Джим Гаррисон - Зверь, которого забыл придумать Бог (авторский сборник)

Дым от нашего костра поднимался вертикально вверх в недвижном воздухе, дым всесожжения, легкой пеленой обволакивающий гамак Джо в шелковистом тумане. Единственным нашим утешением были дозированные по булькам глотки виски да еще тихое бормотание ручья. Мои мысли вернулись к нашей коллективной беспомощности, хотя если бы все гениальные авторы книг о мозге, стоящих на моем стеллаже, или, по крайней мере, Эдельман, Дамасио, Слободкин, Кальвин и другие находились здесь, они мало чего смогли бы сделать — разве только значительно повысить интеллектуальный уровень разговора. Примерно в таком положении находится онколог, обладающий обширными знаниями о меланоме, только не умеющий ее лечить. Выкорчуй ее своей миниатюрной лопатой — скальпелем. Человек на дереве над нами был так же недосягаем, как луна, создававшая иллюзию, будто она примостилась в ветвях рядом с ним, но луна была одним из величайших утешений для него, судя по тому, как часто она упоминалась в его дневниках, которые в известном смысле являлись попыткой поврежденного мозга перекроить карту чувственно постигаемого мира после утрат, вызванных травмой. Ты невольно задумывался о работе его нервной системы по корреляции восприятий; об отчаянных попытках бесконечно тонких оболочек мозговой ткани нанести на карту мира деревья и воду, птиц и животных, к которым его тянуло; о его полной и непосредственной растворенности в чувствах, не ослабленных нашими обычными заботами и тревогами. И то «я», которое у Джо осталось, многие сочли бы номинальным, вероятно не стоящим того, чтобы ради него жить, но, с другой стороны, у меня имелось подозрение, возможно глупое, что он просто перешел в сферу другого восприятия, недоступного остальным.

Перед наступлением темноты Дик полез на дерево с дополнительной таблеткой на сон грядущий; доза, вероятно, была великовата, но служила гарантией от серьезного приступа ночью. Ясное дело, нам нисколько не хотелось снова услышать жуткий вой, который в темноте бил бы по нервам со страшной силой, даже сильнее, чем днем, когда он выжег в уме все мысли до единой.

Проворство, с каким Дик взбирался на дерево, давало неверное представление о его возрасте, практически равном моему. Я вспомнил невыносимую скучную встречу со своим бухгалтером прошлой весной, когда он радостно сообщил мне, что, по статистике, средняя продолжительность жизни теперь — восемьдесят три года. Счастливый дар богатой бессмысленной жизни, думал я тогда, в задумчивости своей едва не попав под несущееся по Раш-стрит такси. Поддавшись порыву, я зашел в ресторан Гибсона и взял бифштекс с целой бутылкой «померола», полагая, что вполне могу себе позволить сократить жизнь на месяц. Бедные Дик и Эдна покупали только дешевую постную вырезку. Много лет назад я послал им на Рождество двадцать акций компании «Форд мотор», и подарок вернулся обратно с благодарственной запиской от Дика, смысл которой сводился к тому, что для него уже «слишком поздно» владеть акционерным капиталом, поскольку он не хочет лишней головной боли. В этом году я собирался поручить ньюберрийскому торговому агенту доставить сюда новый желтый пикап и сомневался, что у Дика хватит решимости вернуть его, поскольку он высоко ценит пикапы. Дик никогда не интересовался деньгами сверх необходимых им с Эдной на прожитье. Однажды он потратил всю недельную зарплату, чтобы купить мне удилище, но главным образом потому, что терпеть не мог старое «расхлябанное» удилище, которым я пользовался.

Энн сидела ко мне спиной, и я слушал, как она хрустит яблоком, когда Дик спустился с дерева. Рассыпчатый хруст и блестящие от яблочного сока губы в свете костра, цветущего в темноте. Дик достал из нашего аварийно-спасательного комплекта предмет, который назвал «гермоодеялом», надежно защищающим тело от влаги, и расстелил на земле для Энн. Немногим раньше он пытался уговорить меня уйти из леса и вернуться утром. Я сомневался в своей способности совершить часовой переход обратно к машине, и к тому же в глубине души просто не хотел уходить. Я принес пользу, собрав большую кучу хвороста для костра, и испытывал гордость от сознания, что занимаюсь делом, пока Дик валяет дурака.

Я настроился на долгий вечерний разговор у костра, но мы успели выпить всего по глоточку, прежде чем начали клевать носом. Энн похлопала ладонями по гермоодеялу по обеим сторонам от себя и предложила нам «пристроиться» рядом, предупредив, чтобы мы, «старички», не вздумали распускать руки. Дик пошутил, что «это будет нетрудно», поскольку Энн «слишком костлява» на его вкус. Она изобразила раздражение, прижалась ко мне, словно я был предпочтительным выбором, и мгновенно заснула.

Я смотрел на луну, медленно отплывавшую от гнезда Джо в верхушках сосен. Я гадал, не смотрит ли он на нас с высоты, как смотрел бы ворон, то есть с любопытством, но совершенно отстраненным, как на существ другой породы.

Рассвет преподнес нам неприятный сюрприз. Небо на востоке яростно пламенело, и дул северо-западный ветер, холодный и сильный. Незадолго до рассвета Дик услышал шум ветра и подбросил хвороста в костер. Вдобавок, посмотрев наверх, мы увидели пустой гамак Джо, трепыхающийся на ветру. Энн, как и следовало ожидать, разразилась слезами, а потом мы заметили, что Марша тоже исчезла. Дик мгновенно потрусил в сторону пещеры Джо, велев мне загасить костер. Энн вырвалась из моих утешительных объятий и побежала за Диком. Я посмотрел на яркие языки пламени, раздуваемые ветром, и быстро вскипятил воду для кофе. Чувствовал я себя просто ужасно: кости ломило, горло саднило. Я придвинулся поближе к костру, чтобы унять дрожь, подлил в кофе немного целебного виски и заметил, что ночью Марша умяла все съестные припасы.

Идиллия, и так недолгая, явно кончилась. Развести костер зачастую трудно, но загасить еще труднее. У меня не было емкости для воды, кроме крохотного котелка для кофе, но на спускающемся к ручью откосе было полно песка. Я принялся зачерпывать песок ладонями, болезненно сломав ноготь о корень дерева. Непонятно почему, я развлекался мыслями о преимуществе когтей над пальцами. В какой-то момент у меня возникло тревожное ощущение, будто за мной наблюдают из густых зарослей на противоположном берегу ручья. Один раз в жизни я видел громадного осетра, а вчера утром, когда находился на чердаке с Энн, видел ворона, явно крупнее обычного. Чего мне не хватало сейчас, в моем пасмурном, раздраженном расположении духа, так это чтобы третий и самый фантастичный зверь тяжелой поступью вышел из-за развесистой ольхи за ручьем. С трудом переводя дыхание, я с минуту всматривался в зеленые заросли, прежде чем пришел в себя или, если точнее, прогнал прочь тревожное чувство, чтобы сосредоточиться на тушении костра.

Я слег на неделю, и, более того, Дик тоже прихворнул. У меня разыгрался сильный бронхит, но лекарства Джо действовали не так эффективно, как в начале лета. Когда утром я присоединился к остальным у пещеры Джо, после своих отчаянных попыток загасить костер, в ходе которых мне было глубоко наплевать, если весь мир сгорит к чертовой матери, Джо выглядел изможденным, несчастным, потерянным, отчужденным и несколько дезориентированным. Он разделывал довольно крупную форель на доске рядом с большой кучей тлеющих углей, свидетельствовавшей о том, что он спустился с дерева ночью. Дик сильно заинтересовался форелью, которую мы с великим удовольствием съели с солью. Я кормил Маршу рыбьей кожей, когда она устремила взгляд в сторону нашей ночной стоянки и зарычала. Джо издал странные звериные звуки, каких я не слышал раньше, а Марша занервничала, описала стремительную дугу, а потом нырнула в пещеру, ища укрытия. Энн резко попросила Джо не издавать больше таких звуков, и он побледнел и задрожал, словно в предобморочном состоянии. Веки у него затрепетали, и глаза закатились так, что остались видны одни белки. Энн обняла Джо и разрыдалась, после чего я обратился в бегство по направлению к машине, еле волоча ноги от безумной, болезненной усталости, какой не чувствовал еще никогда в жизни. Как ни странно, я без особого труда ориентировался на местности в ходе своего часового путешествия, и мне пришло в голову, что, когда я отказался от споров с самим с собой после давешнего приступа тревоги, я стал лучше видеть «внешний мир», или все, что находится вне моего «я». Конечно, это мысль очевидная, формальная и довольно глупая, но тем не менее интересная.

Я целую неделю провалялся в постели и подкупил доктора, мерзкую старую жабу, чтобы он приехал по вызову из Мьюнисинга, сто двадцать миль туда-обратно. Моя болезнь не произвела на него впечатления, он дал мне каких-то антибиотиков и имел наглость поддразнить меня в связи с моей неприятной любовной историей, имевшей место несколько лет назад. Оказалось, паршивая вымогательница была его племянницей. Человек должен соблюдать осторожность здесь, где почти все связаны родственными узами.