишь, я говорил тебе о нем? – обратился он к Францу. – Это он спас мне жизнь под Веной. Надо помочь ему! – И он тронул коня в самую гущу толпы, окружавшей место происшествия.
Однако какой-то тщедушный юркий человечек опередил его.
– Погодите, сержант! Тот, кого вы задержали, – мой друг и говорит чистую правду. Он добрый христианин, хоть и вырядился в басурманское платье. Кровь была пролита не по его вине, но из-за дерзости того, кто валяется вон там и стенает и кому дон Франсиско воздал по заслугам. Никто не смеет безнаказанно оскорблять порядочного человека. Мой друг всего лишь покарал мерзавца.
– Он прав! – подхватил Филипп, уже пробившийся сквозь скопище народа. – Я – капитан гвардии его величества и прекрасно знаю дона Франсиско.
Как видно, пелена ярости, застилавшая глаза янычару, рассеялась, и он узнал Гуттена.
– Разрази меня гром! – вскричал он. – Откуда ты взялся, Филипп?!
– Сеньор Герреро ранил человека, – вмешался сержант.
– Я же объяснил вам, что негодный школяр вздумал насмехаться над его костюмом, обзывать язычником и басурманом, того не зная, что наш несчастный друг исполняет епитимью, наложенную на него его святейшеством папой, – наставительно произнес тщедушный приятель янычара.
– Так ли это? – недоверчиво осведомился сержант.
– Клянусь Пресвятой Девой Макаренской!
Лоб сержанта прорезала морщина.
– Не отягощайте своей вины клятвопреступлением.
– А-а, опять не веришь? – потеряв голову, завопил янычар. – Так ступай же прямо к дьяволу в зад, там тебе место!
– Вон ты как заговорил? – разозлился сержант. – Стража! Что вы смотрите! Взять его!
Герреро поволокли дальше, но еще долго слышались его неистовые крики:
– Мерзавцы! Недоноски! Подлецы!
– До чего же не везет этому Герреро! – печально пробормотал человечек.
– Да уж…– отозвался Филипп. – Вы его друг?
– Две недели, как я прибыл в Севилью, две недели, как познакомился с ним, но и за столь малый срок он сумел снискать у меня живейшую приязнь. Молодец каких мало!
– Я не видел его добрых пять лет, но совершенно с вами согласен. Вы, верно, знаете, почему он в турецком костюме? Вы что-то говорили об епитимье…
– Именно так и обстоит дело, – с достоинством отвечал тот. – Вам, без сомнения, ведомо, что дон Герреро двадцать два года провел в плену у оттоманов. А чуть только сумел он освободиться, как судьба… Вы верите в судьбу?
– Еще бы мне не верить! Она одна может забросить меня в Севилью, а потом и за море…
– Ах, вы отправляетесь в Новый Свет?! Так ведь и мы с бедолагой Франсиско собирались туда!
– Не в Венесуэлу ли по поручению братьев Вельзеров? Тогда путь нам лежит в одну сторону.
– К великому прискорбию, сударь, мы-то плывем в Картахену. Должны были отчалить двенадцатого мая из Санлукара-де-Баррамеды на «Святом Антонии».
– А мы – накануне! – обрадовался Филипп. – Из той же гавани.
– Вот как? – удивленно переспросил тщедушный человечек. – Выходит, вы не слышали еще печальных вестей? Губернатор и капитан-генерал Венесуэлы, равно как и почти все его люди, убиты индейцами.
– Амвросий Альфингер погиб?
– Да, так мне сказал ваш соотечественник, такой осанистый из себя, он был вторым человеком после губернатора. Он очень был обрадован этим ужасным происшествием, иначе бы не повторял: «Наконец-то Фортуна улыбнулась и мне, теперь-то уж меня непременно сделают капитан-генералом Венесуэлы». После этого он прямиком направился в Германию. Вербовщики утверждают, что, пока это дело разъяснится, много воды утечет.
– А как звали его, не помните? – спросил Филипп, колеблясь между сомнением и уверенностью.
– Сейчас, сейчас, – отвечал тот, роясь в карманах, – он записал мне свое имя, хотел, чтобы в Венесуэле мы с Франсиско были при нем. А! Вот! – И он торжествующе развернул клочок бумаги. – Николаус Федерман! Судя по всему, он человек отважный и многоопытный во всем, что касается заморских дел. А вот о начальнике своем он отзывался очень дурно: по его словам, тот подвергал христиан телесным наказаниям и всячески над ними измывался. Его счастье, что теперь я его не встречу. Клянусь вам, я бы его убил в тот же миг, рука бы не дрогнула!
Гуттен весь напрягся, услышав, каким кровожадным тоном были произнесены эти слова.
– Я устал с дороги и хочу пить. Не продолжить ли нам беседу в кабачке «Дом Мавра» – это поблизости, в еврейском квартале. Выпьете вина, а я – лимонного соку. К сожалению, ничего крепче я в рот не беру.
