Камилл Бурникель - Темп
По возвращении Орландо попросил Арама извинить его, ему нужно снять сапоги. Внутри дом был гораздо просторнее, чем можно было предположить: Араму показалось, что он обнаружил несколько новых приобретений.
— Вы заметили у лекарей, — сказал ему Орландо, когда вернулся в кабинет, — эту манию собирать предметы? Быть одновременно швейцарцем и врачом — какое удобное оправдание, чтобы стать коллекционером, вы не находите? Презабавная мания, скажу я вам!
Арам остановился перед портретом Тобиаса работы Обержонуа.[25]
— Штрих немного суховат, но зато картина не стареет. Я купил ее на одной распродаже в Цюрихе.
— Как она туда попала?
— Поди узнай!
Арам подумал, что, вероятно, пора приступить к разговору, ради которого они встретились сегодня, не то Орландини переключится на другую тему.
— Думаю, что теперь я должен сказать вам, почему я здесь.
— Должны, конечно… должны… хотя по телефону вы частично уже ввели меня в курс. Кстати, перед отлетом из Лос-Анджелеса или же в самолете вы не ели устриц, не заказывали ассорти из моллюсков? Вы понимаете, что я хочу сказать.
Он предложил ему снять пиджак и, послушав, стал его простукивать, потом наблюдать за тонкой светящейся линией, прыгающей на экране, не прекращая говорить тем же нейтральным тоном о вещах, не имеющих отношения к этому обследованию.
— Западного побережья я не знаю. Я бы с удовольствием туда съездил. Биг-Сур… Монтерей… Только как оставишь всех этих больных, что приезжают ко мне отовсюду?
Информация, которую он извлекал из своего стетоскопа и из этой упрямо повторяющейся кривой, казалось, повода для беспокойства ему не давала.
— Напрасно я вас потревожил: нужно было все-таки лететь прямо в Лондон. Дория представляет там свой фильм.
— Знаю, — сказал Орландо. — Событие!
— Да, я был бы рад за нее.
— Во всяком случае, вы приняли самое правильное решение… я хочу сказать, что очень полезно в общем смысле… то, что вы вернулись на какое-то время в Монтрё. Я вас обследую пообстоятельнее, когда вернусь. У нас будет достаточно времени. Для беспокойства нет оснований. А то, что с вами случилось… между нами, нужно что-то гораздо более серьезное, чтобы внести смуту в эту славную клеточную республику, которая служит опорой нашей личности. Минутку, прошу вас… Один момент. Не шевелитесь. Так, хорошо. Можете одеваться.
— А Лондон?.. Я успел бы вскочить в самолет и тут же обратно.
— Не надо Лондона. Дория Изадора достаточно взрослая, чтобы перенести успех или провал. Останьтесь здесь несколько дней, и когда я вернусь, то дам вам зеленый свет… и голубую ленту. Вам сейчас сорок шесть… сорок семь лет. Пока еще молодой возраст… но он может оказаться и рубежом. В конечном счете всегда есть какой-то рубеж, который нужно преодолеть. А сколько лет Дории? Сколько и вам, я полагаю. Чуть больше? Чуть меньше?
— А что, если нам поужинать вместе сегодня вечером?..
— Почему бы нет? Мы еще ничего не рассказали друг другу — до меня дошли слухи об этой гштадской истории: этом несчастном, которого вы обнаружили… Хорошо, сегодня вечером. Но только не очень рано. Я хотел бы еще поработать часок-другой, потом я к вам присоединюсь. Как подумаю, что знал вас, когда вы еще бегали в коротких штанишках… когда-то я обращался к вам на «ты»…
Кстати, если вдруг почувствуете усталость, если появится снова даже не само недомогание, а страх перед ним, примите одну из этих таблеток. Не забудьте. И не ждите. Просто не расставайтесь с ними. Носите всегда при себе.
— Что вы предпочитаете: «Ласнер», какой-нибудь другой ресторанчик?
— Давайте «Ласнер». Наша молодость, мой дорогой! Я очень люблю зал, который обращен к озеру: там можно поговорить. И вспомнить тех, кто приходил туда.
Он его проводил и уже в дверях добавил:
— Я вижу, у вас машина. Не увлекайтесь прогулками. Не слишком жмите на педаль. «Ласнер» — это очень хорошо. Место спокойное. И забудьте на это время о шалостях. Вы любите музыку… телевидение?
— Телевизор, умеренно.
— Не забывайте про пилюли.
В машине, когда он спускался к отелю, Арам подумал, что у Орландо весьма своеобразная манера общения с пациентами, заключающаяся в том, что он говорит вместо них. Даже если бы Арам и попытался изложить какие-то детали того, как все произошло в аэропорту Кеннеди, его собеседник тут же вежливо заткнул бы ему рот, спросив, например, про температуру в Нью-Йорке. Это заставило его восстановить в памяти события, происшедшие сутки назад, словно он хотел себя убедить, что они действительно имели место. Существовали кое-какие вещи, которые нельзя было поставить под сомнение: то, что он мягко осел в коридоре для транзитников, что очнулся лежащим на носилках, а рядом стояли дежурный врач и две или три стюардессы, у которых на лице был вопрос, не набрался ли он спиртного или наркотиков; потом то, что после достаточно короткого отрезка времени, пока он пришел в себя и немного расслабился, врач сказал ему, что он может лететь.
В тот момент перед ним возникла проблема: либо продолжить полет в направлении Лондона, не придавая значения происшедшему, но при этом рискуя попасть, если ему снова станет плохо, сразу по прибытии в аэропорт Хитроу, после того, как самолету разрешат посадку вне очереди, на машине «скорой помощи» в больницу «Чаринг-Кросс», либо принять гораздо более мудрое решение и выбрать окружной путь через Швейцарию с перспективой добраться до Лондона попозже. В любом случае у Дории нет повода упрекать его в том, что он удрал нарочно, оставив ее одну с Хасеном, ее ливанским мужем, который обеспечивает финансовую сторону фильма, но от которого нельзя ждать существенной помощи, если моральный дух у нее упадет до нуля.
Склониться к этому решению его заставило то, что Орландини был прежде всего человеком, которого он знал и который знал его, еще когда он жил в Гравьере, следовательно, существом, способствующим тому, чтобы все обретало равновесие. Именно такое впечатление осталось у него от первой их сегодняшней встречи. Если бы у Орландо действительно вызывало опасение состояние его здоровья, он приехал бы встречать его в Куэнтрен, а не тратил бы два часа на забавы с бумажным змеем. Все это вполне удовлетворяло и оправдывало крюк в Монтрё.
Стало быть, он получил, чего хотел, то, за чем сюда приехал. Гарантию безопасности. Нечто вроде шаманского покрывала. Он чувствовал себя в порядке: он побывал у врача. А раз так, ему, вероятно, вместо того, чтобы приглашать Орландо отужинать, следовало бы пойти лечь спать, чтобы компенсировать отсутствие полноценного сна на протяжении последних двух суток.
В конечном счете он начал ужинать один, решив, что Орландо по той или иной причине присоединиться к нему сегодня не сможет. Стол, за которым он сидел, стоял несколько в стороне, в таком месте, откуда можно было наблюдать за всем огромным, вытянутым в длину залом, что создавало между ним и другими еще занятыми столиками зону тишины, нарушаемую лишь приглушенными шагами прислуги. Очень далеко, за пределами всякой земной реальности, из каких-то глубин, пройдя через все эти роскошные и пустынные залы, доносилась музыка, музыка, призванная выразить призыв былых эпох и одновременно создавать — более убедительно, чем что-либо еще в отеле — мифическое пространство.
Смена часовых поясов, некоторая усталость, удивление от того, что он здесь, придавали всем этим световым бликам, которые отражались в стеклянных, сообщающихся с ночью поверхностях, налет невероятного.
Такое ощущение возникало у него всякий раз, когда он смотрел на эту странную карту звездного неба, обступавшую его теперь со всех сторон. Огромные окна отражали, накладывая одни на другие, все огни ресторанного зала, а также огни холла, находящегося за строем сдвоенных колонн, а к этому холодному свечению добавлялось еще рыжеватое пламя свечей на столах, которые время от времени приходил менять метрдотель. Разрозненные, рассредоточенные на нескольких уровнях источники света, которые вдруг встретились здесь, на одной плоскости, смешивались с теми, что находились снаружи, со стороны ночи: с уличными фонарями в виде шаров и канделябров, с бакенами, с сигнальными огнями плывущих в огромном невидимом пространстве лодок. Отражения, пришедшие из разных миров, смешивали на одной поверхности свои сигналы, наслаивали друг на друга свои перспективы.
Независимо от того, ужинал ли он один или с кем-нибудь еще, его внимание всегда обращалось в эту сторону. И тогда начиналась игра, которая состояла в том, чтобы в этой запутанной системе выделить отдельные плоскости, установить точную глубину, а главное, определить происхождение той или иной светящейся точки, выясняя, является ли она отражением или же видна благодаря прозрачному стеклу; по существу, речь шла о том, чтобы провести границу между этими двумя в равной степени реальными и потому неразличимыми мирами.
