Валерий Попов - Ужас победы
– Кто тебе сказал?
– Петр твой – кто же еще?
– Все еще не угомонился?
– Эти не угомонятся, пока… А ты у них вроде прокладки.
– Отлично!
– Он и кобылу твою угнал. Завтра будешь опознавать ее кости!
– Как?
– Как вещий Олег! Решили на классику упор сделать – народ любит ее!
– И – змея? Козюлька? – догадался я. Отличником все же был!
– А то!.. Но я-то им завтра вмажу! Придумал уже как! А тебя я предупредил! Все! – Жоз поднялся. – Насчет Соньки не беспокойся
– она у меня уже! Ждет!
– Точно ждет?
– …В позе ласточки!
Стукнув дверью, Жоз вышел.
Я скрутил обои. Заметался по комнате. Та-ак. Надо срочно отсюда бежать, пока не укокошили. Та-ак. Все вроде? Обои под мышку. Побег.
– Э-э! Куда!
Проклятый омоновец.
– …Казенным имуществом интересуемся?
– Да!
– Давай лучше выпьем! – предложил он.
– Давай!
– …А ты знаешь, как я тут живу? – уже через три минуты говорил он. – Вот о чем надо писать! Ни бронежилета не выдают, ни маски, ни каски! Голый, как жопа, стою тут!
Он упал лицом на стол, обессиленный. Смежил веки. Теперь можно было уже выйти… но – нельзя?! Не подводить же героя?
Я вернулся. Утро вечера мудренее. Тут еще появился Кир – я уже валялся на полу на матрасе, он навис надо мной.
– Скажи, ты веришь в это дело? – спросил он.
– Да!
– А я – нет! – произнес он с горечью.
– А я – да!
– Тогда давай поглядим в глаза друг другу!
– …Давай! – я охотно согласился.
Долго пытались это сделать, но не смогли. Все время промахивались.
– Ну ладно. – Кир встал. – Пошли тогда купаться.
– Нет! То есть – ты иди. А я тут немножко еще поползаю.
УЖАС ПОБЕДЫ
Проснулся от топота. Открыл один глаз. Лежу-таки на полу, а мимо ежики топают. На иголках у них вместо листьев сухих – стодолларовые бумажки! Серьезные ребята! Где взяли? Тут, ясное дело, – где же еще? Шурша, стали вить под кроватью гнездо из стодолларовых бумажек. Сухо, тепло.
Но странно. Откуда такие валютные потоки? Как старый друг животных, с боем отнял у ежей деньги, к себе положил. И не успел еще дыхание перевести, как, отворив дверь прелестной ножкой, новая горничная вошла. Вежливо поклонившись, поставила поднос на стол. Я пригляделся к нему – золотой! Чашки стоят серебряные.
Ложки – платиновые. Сама – пригляделся к ней – фарфоровая. Все ясно! Телемагнат приехал, на месте тут всех перекупать! Надо валить отсюда, пока он меня не перекупил. Собрал манатки, рулон обоев выкинул для маскировки из окна в кусты. Сбежал вниз, огляделся. Буквы, естественно, нет – будто корова языком слизнула. Ведь знал, что, раз Буква белая, стало быть, будет невидимкой. Как в воду глядел.
Штаб уже клокотал.
– Все! – кричал МБЧ в трубку. – Бери его! Я ясно сказал тебе – бери! Интеллигентность моя? Все, кончилась моя интеллигентность!.. Будет тебе транш!
Телемагнат кричал в другой телефон – видимо, мобильный:
– Да, я смотрел! Смотрел! Отличные могилы! Да! Я просто любовался ими. Говорю тебе: лю-бо-вался! Да!
Я вошел, сел. Еще один сюрприз: демократы, то есть Соня и Жоз, демонстративно, я думаю, отсутствовали, как говорят, блистали своим отсутствием, зато тут оказался неожиданный гость. То есть ожиданный, но не очень: кореец Е сидел в углу по-турецки, занимая весь кожаный диван. Он же меня разыскивал, спрашивал у моей жены – я в перископ видал! – но на появление мое здесь почему-то абсолютно не реагировал, даже не повернул головы. Я рвался к нему, но сам же себя одергивал: сиди! Явно не видит он тебя. Похоже, накачался барбитуратами.
Тут вдруг с треском ворвался Ездунов, так с вечера и не протрезвевший, но зато в своей любимой папахе из насмерть испуганного им ягненка. Набросился на телемагната, ухватил его за жилет, стал бить головой об витражи. Витражи с мелодичным звоном осыпались.
– Ах ты фарфоровая твоя душа! – орал Ездунов.
Телемагнат, будто все это его не касалось, продолжал разговаривать по телефону:
– Да-да! Искренне рекомендую. Как друг тебе советую! Могилы прекрасные… Да!
Я тоже, несмотря на трудную ночь и странное утро, чувствовал себя хорошо, легко и остро. Самозаточился во сне.
– …Все! Будет тебе транш! Давай! – МБЧ бросил трубку так, что она подпрыгнула, и тут же кинулся к бойцам, распихал своими маленькими, но сильными ручками Ездунова с телемагнатом. Брек!
– Все! Могилы твои! – Телемагнат закончил разговор, захлопнул телефончик и спокойно уселся.
Ездунов рухнул на табурет и внезапно икнул.
– Ну? – МБЧ грозно глянул на Ездунова, потом на меня. – Просрали кампанию? Какой-то дождик не могли сделать? – Снова взгляд на меня. – Почему вы, мудаки, никогда ничего не можете? Почему этот все может? – МБЧ радостно ткнул суперкорейца кулачком в живот. -
Почему, я спрашиваю? – Снова резкий тычок в живот. Кореец пружинил, но больше никак не реагировал, видимо погруженный в нирвану. – Почему? – (Удар.) – Почему, я спрашиваю? – (Удар.) -
Почему?! – (Кореец пружинил.) – Почему он собирает стадион у себя в Вашингтоне, заставляет всех молиться – и идет дождь?! И сегодня здесь это сделает… Но кому это уже достанется – большой вопрос! – Взгляд на магната.
– Наш стадион – это не их стадион, – вынужден был я заметить.
– Это верно, – вскользь одобрил мою мысль МБЧ и накинулся на
Ездунова: – А если ты будешь пить как лошадь, то мы можем на хер бросить тебя! Нам твои выборы, понимаешь сам, – дело десятое! У нас, сам понимаешь, – поднял глазки к небу, – другое на уме! Так что – прикинь… – МБЧ вдруг задумчиво умолк, уставившись на
Ездунова. – Продай папаху!
Ездунов безвольно снял папаху и отдал МБЧ. Тот протянул ему доллар. Е вдруг изменил позу – поднял вверх палец – и снова застыл. Телемагнат поставил перед ним золотой поднос и стал выкладывать пачки денег. Всё. По-моему, я тут лишний. Я поднялся и вышел. Никто даже не повернул головы – все понятно куда смотрели.
Я нашел в кустах свой рулон, перешвырнул его через ограду и перекинулся сам. Посыпался по едкому известковому склону, царапая все, что можно, затормозил наконец на каком-то относительно пологом месте, отыскал рулон, отдышался. Еж с козюлькой во рту вдруг подбежал:
– Перекусить не желаете?
– Нет. Пока нет. Спасибо.
Он деловито затопал в гору. Он-то прав. А я – точно не в ту гору пошел. Но это уже в прошлом! Валить!
Но не вышло. Только перевел дыхание – пошел сверху треск, и Соня с Киром ссыпались словно снег на голову.
– Смотри-ка, – насмешливо проговорил Кир, отряхиваясь. -
Оказывается, совесть у него есть!
Соня молча погладила мне макушку. Так. Уходим в партизаны?
– Все же совесть в нем заговорила! – не унимался Кир.
Как заговорила, так и замолчит. Надоел уже!
– Мы сейчас с Соней идем на радио. Устроила она по своим каналам, хотя магнат всех перекупил. Но полчаса студия будет наша. Пойдем?
– М-м-м-нет!
– Боишься?
– М-м-мда!
Но не уточнил, правда, что его и боюсь, – чтоб Кира не обидеть.
– Да, боюсь. Но пойду!
– Люблю я этого гада! – воскликнула Соня.
– Ну… прямо так? – Я указал вниз по склону. – Пешком?
– Пешком он отвык уже! – съязвил Кир.
Тоже мне – “глас народа”! Своеобразный у нас получится дуэт!
Такой и получился. Когда мы прокрались на радио через какой-то хоздвор, забитый мешками цемента (видимо, основная тут валюта), и вошли на цыпочках в глухую, полутемную студию, Кир сразу же подгреб микрофончик к себе и больше фактически с ним не расставался.
– Мы хотим вспомнить о том, – заговорил он проникновенно, – о чем сейчас не принято вспоминать, – о доброте, порядочности, сострадании…
– Почему же? – чуть было я не вставил. – Все только об этом и говорят!
Но плавную речь Кира нельзя было перебить: из тридцати отведенных нам минут двадцать девять с четвертью говорил он, причем об особой необходимости именно в наши дни порядочности, сострадания, терпения и взаимопонимания, – мне не дал и слова сказать, хотя и упомянул меня вначале. Думаю, нормальные люди, которые это слушали, поняли, какое отношение к состраданию имеет он! Не умолкая ни на секунду, он говорил, какие гуманитарные программы он внедрил бы, если бы ему дали такую возможность: центр изнасилований, дискотека с госпитализацией, шоу инвалидов.
В самом конце уже, сообразив, что как-то глупо выгляжу, я открыл рот, чтобы как-то уравновесить поток прекрасного, но успел только произнести: э-э-э – и был тут же перебит поборником справедливости, который в оставшуюся минуту говорил о сострадании к одиноким детям, одиноким матерям, старикам-ветеранам… Финиш! Соня подняла скрещенные руки! Да, хорошая вышла передача о доброте, сострадании и взаимопонимании особенно. Все, думаю, поняли. Я встал, посмотрел на взъерошенного, раскрасневшегося Кира. Молодец. Битва добра с добром закончилась со счетом тридцать – ноль в пользу добра же!
