Анна Турусова - Под стук колес

Ксения хорошо знала городские кафе и ожидала такого приема. Даже когда на нее из-за прилавка упал неодобрительный взгляд, она не испытала ни чувства стыда, ни неловкости, — лишь молча веселилась. Рассерженный Юдин потянул ее в кафе через улицу. Там повторилось то же самое.

— Красивую жизнь ищут в ресторанах, — кинули из-за стойки и отвернулись.

— Я же у вас, в конце концов, не черной икры прошу! Обыкновенных яблок! Согласен на уральские, только вымойте.

Маленькое смуглое лицо обиженно взошло над стойкой:

— Да поймите вы, молодой человек, нет у нас ничего!

При словах «молодой человек» Юдин смущенно заморгал, и всю его самоуверенность как рукой сняло. И Ксения внезапно зашалила.

— Не волнуйтесь, — сказала она приветливо. — Мы из народного контроля, очередная проверка. А вам, Игорь Леонидович, не к лицу всех разыгрывать. Это уже перестает быть смешным — в каждом кафе одно и то же. Извините, Любовь Петровна.

— Так бы и сказали, что народный контроль, — отходчивым голосом откликнулась смуглолицая. — Актер, что ли? Садитесь вон в тот угол.

Юдин шепотом спросил, откуда Ксения знает эту женщину. Ксения взглядом показала на табличку: «Вас обслуживает Любовь Петровна Шмыгина».

Через пару минут они уютно сидели в дальнем углу почти пустого кафе. В бокалах искрилось шампанское, в маленькой тарелке лежало несколько засахаренных ломтиков лимона — все, что нашлось в холодильнике.

— Однако вы бывалая женщина, — восхитился Юдин. — Вот уж не ожидал.

— Это я с перепугу. Вдруг бы вы меня потащили в такой холод еще куда-нибудь. Признаться, я так озябла, что предпочла бы стакан горячего кофе.

— Но я боюсь подходить к стойке! Что, если попросит удостоверение контролера?

— Меня это не касается. Вы хотели в кафе? Я вам помогла. Дальше полагаюсь на вашу мужскую находчивость.

Юдин и Ксения разговаривали вполголоса и сидели с самым серьезным видом, пересмеиваясь только глазами. Они, как два бедокура, остерегались смотреть в сторону стойки. Юдин даже сел к ней спиной, а Ксения порой выхватывала молчаливое невнимание смуглолицей женщины в кружевном колпаке-цилиндре.

Разговор складывался лохмато и вяло, из случайных вопросов, которые слетали с языка лишь затем, чтобы срочно залатать то и дело возникающие паузы.

— Что вынесли с конференции, Игорь Леонидович?

— Что надо хорошо работать, Ксения Антоновна.

— А с прошлогодней?

— Что сегодня работать надо лучше, чем вчера.

— Не много, но уже кое-что.

— Неужели бывает меньше?

— Мои соседи, например, все четыре часа проиграли.

— Во что?

— В «балду».

— Что это такое?

— Классическая игра прозаседавшихся. Неужто не знаете? Боже, какая невинность! Вы кто?

— В каком смысле?

— Какой вы пост занимаете?

Юдин на миг прижал к губам край фужера и нехотя, чуть помедлив, ответил:

— Начальник цеха.

— Поразительно. Как вы поднялись на такую ступень и прошли мимо «балды»? Неужели ни разу не тянуло спать на заседаниях?

— Вы меня совсем заинтриговали.

Ксения вырвала из рабочего блокнота лист, набросала карандашом сетку, внесла первое слово и объяснила игру, знакомую со студенческих лет.

— Гениально, — ухмыльнулся Юдин и, издеваясь над собственной неосведомленностью, примолк в поиске хода. Карандашом он мелко постукивал по столу, и женщина за стойкой, если раньше, может, и сомневалась, то теперь, конечно, поверила, что в дальнем уголке кафе сидят деловые и чем-то очень озабоченные люди.

Ксению забавляла собственная шалость, нравилось ничегоневедание смуглолицей, а глоток шампанского и сосредоточенное молчание Юдина сняли скованность. Она обнаружила, что нет в ней желания ни нравиться ему, ни оттолкнуть его. Бился в глазах лишь интерес: что с ним сталось и кто он сегодня. Вспомнились прочитанные где-то недавно строки: «Лица у людей являют неугасающую магию и притягивают воображение». Кажется, так говорил кто-то из Рерихов, то ли отец, то ли сын. Лицо Юдина притягивало, и Ксения старалась угадать, что у него на уме и что на душе. Не угадывалось. Зато ясно виделось другое: его совсем не занимала карандашная сетка на блокнотном листе. Думал он о своем, а бумага позволяла сидеть с опущенными глазами и молчать. Юдин сутулился, плечевые швы пиджака сползали вперед. Почти не верилось, что это он прочертил утром фойе Дворца молодцеватым шагом. Желтые мешки под глазами тяжелили лицо. Как могли у столь неулыбчивых губ наметиться вертикальные, самые вредные, с точки зрения женщины, морщинки?

Начальник цеха. Значит, на его лице, на его плечах лежали муки большого и старого комбината, дымящего, коптящего чуда и чудища двадцатого века, требующего целой армии фанатиков. Самыми стойкими среди них были начальники цехов. Они не сдавались — они или умирали, или их убирали. Умирали быстро и легко — так разлетается на куски от малого удара тонкая фарфоровая чашка, давно давшая трещину. Те же, кого убирали, до конца дней своих сгибались под грузом любви, не отданной до последней капли родному чудищу. Всю оставшуюся жизнь они оглядывались назад, как алкоголик на недопитый стакан, силой вырванный из его жадных рук. Девять лет назад Ксения знала кое-кого из начальников цехов — тогда она коротко поработала цеховым врачом. Встречаясь и разговаривая с ними, она не могла избавиться от ощущения, что им тесно — тесно в кабинетах, которые занимали, тесно в обшарпанных газиках, в которых мотались по комбинату, тесно в галстуках, которые носили. Юдин тогда был лишь сменным инженером.

Не столь бесцеремонно, как это делал он, но все же пристально Ксения всматривалась теперь в него. Из каких же фанатиков начальник цеха Юдин? А вдруг из тех немногих, кто ровно пройдет положенный ему путь и благополучно доберется до заслуженной пенсии?

— Да будет вам, — наконец мягко отстранила она юдинскую руку и спрятала листок и карандаш в сумку. — Я же вижу, что вам не до глупостей.

Юдин небрежно и молодецки — а, была не была! — мотнул головой и подмигнул Ксении. Она не улыбнулась — спокойно и терпеливо ждала: приоткроется.

— Что произошло?

— Ну вот сразу и произошло! Все в порядке, Ксения Антоновна, все в полном порядке. Просто состарился.

— Нужны разуверения? Решили пококетничать?

— Уж и нельзя, если я мужчина?

— Вам — нет. Не идет.

— Да нет, я еще ничего. Ведь, правда, я еще ничего, а, Ксенечка Антоновна? — Юдин дурашливо расправил плечи, нарочито ласково похлопал себя по щекам и снова погрустнел и ссутулился. — Комбинат состарился, Ксения Антоновна. Корежит его, трясет, ломает, лихорадит. Трещит по всем швам. Износился бедолага. Штопаем его, штопаем, а толку… Главное — люди изнашиваются, Ксения Антоновна, изнашиваются люди… — Юдин кручинно поморщился и попытался скупой, но неожиданно милой улыбкой переключиться на другую тему. Ксения не приняла улыбку. Он удивился, помолчал. Минутная мягкость стерлась с лица, и тонкие вертикальные складки у губ выпрямились. Юдин стал подробно и серьезно говорить об авралах и авариях, о невыполненных планах и нехватке кадров, о пропавших выходных и праздниках. Цехи старели, как люди, жили с одышкой. Где-то внутри каждого росла и змеилась не всегда видная, но ощутимая трещина. Цехи продолжали работать до той опасной черты, за которой трещина обнаруживалась и обнаруживала, что она не одна, что штопки и заплатки приходились не на самые больные, а лишь на самые видимые раны. Начиналась частичная искусственная пересадка: в цех — нового оборудования, в коллектив — нового руководителя. Старый натруженный организм чаще всего не принимал такое вмешательство и отторгал, а то и корежил, ломал новое и нового, и все повторялось сначала. Юдин говорил о комбинате как об очень большом и больном человеке, конец которого неизбежен, как конец любого живого существа. «Фанатик, — грустно поставила диагноз Ксения. — Ни слова о себе. Фанатик. Не будет ему ровной дороги».

Неожиданно подумалось о том, что ни разу ей не попадался на глаза материал о начальниках цехов в городских газетах. Ежедневно поднимался на газетные страницы рабочий класс, не оставляя места своим командирам. Почему? Или командиры обязаны всегда быть в тени? Или писать о них трудно? — Вечно что-то не так, как надо: один крут характером, другой к женщинам сверхвнимателен, третий служебную машину использует для себя. Есть ли хоть один, который бы идеально устраивал четыре десятка тех, кто стоит над ним, и восемь сотен тех, кем командует?

Юдин то ли почувствовал, что Ксения отвлеклась, то ли понял, что неприлично много, говорит о производстве, но вдруг резко прервал себя:

— Выплеснулся. Вы уж простите. Такой бы разговор под водку с мужиками, а я… Все мы, что ли, такие ненормальные? Даже с женщиной не умеем красиво посидеть.