Марк Гиршин - Дневник простака. Случай в гостинице на 44-й улице

До самого вечера стоял в книжном магазине и листал книги. Только пришел к себе, позвонил Леня, они с мамой опять ждут на углу. Я взял фото и вышел. Сразу было видно, что отношение не то. Нола как только меня увидела, даже не поинтересовалась, что у меня и как, сразу попросила дать фото, а то они спешат. И с улыбкой, словно я все еще соучастник обмана ее мужа, сказала, что я-то хорошо знаю, что она должна быть вовремя дома, чтобы не вызывать подозрений. Эта улыбка так на меня подействовала, что я без слов ткнул ей конверт с фото в окошко машины и пошел. Нола что-то кричала мне вслед, но я решил не возвращаться.

Только я поставил концентрат на плитку, она постучала. Ты забыл вернуть пленку, где она? Чтоб ее позлить, я ответил, черт его знает, ищи сама! Я видел по ее лицу, как она возмущена, но вдруг она спросила миролюбивым тоном, не помогу ли я ей снять плащ и можно ли присесть. Не прошло и минуты, как она сняла и вязанку и осталась в одной блузке без рукавов. А села на кровать. Я напомнил ей, что ее муж не любит, когда ее по вечерам нет дома, чтобы дать ей понять, что я ее не держу. Она сначала тем же наигранным тоном ответила, что ничего с ним не случится, если он один раз пообедает на час позже, а потом заплакала. Я к ней не подошел и стал кушать. Она затихла и, опустив голову на подушку, уставилась в потолок. А ноги в туфлях свешивались на пол. Я помыл кастрюлю, из которой ел, а она все лежала. Наконец молча поднялась и стала неохотно натягивать на себя вязанку. Так не отдашь пленку, она спросила. Я совсем не думал не отдавать, просто забыл вместе с фото вложить пленку в конверт, но сказал, не отдам. Она не стала спорить и спросила, как я живу. Я ответил, что ничего. Она взглянула на мою кастрюлю на залитой электрической плитке и повторила, зачем мне пленка, она и так сделала бы для меня все. Я спросил, что все. Но Нола вздохнула и сказала, ей не так хорошо, как может показаться со стороны. После этого Нола поднялась, ей действительно нельзя дольше у меня оставаться, может быть, я завтра к ней приду? И протянула на прощание руку. Так приедешь? Я молчал. Она смотрела на меня с таким видом, как будто просила о большом одолжении. Я не понимал, в чем дело. Вдруг что-то мне подсказало, она боится, что я потребую за эту пленку те сэкономленные от мужа деньги. Это так на меня подействовало, что я полез в тумбочку, чтобы отдать ей пленку, но там пленки тоже не было. Я сказал Ноле, что отдам, как только найду, мне она не нужна. Поняла, я на нее прикрикнул. Не нужна! Нолу всю залило краской, так это ее обрадовало. И видно было, ей стало стыдно, что она меня в таком подозревала. Найдешь или нет, приезжай, она сказала. Я тебя прошу! Помахала мне рукой и хлопнула дверью.

Посмотрю еще телевизор и лягу спать. Наверное, раскошелюсь и куплю метлу.

Приехал к Ноле. Уехал ни с чем. Как только я вошел, она стала жаловаться. Леня, мол, не хочет готовить уроки, а в машине не работает сигнал, надо куда-то ехать чинить. Дала понять, что ей не до меня. Но когда я поднялся, чтобы уходить, Нола спохватилась, ты уже? Пойдем, я тебе покажу кое-что. Мы пошли в ее спальню. Нола примерила новую блузку и спросила, идет ли ей. Блузка довольно элегантна, но видно, что Нола уже не такая молодая. Постель наспех прикрыта накидкой, измятые подушки, даже комнатные туфли мужа она поленилась припрятать к моему приходу. Раньше она идеально прибирала эту спальню, я даже не догадывался, что это общая, думал, только ее. Нола сказала, что ей пора. Подвезти тебя до сабвея, она спросила, я все равно еду мимо. Я хотел ее спросить, зачем она звала меня к себе в такую даль, почти час ехать в один конец. Но она и сама, видно, почувствовала, что слишком бесцеремонно со мной обошлась, и сказала, я должен извинить ее, но сегодня у нее ни на что нет настроения. В следующий раз я встречу тебя лучше.

Я даже не попрощался. Вернулся в гостиницу и позвонил моему ведущему, потому что он звонил в мое отсутствие, мне дали талончик. Он мне не дал и слова сказать, все время отчитывал. Выходило, я бросил деньги в телефон, чтобы он меня обругал. Только когда автомат предупредил, что время истекает, я прокричал, что мне больше от него ничего не надо, я уже устроился. Тогда он велел прийти оформить документы.

Опять в ОМО я застал этого сатирика с немытым лицом. Он подтащил к себе пепельницу на треноге, положил на соседний стул сигареты и меховую ушанку, и видно было, чувствовал себя, как дома. Если сюда ходить год, как он в прошлый раз о себе говорил, то ничего удивительного, можно привыкнуть. Он меня узнал и как ни в чем ни бывало спросил, это в моей гостинице был недавно случай с эмигрантом? Тут меня вызвали к ведущему, и я ушел.

В кабинете ведущего была нормальная температура, не такой зной, как в прошлый раз, и я был не прочь продолжить наш спор, но, видимо, на этот раз ведущий не был расположен вести длинные разговоры, а только спросил, ушел ли я из гостиницы или еще нет. Я ответил, что не ушел, но буду платить за себя сам. Он тут же предложил мне подписаться под какой-то бумажкой и поспешил спрятать ее в стол. После этого сказал, что не спрашивает меня, какими средствами я располагаю, но если я могу сам себя содержать, то это хорошо и он меня поздравляет с устройством в Америке. Приподнялся со своего места и протянул мне через стол руку. Конечно, было заметно, что он поздравляет меня, потому что это входит в его служебные обязанности, а вовсе не от души, но я думаю, если бы у меня не скребли на душе кошки, что будет через несколько дней, когда кончатся мои доллары, то было бы приятно получить даже такое вымученное поздравление.

Потом, как я понял по его торжественному виду, полагалось провести со мной какую-то напутственную беседу, и он начал ее с того, что вынул из моего личного дела корешки чеков и подсчитал, сколько на меня ОМО потратила. Вышло довольно много. Он сказал, он надеется, пусть не сразу, может быть, через месяц-два, когда я уже прочно стану на ноги, я начну понемногу возвращать эти деньги, чтобы ОМО могла продолжать свою деятельность и помочь другим приехать сюда, может быть, даже моим родственникам. Я вспомнил, что за все время написал только два письма двоюродной сестре, больше у меня никого нет, одно, что благополучно приехал, а в другом, что все хорошо, пусть она за меня не волнуется. И какие здесь цены. Ведущий продолжал, мы никого не заставляем сюда ехать. Это дело каждого решить, где он хочет жить. Но какой еврей захочет оставаться в той стране? Хотя есть такие, которые приезжают сюда, мы им помогаем, сколько можем, а когда приходит время идти работать, они вдруг говорят, что им не нравится то или это, и приходят к нам скандалить и творить всякие безобразия. Такие тоже есть и, наверное, вы это хорошо знаете. И мы им даем еще чеки. А что делать?

С ним нельзя было не согласиться, работать не все хотят, например, этот сатирик. Но ведущий был недоволен таким толкованием его слов, наверное, подумал, что я тоже хотел бы так долго ничего не делать и приходить сюда за чеками, как сатирик, и возразил, что не может быть ко всем одинаковое отношение. Это же евреи, я нарочно напомнил ему его слова. Нет, он ответил, есть такие, которые только называют себя евреями, а в душе остаются советскими. Когда люди приезжают к нам с открытой душой и делают всякие, пусть даже не очень красивые вещи, например, что-нибудь украдут в магазине или займутся торговлей наркотиками, мы им все равно поможем. Наймем адвоката, даже заплатим залог, чтобы такой человек не попал в тюрьму. А за меня вы бы заплатили залог, я продолжал допытываться. О'кэй, он вдруг опомнился, меня ждут другие эмигранты. Вы у меня не один. Не понимаю, почему он ко мне так относится. Сам же затеял разговор. Я думаю, потому что я с ним спорил в прошлый раз, не только из-за Вовы. Для таких людей хуже нет. Сержант, который гонял меня в армии, тот тоже, скажешь наперекор слово — наряд вне очереди! А начнешь оправдываться, еще хуже, три наряда. Поэтому я ничего моему ведущему не стал объяснять, он бы для меня нашел наказание. Я только спросил, мог бы я здесь подметать улицы, эта работа бы мне подошла, а мусорщики требуются, потому что многие улицы не подметены. Он опять повторил, здесь каждый может делать, что хочет, а куда пойти и с кем поговорить об этой работе, так и не сказал. Не знает.

Я опять возвращался той улицей, где много лавок, метлы ни одной не нашел, но были большие швабры, очень дорогие, я бы мог неделю жить на эти деньги. Но я все-таки купил. Швабру мне вложили в большой бумажный пакет, а палку я так и внес не завернутой в гостиницу. Дежурный меня подозвал и сказал, чтоб я заплатил деньги. Наверное, после моего ухода ему позвонил ведущий из ОМО и предупредил, что организация меня больше не содержит. Я заплатил за неделю, начиная со вчерашнего дня. У меня осталось еще на неделю за гостиницу и немножко меньше недели на питание.

Вечером ходил в книжный магазин, немножко погулял и — в гостиницу. Захотелось написать рассказ о Ноле. Сел, но ничего не получилось.