Ирина Лобановская - Что мне делать без тебя?
— Неправда! — глядя в потолок, объявил Валерий. — Просто несчастного и на верблюде собака укусит. Хорошая пословица, люблю… Завтра встаю и иду в школу. Я до сих пор ничего о ней не спрашивал… Как вы там справляетесь без меня, Эмма? Трудно, наверное?
— Да прошла-то всего неделя, — улыбнулась жена. — Я даже еще не успела понять, трудно или легко. Во всяком случае, сложных вопросов пока не возникало. Как-то справляемся. Так что лежи и отдыхай.
Малахов понимал, что устал он в основном от самого себя, а от себя не отдохнешь. Вот только слишком нелегко будет сейчас войти в здание школы и увидеть Олесю. Лживую, безрассудную, легкомысленную, такую необходимую… Валерий с отвращением вспомнил ее лицо, милые задумчивые брови, летящую походку… И придется встречаться с ней каждый день, месяц за месяцем, и знать, что она — подлая, жестокая, грязная девка, и с бессилием сознавать, что без этой девки он погибнет, не выдержит, сломается, что ему не обойтись без ее нежности и раскованности, без ее свободы обращения…
Но Валерию предстоит еще видеть Карена. Каждый день, месяц за месяцем, пока мальчишка не окончит школу, и знать о его близости с Олесей, и постоянно помнить об этом, стараясь собраться с выдержкой и не наделать глупостей. Более дурацкое и страшное по своей сути положение для директора трудно представить. Просить Джангировых перевести сына? Как мечтали о подобном выходе совсем недавно Эмма и Олеся! Но опять — на каком основании? А ведь все достаточно просто: нужно найти в себе силы оторваться от окна (что он всегда туда смотрит?) и перестать думать об одном и том же. Глупо, как можно перестать думать? Лишь сон способен ненадолго разорвать заколдованную цепочку неменяющихся мыслей. Надо постараться преодолеть самое сложное — самого себя. Если бы только можно было преодолеть…
Валерий приподнялся и резким движением открыл штору. Какой туманный и белый сегодня день! И как отвратительно на душе…
Пришла Эмма, принесла капли. Малахов с трудом выпил их и попросил больше ничего не давать. А главное — не покупать лекарства, не тратить деньги. Вполне достаточно того, что уже истрачено на врача. Завтра Валерий собирается в школу. Эмма смотрела задумчиво и печально. Она никогда ни в чем не возражала мужу, потому что боялась нарушить и без того неустойчивый покой дорогого когда-то и любимого в молодости человека. Семья не сложилась. Это было ясно почти с самого начала. Валерий не любил Эмму и женился просто потому, что женился. Брак, каких много. Неудачный, в сущности, давно уже не нужный, изживший сам себя до основания и не оставивший никому ни радости воспоминаний, ни боли непонимания. Оно давно стало свершившимся, непреложным фактом. Против него бессмысленно было восставать и бороться. У них не было ничего общего, кроме сына и стен. Но сын судил их в глубине души — за что? за какую вину? — а стены тяготили постоянным напоминанием о том, чего помнить не хочется.
Боль несложившейся жизни придавливала Валерия. И чем тяжелее было, тем больше хотелось освободиться от ненужной тяжести, тем скорее хотелось светлого, ничем не замутненного счастья. Раньше он думал и надеялся, что оно возможно на Земле. Но люди рождаются здесь не для счастья, а для страданий.
Воспоминания прежде никогда не мучили его. "Это неправда, что они неотвязны и тяжелы, — думал когда-то Валерий. — Их легко отбросить, если захочешь. Нужно лишь захотеть".
Не воспоминания мучительны, а сознание невозвратимости. До нынешней осени он не просыпался ночью и не лежал часами неподвижно, думая об Олесе или не думая, но помня и чувствуя в темноте возле себя ее спокойное дыхание, ее нежное тепло, ее маленькие руки. И все-таки Валерий был счастлив в своей жизни. Счастье — оно ведь разное. Было — одно, а могло быть — другое. Возможно, не больше, не лучше, просто — другое. Счастье с Эммой… Да полно, разве стоило даже допускать его реальность? Сейчас ему хотелось того, другого, так никогда и не испытанного.
В школе он всегда уверенно ходит, твердо смотрит прямо в глаза, категорически говорит и часто улыбается. Это игра. Только он не Глеб, а потому играет плохо и бездарно. И параллельная игра в семью с Эммой и в любовь с Олесей. Он попробовал провести все игры до конца. И проиграл. Во всех трех. И проигрался. В пух и прах. Чего вы еще ждете, Валерий Семенович?
Нет, он никогда ни о чем не жалел. Он просто помнил. И воспоминания обжигали всякий раз, не ослабевая от времени, а наоборот, становясь день ото дня все острее и острее. Очевидно, до старости пока было далековато.
Странным свойством она обладала, эта память. Никакой системы, никакой последовательности. Кусочки, обрывки, отдельные фразы, ничего не значащие выражения… Все, что запомнилось, казалось теперь Валерию случайным, бессвязным, совершенно не нужным. Хотелось запомнить совсем другое: важное, необходимое, хорошее, а приходилось довольствоваться тем, что осталось, хранить эти жалкие обрывки и дорожить ими, как великой ценностью. Их тяжело сейчас ворошить и еще тяжелее знать, что они отныне навсегда с тобой. Обманывая себя, Валерий думал, как было бы спокойно, если бы воспоминания вдруг исчезли. Молодая неопытность, всегда верящая только в лучшее, — где она? Вот Карену ее не занимать. Валерий тоже пробовал когда-то не замечать преград на своем пути. Но преградой оказалась Олеся.
Опять подошла Эмма, посмотрела ласково и заботливо. Нет, Валерий не считал себя преступником и виновником ее несчастья. Не сложилось — значит, не сложилось. Из ничего не выйдет ничего, об этом твердили еще в далеком прошлом. Но не сложилось нигде и ни в чем. Почему он вдруг начал так лелеять воспоминания? Настоящее имеет конец, прошлое — никогда. Память дарует ему вечность.
Память, оказывается, была разной. Что-то свое помнили глаза, уши, волосы, пальцы… Но самая долгая, бесконечная память была у тела. Сколько бы ни прошло времени, потихоньку стиравшего выражение глаз и черты лица Олеси, интонации ее голоса, манеру говорить и ходить, какие-то почти неуловимые ее черточки, движения и жесты, свойственные лишь ей одной, тело помнило все так, словно они расстались сегодня утром и вечером снова увидятся.
Да, он проиграл. Может быть, потому, что жил всегда лишь для окружающих, для всеобщего обозрения. Видите, какой я сильный и умный? Какой я хороший! Хотелось быть лучше, чем есть на самом деле. По крайней мере, казаться таким. Смотрите, смотрите!.. А что на тебя смотреть? Не на выставке…
Он потерял не Эмму и Олесю, а себя. Именно поэтому вернуть ничего нельзя. Регенерация души невозможна. Где искать теперь любимое лицо? Как найти его и прикоснуться к нему хоть на мгновение?
Стараясь нигде и ничем не выдать себя, Валерий тщательно скрывал свою боль и мучения от чужих глаз — горькие семейные тайны лучше всего забывать дома, оставлять за плотно закрытыми дверьми и задернутыми наглухо занавесками. Никто не заподозрил, что прячется за отлично выкрашенным фасадом их семейного здания. Какой тяжкий труд — возводить свой дом! А он и не возводил его никогда, даже не пытался. Все получилось само собой. Наверное, именно поэтому ничего не получилось. Никто не знал, что Валерий не любит жену, и все думали и говорили:
— Какая хорошая, приятная семья! Всегда вместе, всегда дружны.
И Малахов, ненавидя и презирая себя в глубине души, улыбался искусственной японской улыбкой, и Эмма весело рассказывала о бесконечной, безумной работе мужа, от которой ей житья нет, а вокруг умиротворенно смеялись и снова думали: "Вот хорошая пара!"
Не любить, но жить вместе — значит, постоянно пытаться себе доказать, что Эмма умна, заботлива, внимательна, убеждать себя все время в том, что она добрая, ласковая, любит его и Семена. Все прощает и все простит Валерию. А ему как раз не нужно, чтобы прощали. Его нельзя больше прощать, слишком много на нем тяжких грехов, слишком много он совершил преступного, страшного. И нет ему больше прощения.
Какой тоскливый сегодня день, какой длинный! Директор задумчиво смотрел в окно. Завтра… А почему, собственно, завтра? Он встанет прямо сейчас и поедет в школу. Нужно собраться с силами и увидеть Олесю и Карена. Иного выхода у Валерия нет.
Карен весело покачивался с пятки на носок, словно ребенок, возле школы. Какой сегодня изумительный, волшебный, туманный день: день Олеси! И совсем скоро, через несколько минут, она выйдет, и они поедут к ней. От нетерпения Карен запрыгал на месте. Ну, скорее же, скорее, любимая! Тебя здесь так ждут!
Но из неожиданно подъехавшего такси вышел бледный, подтянутый, собранный Валерий Семенович и медленно двинулся к школе. Директор неторопливо прошел мимо Карена, спокойно и сдержанно кивнув на его приветствие, и вошел в здание. Карен озадаченно посмотрел Малахову вслед. Он выздоровел? Непохоже. А зачем тогда приехал? И не грозит ли его появление чем-нибудь скверным для Карена?
