Персиваль Эверетт - Американская пустыня
Посыльный вернулся из кухни с водой, поставил между близнецами ведро и тут же положил ветошь. Женщины обтерли Большому Папе ноги.
– Однако ж пока я не собираюсь убивать тебя, – сообщил Большой Папа. – Сперва я покажу тебе тут кое-что. Хочу, чтобы ты представил своему хозяину подробный отчет. А чтобы ты видел, сколь я хороший христианин, я даже к тебе, дьявол, отнесусь с добротой и любовью. Ты ведь проголодался с дороги?
Тед отрицательно покачал головой.
– Но наверняка устал. Синтия, вы вдвоем с Джеральдом отведите нашего сомнительного гостя в его камеру, точнее комнату. Устройте его поудобнее. Щедро дарите от себя.
Женщина из фургона и Джеральд встали по обе стороны от Теда, вывели его за двери и провели через весь двор. В воздухе резко похолодало, но хотя Тед отметил про себя, что температура понизилась, никаких неудобств по этому поводу он не испытывал. Синтия, однако, была без куртки; луна освещала ее голые руки и плечи, покрытые «гусиной кожей». Они прошли мимо сарая к небольшой будке с зарешеченным окошком. Синтия включила единственную лампочку, дернув за цепочку, что свисала с потолка в середине комнаты. Узкая кровать была аккуратно застелена – с плоской подушкой и плотным шерстяным одеялом грязновато-коричневых тонов, сложенным в изножье. Джеральд, остановившись в дверях, глядел в ночь.
– Ну вот, – сказала Синтия.
– Спасибо, – поблагодарил Тед. – А если мне понадобится пописать?
– В углу есть ведро, – буркнула она. Синтия была жестче Джеральда: челюсти картинно стиснуты – просто-таки бульдожий прикус. Тед слышал, как она скрежещет зубами.
– Спасибо еще раз, – сказал он.
Дверь закрылась; Тед присел на кровать. И задумался о Глории и детях.
Глава 3
Глории ужасно не хотелось беседовать с полицией – а пришлось. За последнее время ей приходилось делать много всего такого, от чего она охотно воздержалась бы. Пришлось ехать в морг, опознавать голову мужа в том жутком тазу из нержавеющей стали, отдавать разные необходимые распоряжения насчет похорон, пока дети сидели как на иголках в затхлом демонстрационном зале гробов, пришлось наблюдать своими глазами за тем, как ее со всей очевидностью мертвый супруг вдруг перестал быть мертвым. И, что самое трудное, ей пришлось сплачивать семью, не давая ей распасться. Но на протяжении всего этого испытания, включая докучную навязчивость таких, как Барби Бекер, Глория поняла, что может положиться на Теда. А теперь Тед исчез. И конечно же, она поневоле размышляла про себя, что, возможно, для всех было бы лучше, кабы ее муж так и почивал бы в бозе вплоть до конца предположительно последней церемонии его жизни.
Полицейский участок, вопреки ожиданиям Глории, отнюдь не бурлил деятельностью. У дальней стены просторного кабинета обнаружился мужчина в женском платье: такого здоровенного адамова яблока Глория в жизни не видела; оно бросалось в глаза даже на расстоянии тридцати футов, их разделяющих. Трансвестит уставился на Глорию с детьми так, словно узнал их, и Глорию осенило: так оно и есть, наверняка этот тип видел их по телевизору или на фотографии в газетах. Глория сидела у компьютерного стола толстошеего детектива по имени Тара Бенуа, в прошлом – морского пехотинца.
– Смотри, тетя с усами, – шепнул Перри матери – и под взглядом детектива Бенуа теснее прильнул к ней.
– Вы говорите, вашего мужа похитили, – сказала Бенуа; голос ее для женщины был не таким уж и гулким, но терялся где-то в глотке.
– Его действительно похитили. На глазах у двухсот человек, – подтвердила Глория. Она скользнула взглядом по пушку над губой собеседницы, затем по волосам: волосы закрывали детективу уши и падали до плеч, однако сверху сидели на голове точно баклажанного цвета берет.
– Все эти люди были свидетелями похищения?
– Не совсем. Мы пытались незамеченными выбраться из супермаркета через заднюю дверь, чтобы миновать журналистов, и тут моего мужа похитили. – Глория крепче обняла детей, что с обеих сторон жались к ней.
Эмили не глядела на полицейского. Она смотрела в окно, на плотное бурое марево, оно же – небо.
Подошел еще один детектив, наклонился к самому уху Бенуа, прошептал что-то, прыснул, отошел. Бенуа не рассмеялась; собственно говоря, она либо вообще не знала, что такое смех, либо не умела смеяться.
– Вы знаете, кто его похитил? – спросила Бенуа.
– Нет.
– Журналисты?
– Нет, не они, – сказала Глория. – По крайней мере я так не думаю.
– Вы разглядели лица похитителей? – осведомилась Бенуа, отхлебывая из баночки с диетической колой. – Описать их можете? Высокие или низкие, мужчины или женщины, волосы темные или светлые?
– Нет, – категорически отрезала Глория. – Не могу.
– А ты что видел? – спросила Бенуа у Перри, наклонившись вперед и демонстрируя ему усики над верхней губой.
Перри не нашел в себе сил поговорить с тетей. Пережитые треволнения сказывались на мальчике – ручонки у него дрожали.
Тот же вопрос Бенуа переадресовала Эмили.
– Я ничего не видела, – отозвалась Эмили. – Я просто услышала крики – и папа исчез.
Бенуа, кивнув, забарабанила пальцами по клавиатуре.
– Имя: Теодор Стрит, – проговорила она, вводя информацию. – Рост?
– Чуть меньше шести футов, – ответила Глория. – Да вы же видели моего мужа по телевизору.
– Какие-либо особые приметы?
Глория начинала терять терпение; нога ее раздраженно постукивала по полу.
– У него шрам вокруг всей шеи. Сплошной шов, так сказать.
Бенуа набила и это.
– На днях ему, знаете ли, начисто отрезало голову, но с тех пор ее прикрепили на место.
Бенуа набила и это.
– Наблюдается ярко выраженное и характерное отсутствие физиологических функций и каких-либо звуков, с ними связанных. – Глория покачала головой. – Да ко всем чертям, вы отлично знаете, о ком идет речь! – Глория мысленно пожурила себя за выбор словечка «черти»: кто знает, не к ним ли ненадолго заглянул Тед и не там ли гостит посейчас. Она и дети уж точно живут в некоем подобии ада.
Бенуа продолжала печатать.
– Что вы печатаете?
Бенуа продолжала печатать.
Глория встала и вместе с детьми направилась к двери.
– Мы еще не закончили, – воззвала Бенуа.
– Мы – закончили, – отрезала Глория.
Выходя из участка вслед за матерью, Перри заметил, что молодой полицейский улыбается ему, и улыбнулся в ответ. Скользнул взглядом по револьверу у него на поясе, залюбовался блестящим иссиня-черным металлом – такой весь из себя чистенький, отполированный, аккуратненький! – и задумался, в своем нежном возрасте еще и переломов не знавший, а каково это – умереть.
Сны Теда ни на что другое и не претендовали – сны себе и сны, при том, что пересказать их в реалистическом ключе было делом не из простых. Глория и дети, отец Теда и Барби Бекер, все – в красном, рассевшись на деревянных скамейках седьмого ряда из двадцати – на самых дешевых зрительских местах, – глядели, как Тед играет в волейбол на пляже внизу. В одной команде с Тедом оказался президент Соединенных Штатов, одетый в красно-бело-синие трусы «Спидо». Они стояли вдвоем по одну сторону высоко натянутой сетки, напротив Большого Папы и человека по имени Верной Хауэлл.[xvii] Пузо Большого Папы колыхалось над красными трусами, а мясистые ножищи тряслись как желе; он изо всех сил пытался добежать и ударить по мячу, но тщетно – и всякий раз Хауэлл обрушивал на него поток визгливых упреков.
– Да поднажми же, мистер Жирный Зад, а ну, поднажми! – кричал Хауэлл. Хауэлл был – сама усредненность; тошнотворно заурядный и незабываемый уже тем, что был абсолютно забываем.
– Иди на х… мистер Отставалло! – парировал Большой Папа.
– Не смей меня так называть! – гаркнул Хауэлл.
– Отставалло! – повторил Большой Папа.
– Да ты просто завидуешь, – проговорил Хауэлл, проводя большим пальцем по внутренней кромке трусов.
– Чему тут завидовать-то? – усмехнулся Большой Папа.
– Тому, что я – избранный, – сказал Хауэлл. – Тому, что я увел с собою пятьдесят. Тому, что я – мученик. Тому, что я – Иисус Христос.
– Иисус Христос – это я, – возразил Большой Папа, всей своей жирной тушей подступая вплотную к Хауэллу и глядя прямо в его неприятно заурядное лицо.
– Да ладно вам, играть давайте! – крикнул президент. – Наша подача.
– Оставь нас в покое, ты! – рявкнул Большой Папа.
– Ага, отвали! – поддержал его Хауэлл. – Отзови своих псов! Отзови своих псов! Отзови своих псов! – нараспев затянул он.
Президент подал, мяч взвился высоко в воздух. Он летел все выше и выше – и наконец превратился в крохотное пятнышко на фоне неба. Тед оглянулся на семью: те следили за траекторией мяча. Все выше и выше. А затем пятнышко замерло, зависло в пространстве – зависло надолго, прежде чем мяч начал падать.
– Это фокус такой, – сообщил Хауэлл и извлек из трусов пистолет. – Дай-ка я застрелю тебя, – предложил он Большому Папе. – Это наш единственный выход.
