Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

— Чтобы я тебя здесь не видел, ты понял? Пес плешивый. Хватит одного, на углу. Замечу еще раз, что ты здесь крутишься, ноги из задницы повыдергиваю. Пошел отсюда, козел.

— А я что… я ничего, — забормотал тот, испуганно моргая глазами. — Я, вот, ребятам помогаю коробки переставлять, сигареты раскладывать.

— Я тебя самого сейчас на части разложу, на этих самых коробках. Бегом, сказал.

Парнишка шмыгнул носом, поддернул штаны и растворился в толпе. Данко поговорил еще о чем–то с ребятами, продавцами сигарет, которые понимающе кивали ему. Затем вернулся к углу ларька, нацепил табличку, принял свою обычную выжидательную, внешне абсолютно безразличную, стойку.

Обмен денег закончился. И хотя полтинники и сотенные продолжали волочь со всех концов бывшего Советского Союза, сдать старые купюры было уже невозможно. Сберкассы как одна закрыли приемные окна, не оставив никакой лазейки. Разве что по специальному разрешению представителя администрации района, города или области. Но это разрешение давало возможность обменять все те же сто тысяч рублей. Не набегаешься по инстанциям, чтобы достать бумажку, по которой светило заработать пятьдесят тысяч, потому что клиенты соглашались скинуть старые бабки по коэффициенту ноль пять. То есть, пополам. Однажды с Украины пригнали машину, груженную мешками, запечатанными государственными печатями. Белых банковских чувалов было так много, что даже видавшие виды асы базара разинули рты. Мешки оказались забитыми под завязку пачками рублей, трояков, пятерок и десяток. Но все купюры порченные — или надорванные, или измазанные красками. Выяснилось, что бывшую твердой валюту, непригодную к дальнейшему употреблению, просто списали. Ее приготовили для сжигания, да, видимо, оставили без присмотра. Забыли, что голь на выдумки хитра. Нашлись дельные люди, которые решили прокрутить несметное по старым меркам богатство по новой. Из самостийной Украины примчались в правопреемницу великой державы — Россию. И — пролетели. Если бы на десяток дней пораньше, то еще что–то получилось бы: распихать пачки по многочисленным сберкассам, договориться, в конце концов, со знакомыми кассирами в центральном банке. Благо, у некоторых ваучеристов там работали родственники. Теперь же хохлам — предпринимателям дали единственный совет — гнать дальше, в благословенную Армению или в Туркменистан. По рассказам, русские деньги там еще имели полное право хождения из–за отсутствия национальной валюты. Мы тогда не знали, что запрещенные на территории России старые бабки еще долго будут иметь вес на ее окраинах. Ребята уехали ни с чем, хотя соглашались продать все мешки за миллион новыми. Чуть позднее многие пожалели, что не перекупили всю эту груду и не свалили в каком–либо дворе до лучших времен. Примерно через месяц вновь появились скупщики старых денег. Правда, предлагали они коэффициент ноль шесть. А если сумма большая, то по ноль восемь. Но поезд ушел, редко у кого завалялось десяток — другой тысяч.

Солнце пригревало все сильнее. Голову пекло, а ноги по–прежнему мерзли. Мартовская канитель. У главного входа в рынок вновь появились сборные столики наперсточников. Обычно ребята никогда не работали в одиночку, обязательно в сторонке отирались два–три амбала. Хорошо одетые, прилизанные, в фирменных туфлях. Вокруг сновали на подхвате пацаны четырнадцати–шестнадцати лет. Девушка старательно зазывала прохожих. И начиналась игра. Иногда она была стоящей: яркой, азартной, денежной. Шарик мотался по доске неуловимым чертиком. Он то застывал на месте, и тогда казалось, что подними наперсток, а шарик там, сидит, съежился. То молнией перелетал с одного места на другое, от одного колпачка к следующему. Ставки росли, голоса переходили на повышенные тона. И вот он, кульминационный всплеск, обязательно заканчивавшийся или скандалом, или грандиозной дракой, но редко полюбовно. Такая игра, таков накал страстей.

К Папену и его жене прибавились две дочери, а немного погодя свояченица. Образовался семейный подряд. Одна из дочерей привела с собой еще и мужа. Мы косились в их сторону, но молчали, потому что сами отдали участок от рыбного магазина до угла базара. Как говорится, после драки кулаками не машут. Данко, правда, бросил однажды в сердцах:

— Честное слово, ребята, я приведу сюда табор.

И сдержал свое слово. Где–то через полмесяца от дверей все того же рыбного магазина до самого входа на блошиный рынок, который находился посередке нашего участка, как флаг-солдатики во время парада, выстроились родственники Данко, дальние и ближние, с табличками на груди. Папена со всем семейством зажали между газетным киоском и палаткой по продаже аудиокассет. Но семейный подряд и не думал унывать. К тому времени они принимали своих, прирученных клиентов и на ваучеры, и на доллары, и на все прочее. Так что подряд практически ничего не потерял. Лишь потеснился немного, делая из осиного гнезда частые вылеты вдоль нашего участка. То один, то другой член семейства подкатывал к нам якобы за советом или предложением. На самом деле хитрые бестии просто приручали к постоянному своему присутствию. Не успевал кто–либо отлучиться на час- два или вообще не выйти на работу, как один из них уже банковал на его месте. Улыбки у неродных дочерей Папена и у свояченицы ослепительно белозубые, радостно–милые, голоса приятные. Любой клиент не находил силы перед ними устоять. А мы с хмурыми, вечно озабоченными лицами, наоборот отпугивали иногда весьма выгодных продавцов золота, долларов и прочего. Злились, ругались, гнали от себя крепкозубых девочек, их мамашу, самого Папена. Но семейство оказалось на редкость навязчиво сплоченным. Члены его с удивительным упорством продолжали обрабатывать нас улыбками, мягкими голосами. Даже цыгане растерянно разводили руками. Орешек оказался не по зубам. А здесь еще Армян, моложавый старик под шестьдесят лет, прискакал с центра рынка и тоже принялся подстраиваться к застолбленному участку. Сначала на груди у него висела табличка с надписью: «Покупаю скрипку, старые часы, изделия старины». Нам старье было ни к чему, поэтому не видели в нем конкурента. Я даже заступился за него, когда ребята погнали назад, на базар. Защитил, мать бы его, на свою голову. Скрипка, как мы его окрестили, в скорости прибавил к надписям на табличке еще одну, маленькую. Мол, покупаю купоны. На хохло–баксы тоже мало кто обращал внимания. А Скрипка, не хуже семейного порядка, продолжал крутиться между нами юлой. Рассказывал смешные истории, доказывал, что он, как и Данко, родился и вырос на базаре. Мы посмеивались над сутулым, вечно недобритым, в разбитых ботинках, в заношенной одежде, которую впору запихнуть в мусорный бак, полубомжем. И вдруг начали замечать, что стоило кому–нибудь из нас отвернуться, Скрипка уже покупает ваучеры, золото или монеты. А если ребята засекали непозволительные действия, он тут же протягивал вещь, мол, пожалуйста, покупайте. Я только посмотрел.

— Вот старый пердун, все–таки внедрился, — заметил однажды Аркаша, досадливо сплевывая в сторону. — Бедному еврею посрать уже негде.

— Интернационал, — поддакнул я. — Цыгане, армяне, евреи, латыши, кацапы…

— А кто латыш? — насторожился Аркаша. Про хохлов почему–то не спросил.

— Жена Папена. Предки ее из Латвии. А хохол вон он, бегает к нам с базара. Скоро тоже внедрится, как Штирлиц в логово «Абвера».

— Ну, уж этого допускать никак нельзя.

— Куда ты денешься, дорогой. Все свои, никого на хрен послать нельзя.

— Беспредел, — завелся Аркаша, багровея. — Они скоро и нас отсюда попрут.

— Беспредел не беспредел, а работаем мы с тобой уже рядом, на маленьком пятачке. Это факт. А как стояли до недавнего времени? Друг друга едва в бинокль разглядывали. Вот тебе и весь беспредел.

— Пора чистку устраивать. Схожу–ка я к давнему корешку, в школе вместе учились. Сейчас в уголовке заправляет. Намекну о беспорядках, пусть погоняет.

— У Папена двоюродный брат в подполковниках ходит. Так что, там бесполезно. Сами можем нарваться на неприятности.

— Я не про Папена.

— Про кого еще, про Скрипку? Кому он нужен, старику под шестьдесят, имеет справку на скупку старинных монет и прочего. За цыганей сказать? Данко свой парень, а его табор к нам не лезет. Больше закладывать некого. И стоит ли, все равно весь базар скоро будет здесь, потому что ребята надыбали — люди охотнее продают на входе, нежели в центре рынка. Клиентам кажется, что здесь безопаснее, все на виду. В базаре же тьма народу. Кинули и смайнали, ищи потом иголку в стоге сена. А здесь бежать некуда, стоим, как на ладони. Вот и оставляют они свое богатство у нас, чтобы потом с деньгами идти за покупками. Пацаны это прекрасно понимают. Короче, ловить нам, брат, скоро будет нечего.

— Но это же беспредел. Надо немедленно устанавливать жесткий контроль, — не мог успокоиться Аркаша, напуганный моим неутешительным прогнозом. — В общем, так, сегодня после работы собираемся вместе и устраиваем маленькое совещание.