Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик

Неужели она презирает меня за то, что я работаю в «Макдоналдсе»? Тут на днях она назвала меня Макромео.

Сегодня нам показывали новый ролик, посвященный найму и подготовке персонала в «Макдоналдсе». В нем снимался боксер Фрэнк Бруно. Президент компании Боб Прескот водил его по ресторану, демонстрируя свое дружелюбие и заботу о персонале, а потом Фрэнк смаковал двойной чизбургер с беконом и, подняв вверх большие пальцы, говорил: «Какой у вас коллектив!»

Я попробовал спародировать это, когда Крис отказался выдать мне баллончик с дезинфекцией для участия в их ежедневном развлечении.

«Какой у нас коллектив!» — произнес я и опустил большие пальцы вниз.

Но, похоже, Крис меня не понял и начал орать: «Джей — Ли Ван Клиф!», после чего мне запузырили в глаз струей из баллончика, а потом забросали кружочками репчатого лука.

9.30 вечера.

— Он просто запихивал себе в нос палец, — говорю я вечером папе. — Он думал, что если человек чихает, значит, он болен сенной лихорадкой. Он обещал больше этого не делать.

Папа благодарит меня за то, что я поговорил с Чарли, и я пытаюсь снова вернуться к вопросу об интернате. Я спрашиваю, не изменит ли папа своего решения, если Чарли начнет вести себя лучше. Но увы, я совершенно упускаю из виду, что папина реорганизация Би-би-си-2 была подвергнута сокрушительной критике в прессе.

— В данный момент меня интересуют гораздо более важные вещи, — говорит он и швыряет мне «Дэйли мэйл», на пятой странице которой размещен текст о кампании, направленной против переноса вечерних новостей, а внизу опубликована папина фотография с подписью: «Глава Би-би-си Морис Голден, самый непопулярный начальник за последние тридцать лет».

— Не уверен, что в данный момент я нуждаюсь в подобной рекламе, — добавляет он.

Пытаясь его умаслить, я говорю, что все это очень странно, и, изменив тактику, рассказываю ему, что маме Джеммы очень нравится новая реклама еды и выпивки, а в «Макдоналдсе» только что обсуждали уже надоевший формат вечерних новостей.

— Не то чтобы я был против закрытой школы, — говорю я. — Я много об этом думал. И согласен с тобой. Но зачем Чарли оставаться там на ночь? Я буду работать в утреннюю смену и смогу забирать его. А если он будет учиться в Харроу, то отвозить его туда сможет Сара.

— Я уже принял решение, Джей, — произносит папа, поднимая руку как регулировщик. — Поэтому, если у тебя нет других сомнительных предложений, нам больше не о чем разговаривать, — добавляет он с нетерпеливым видом. — Я целый день сегодня был на ногах и очень устал.

Мне не нравится, что он отказывается даже обсуждать эту проблему, и, когда начинаются новости, я высказываю критические замечания относительно новой заставки. Вероятно, по дороге домой папа уже кое-что принял, потому что не успеваю я и рот открыть, как он тут же на меня набрасывается:

— А чего ты хочешь? Чтобы вся студия оказалась на бирже труда?! Наше учреждение — одно из самых уважаемых во всей стране, возможно самое уважаемое! И ты хочешь, чтобы все мы оказались на помойке? Чтобы закрылись обучающие программы, «Всемирная служба», «Панорама»… Чтобы были расформированы все силы, которые способствуют укреплению демократии… Тебе это надо? Да ты просто какой-то лейборист! — И он вздрагивает, задохнувшись от негодования.

— Значит, то, что мне не нравится новая заставка к новостям, угрожает существованию Би-би-си и мировой демократии? — спрашиваю я.

После чего папа называет меня высокомерным кретином и отправляется погулять, чтобы немного остыть.

11 часов вечера.

Вечер мы проводим с Джеммой на нашей любимой грунтовой дороге в Астон-Клинтоне, и она ни с того ни с сего заявляет, что больше не хочет ссориться со мной из-за того, кто главнее, и если я хочу, то могу считать себя боссом.

— На самом деле я совершенно не возражаю против того, чтобы ты командовал, — говорит она. — Мне нравится делать для тебя разные вещи.

А я и вправду в последнее время постоянно командую. Наверное, я просто боюсь, что она меня бросит. Она спрашивает, что я буду есть, и кормит меня на деньги своего отца. Она предоставляет мне возможность выбирать фильмы, которые мы смотрим по вечерам, и решать, чем мы будем заниматься. Я чувствую себя императором Нероном. Еще немного, и она начнет кормить меня с рук, от чего будет довольно сложно отказаться. Однако в присутствии посторонних я чувствую себя несколько неловко, особенно когда рядом с нами оказывается ее отец. Я все жду, когда он развернется и спросит: «Это по какому праву ты так обращаешься с моей дочерью? Оставь его в покое, Джемма! Он не безрукий».

Отработал кухонную смену с семи утра до часа дня. Все плиты, печи и тостеры снабжены сигнализацией, которая включается, когда положенное в них блюдо достигает степени готовности. Сигнал у каждого прибора свой, и это страшно дезориентирует. У тостера для булочек резкое стаккато, напоминающее звук заводской сирены. Печи для бургеров пищат. Агрегат для маринования издает звук как дверной звонок, а жаровня — глухой металлический стук. Джейн утверждает, что я привыкну, но я что-то сомневаюсь. А после того как я кладу корнишон в сэндвич с курицей, меня снова отправляют мыть пол. Честно говоря, меня смешит их серьезное отношение к промашкам.

— В следующий раз будешь внимательнее, — заявляет Джейн.

— Да, извини. Просто я только что сделал биг-мак и отвлекся, — отвечаю я.

— Вообще в первый месяц работы людям обычно не поручают готовить сэндвичи с курицей, — доверительно сообщает мне Джейн.

7 часов вечера.

Сегодня вечером папа конфисковал у Чарли мою электронную панель управления и довел его до слез. Он слишком медленно раздевался в ванной и постоянно икал из-за того, что слишком быстро пил сок. Я было попробовал возразить, но папа был непреклонен.

— Так больше продолжаться не может. Я и так целый день занят и не обязан ждать по полчаса, пока наш Герой за шесть миллионов долларов снимет свою куртку, — заявил он.

После чего мы в очередной раз с ним поругались. Я спросил, насколько его решение отправить Чарли в интернат объясняется его заботой о сыне и в какой мере оно продиктовано его неспособностью выполнять свои родительские функции.

Папа уставился на меня с возмущенным видом и заявил, что даже представить не мог, что я позволю себе задавать такие вопросы. Однако, судя по всему, это уже приходило ему в голову, потому что позднее он поднимается ко мне в комнату и спрашивает, думаю ли я об образовании Чарли или полностью поглощен самим собой.

— Во-первых, он будет избавлен от всех дурных знакомств, — говорит он, загибая пальцы. — Во-вторых, получит хорошее образование, так как профессиональные педагоги смогут проводить с ним больше времени, в-третьих, с Чарли постоянно будет работать психолог, в-четвертых, там замечательный спортзал, и, наконец, — папа устремляет на меня ненавидящий взгляд, — он не будет брать пример с тебя.

10 часов вечера.

Вечером звоню Шону, но он не снимает трубку. Его мама говорит, что Шон велел передать, что занят чтением статьи о Босфоре.

Кроме этого, сегодня получил отказ из «Звезды щеголя», куда посылал свой юмористический рассказ о ваннах. Редактор, некая мисс Анжела Тернер, пишет, что они «не „Таймс“», а я использую слишком сложные слова, которые могут поставить в тупик читателя. Как отвратительно быть вынужденным писать для быдла. Я чувствую себя, как Роберт де Ниро в «Разъяренном быке», когда ему приходится делать бросок для того, чтобы ублажить промоутеров схватки. К тому же еще и мистер Гатли прислал мне письмо с сообщением, что больше не сможет быть моим наставником из-за состояния здоровья и передаст меня другому педагогу Но я ответил, чтобы он не утруждал себя. Без его звериных аналогий все уже будет по-другому.

Все это повергло меня в уныние. Обычно когда слышишь о писателях, сломленных обстоятельствами, думаешь: «Это не про меня. Главное — вперед, главное — к публикации книги». И вот я сижу в темноте, слушаю «Угрей» и смотрю в окно. Упорство — это миф. Ни один человек не станет браться за дело, зная, что его ждет неудача. Всем необходим успех. Если человек предвидит возможность поражения, он и пальцем и пошевелит, чтобы что-нибудь сделать. Для того чтобы преуспеть, нужно не упорство, а избирательная память, позволяющая забыть о том, что тебе сказали в «Звездах щеголя» о твоем юмористическом рассказе.

Я перечитываю начало своего романа. Что могло случиться с текстом за одну ночь? Он скис, как молоко, не поставленное в холодильник. Еще вчера я не сомневался в том, что он смешной и в то же время глубокий, но сегодня я уже не нахожу в нем ни юмора, ни глубины. Сегодня я особенно остро ощущаю, как мне не хватает мамы. Как бы я хотел, чтобы она сидела внизу на диване в своем желтом халате и вязала. Как бы я хотел спуститься к ней и сказать, что абсолютно запутался. Как бы я хотел обнять ее и увидеть, как она оттопыривает щеку языком, что она всегда делала, когда напрягалась и о чем-то сосредоточенно думала. Мне необходимо, чтобы меня кто-нибудь подбодрил и сказал, что все образуется. Мама всегда считала, что в результате все будет хорошо. И ей всегда нравилось то, что я пишу. Всякий раз, когда я ей что-нибудь показывал, она обязательно звала папу, словно была потрясена тем, насколько это хорошо. «Ты это видел?» — спрашивала она, и папа был вынужден тоже прочесть мой текст и сказать что-нибудь комплиментарное, даже если ему и не хотелось это делать.