Игорь Ефимов - Седьмая жена
– Как же он собирался ехать на озеро, управлять радиолодкой, получать выкуп?
– Озеро недалеко. Мы ходим туда купаться. И ничего – полиция не приезжала. А конверт в «Ольгу» должна была отвезти я. Потом следить за вами. Давать команды. План неплохой. Голова работает. Иногда. Но жадности слишком много. Не понимает богачей. Не хочет знать их трудностей. Деньги считать умеет только до тысячи. Дальше все сливается. Хоть двадцать тысяч, хоть пятьсот. Не различает.
– Где Голда?! – неожиданно для самого себя рявкнул Антон. – Куда вы дели мою дочь?
– Ради Бога! Не так громко, мистер Себеж, ради Бога! Соседи всегда сердиты. У них свои огорчения. У нас – свои. У кого больше? Кто знает. Но они жалуются. Домохозяину. А мы – нет. Они хотят, чтобы мы уехали. Но куда? Квартплата растет. Я корректирую весь день. Десять часов, двенадцать, пятнадцать. Но все равно не хватает. А у него – одни только прожекты, прожекты. Разбогатеть! Одним ударом! За один день! Я умоляла его. Похищение безнадежно. Не связывайся. Но разве он слушает меня? Если говорит сама Голда – это для него как глас свыше.
– Голда уговаривала его похитить себя?
– Не совсем. Сначала она хотела застраховать свою жизнь. В нашу пользу. А потом исчезнуть. Так было нужно. Но это не вышло. Нужно больше времени. Она сказала, что отец бы ей устроил. То есть вы. Но вы-он больше не работает.
– Почему ей надо было исчезнуть?
– Она явилась к нам. Неделю назад. Сказала, что ей надо срочно уехать. У нее какие-то неприятности. И ей захотелось, чтобы мы заработали. На ее бегстве. Она нам очень сочувствовала. Вы же знаете. Ей всегда хотелось помогать. Униженным и оскорбленным. А мы в этом смысле в самом нижнем оскорбленном низу. Среди ее знакомых. Нас унижает общество. Но мы и сами друг другу добавляем. Так что получается вдвойне. Но никто никого не похищал. Пабло-Педро придумал похищение, когда она уже уехала. Я сказала ему: «Требуй двадцать тысяч». Ведь двадцать тысяч вы бы заплатили, правда? А этот решил заломить полмиллиона. Ненасытный. Вот и доигрался.
Антон – без сил, без воли, без злости, без мыслей – опустился на придвинутый к стене матрас.
– Куда же она уехала?
– Я скажу вам, мистер Себеж. Скажу все, что знаю. Но только уговор. Одно условие. Что вы не станете доносить в полицию. Пожалуйста, не надо, не надо, не надо. Обещайте. Ведь кто все затеял? Ваша же дочь. Страхование с целью обмана. Это преступление. Пабло сам бы не додумался. Она подбила его. На обман и вымогательство. Это очень нехорошо. Могут присудить на три года. Если до этого был хороший-хороший. Не было других грехов. У нее были. Но у нее не было арестов. Ей все сходило с рук. Она очень белая и без акцента. А уж ему-то вот закатают все пять. Хотя для меня это, может быть, очень хорошо. На пять лет я буду в безопасности. От его прожектов и пистолетов. Спокойно дождусь получения гражданства. Буду корректировать только восемь часов в день. Зачем я стараюсь?
– У Голды был арест! – крикнул Пабло-Педро-Армандо. – Ее арестовал морской патруль.
– Ох, ох. Будто я не знаю. Это он про визит команды крейсера. Встреча моряков и студентов. Весь город полон мальчиков. Стройных. Во всем белом. Вокруг Голды – пять или шесть. В кафе «Доминик». «А кто из вас нажимает на кнопку?» – спрашивает ваша Голда. «Какую кнопку?» – «Пусковую. Ракеты». Ей показали. И она облила. Итальянским соусом. Всю белую форму. В знак протеста. И они ее вывели. Взяли под руки и вывели на улицу. А мальчик заплакал.
– Все равно – арест! Все равно – агрессор! Я бы его не соусом, я бы его кипятком облил!
– Он в Голду влюблен. Все ей прощает. Она – отчаянная. За ней следит Агентство. Она водится с русскими. Даже была в посольстве. Ездила в Вашингтон. Она героиня. Ей цены нет. Двадцать тысяч – мало. Сто давай. Двести. Полмиллиона. Почему не миллион?
«Ничего здесь не изменилось, – подумал Антон. – Ничего. Антикварный магазин, кафе „Доминик", протесты. Стук теннисных мячей на кортах. Стриженные ежиком морячки, раз в год заполняющие вечерние улицы. Как визитеры из старинных фильмов, где все было только черно-белым, добро-злым, храбро-трусливым. Как будто приезжают проверить, стоит ли еще эта беспечная гуляющая толпа того, чтобы защищать ее где-то там, в далеких морях, бронированными крейсерами, юркими ракетами, тонкими, торчащими из-под белых рукавчиков руками».
– Что это за поездки в посольство? Какие русские? Вы сами-то их знаете?
– Здесь их сейчас много. Учатся и преподают. Культурный обмен. Обмен знаниями. И еще чем-то. Чем нельзя меняться. Но трудно провести черту. Какой-нибудь фотоснимок. Чертеж. Ксерокопия. Каждый хочет подзаработать. Ведь это лучше, чем наркотики. А русские платят. И потом, им нужно отправлять. Но почтой плохо. Они не доверяют. Так привыкли. А Гол-да все ездила в Вашингтон. К вашей второй жене. И они ее попросили. Раз, другой. Сначала она не знала. Письма семье, детям – так они ей говорили. Потом она стала догадываться. Испугалась. Но они уговаривали. Вот это последний раз. И еще. И еще. А если нет, то они про нее расскажут. Но потом здесь арестовали одного американца.
– Не американца, а гавайца, – вставил Пабло-Педро.
– Разве это не все равно?
– Гавайи – оккупированная страна. Придет время, мы ее освободим.
– Хорошо. Пусть гавайца. И тогда один русский сразу исчез. Уехал болеть домой. А другой русский сказал ей, что ей тоже надо уехать. Потому что тот гаваец ее знал. И это называется прокол. А все проколотые должны сразу уезжать. Но она не хотела ехать. Очень не хотела. Но говорила, что иначе нельзя. Мы не знаем куда. Пабло думает – в Гавану. Так бы ему хотелось. «Моя любовь – в Гаване». Но я думаю, что дальше. Например, в Прагу. Или даже в Москву.
«Интересно, можно ли было бы страховать от побега детей, – привычно думал Антон. – Скажем, до восемнадцати лет. Конечно, желающие нашлись бы. Проблема, как всегда, в одном: как защититься от жульничества? Родители могут тайно услать свое чадо куда-нибудь к тетке в Дакоту и заявить, что оно бежало. А если не выплачивать всю премию сразу? Выплаты делаются помесячно, с раскладкой на десять лет? И не родителям, а частному детективу, который занимается поисками? И как только чадо найдется, выплаты прекращаются. Тогда жуликам придется по-настоящему расставаться со своими детьми, чтобы что-то заработать. Много ли найдется таких? С другой стороны, не объявятся ли ушлые детки, которые явятся к родителям заранее и заявят: „Мом, дэд, я решил отвалить от вас навсегда, и остановить меня вам не удастся. Так почему бы нам хотя бы не заработать на этом несколько тысчонок?"»
– Хорошо, я не буду доносить полиции, – сказал Антон. – Но я хочу, чтобы и вы никому не рассказывали. Нет никакой необходимости, чтобы мать Гол-ды знала, что ей грозит какая-то опасность. Нужно было уехать – и все. А ее так называемые друзья решили воспользоваться этим обстоятельством и устроили небольшой розыгрыш. На двадцать тысяч, на полмиллиона – какая разница? Им просто хотелось узнать сегодняшние расценки на родительскую любовь.
– Мои бы не стали платить, – сказала китаянка. – Только обрадовались бы. Иначе нужно выдавать меня замуж. Платить приданое. Огромные деньги. Другое дело – отдать замуж в Америку. Это тоже дорого. Конечно. Но это – как положить в банк. Потом будет большой доход. Они все смогут приехать сюда. И спасутся от красных. Но, может быть, и не спасутся. Красные уже здесь. Посмотрите на меня. Я приехала раньше них. И за кого я вышла замуж? За красного.
– Я не красный, – крикнул Пабло-Педро. – Ты прекрасно знаешь. Мы – «Уравнители пути». Как сказано в Библии: «Всякий дол да наполнится и всякая гора и холм да понизятся». Лука три-пять. Уравнять – вот наша заповедь. И не только в правах и имуществе. Это лишь первая ступень. Мы идем дальше. Хирургическое равенство – вот наша цель. Чтобы не было высоких и низких, красивых и уродливых, мускулистых и щуплых…
Антон пошел к дверям.
– Мистер Себеж, минуточку. – Китаянка встала из-за своей конторки и пошла за ним. – Я хочу вам что-то показать.
Она подбежала к холодильнику и с гордостью распахнула его. Паутина пустых проволочных полок и отбрасываемых ими теней заполняла все пространство. Только на самом дне белизна была нарушена бутылкой подсохшего кетчупа и изогнувшимся, осенним лепестком сыра.
Антон колебался. Китаянка смотрела на него невинными черничными глазами. Униженные и оскорбленные больше не хотели петь под окнами, продавать спички, гадать по ладони. Она вдруг выгнула обтянутое джинсами бедро, запустила руку в карман и кинула извлеченный предмет в сторону своего фиктивного супруга. Тот подхватил на лету сверкнувший в воздухе патрон, ловко вогнал его в обойму, обойму – в пистолет и снова навел дуло на Антона. Он сиял и дышал так тяжело, словно его долго удерживали под водой, без необходимого кислорода и вот наконец выпустили, вернули к нормальной жизни, от которой нетребовательному человеку так мало нужно для самоутверждения, сущий пустяк – держать кого-нибудь на мушке.
