Магда Сабо - Пилат
Собственно говоря, кончилось все.
Изу она не видела целыми днями, а когда дочь приходила домой, ее хватало лишь, чтобы поздороваться, спросить мать о самочувствии; потом дочь вздыхала: как славно побыть дома, не видя чужих лиц, — и уходила к себе, читала, или ждала гостей, или сама собиралась в гости, в театр, слушать музыку, или садилась за стол, штудировала медицинские книги, делала выписки, писала статью.
И работать, и отдыхать Иза могла только в тишине. Старая в общем-то не питала пристрастия к радио; но когда миновали первые шесть недель траура и с ними запрет на музыку, а она все была одна и без дела, она нехотя, чтобы убить время, стала включать приемник — и вскоре привыкла к нему: Вечерами старая испытывала какое-то горькое удовлетворение от того, что именно сейчас, когда идут самые интересные передачи, она не включает радио, отказывается даже от этого невинного удовольствия, чтобы не беспокоить Изу. Чтобы хотя бы в этом угодить ей.
Ей до смерти хотелось сделать что-нибудь для дочери — только возможность такая никак не представлялась.
В ее кулинарном искусстве, в ее кофе Иза не нуждалась, как не нуждалась и в том, чтобы мать помогала ей принимать гостей; хотя старая как-то прямо сказала, что охотно познакомилась бы с друзьями Изы. Дочь, поблагодарив, отказалась от ее услуг: гости к ней приходят обычно в такое время, когда старым людям пора быть в постели. Несколько раз — дочь была еще в институте, а Тереза, закончив с делами, уже ушла — старая боязливо подходила к столу Изы, открывала ее папки и даже уносила к себе какие-то книги, надеясь: вдруг ей удастся понять что-нибудь из того, чем занимается Иза, пусть немного, пусть лишь настолько, чтобы, если той понадобится вдруг какая-нибудь книга или журнал, тут же подать ей, чтобы дочери даже за этим не нужно было вставать с места. Но книги у Изы были сплошь по-французски или по-русски, и старая даже названий их не могла прочитать. Не много могла она разобрать, как ни напрягала глаза, и в записях Изы, где чуть не сплошь шли загадочные, непонятные для постороннего сокращения и значки. Она так и не поделилась с дочерью своими мечтами.
Старая уже опасалась делать для Изы даже самые мелкие, простые услуги: опорожнить пепельницу или прибрать комнату, когда Изе нужно было срочно куда-то уйти; однажды вместе с окурками и кофейной гущей она выбросила в мусор десертную ложечку, на следующий день ее принес привратник, и Тереза с такими комментариями положила ложечку перед ней, что старая с того дня побоялась бы выкинуть даже засохший букет. Она ужасно боялась Терезы.
Из окна ее комнаты видна была улица Йожефа.
Все чаще она проводила часы, придвинув к окну кресло, бывшее кресло Винце, и глядя вниз, на прохожих, на тупорылые автобусы, на огни светофора, на афиши, висящие поперек улицы на проволоке. Все это она рассматривала без особого интереса, думая в это время совсем о другом: например, о Гице, мастерице по епитрахилям, о том, как нынче упал спрос на ее работу, а ведь профессия у нее редкая, непросто собрать складки в плечевой части так, чтоб нигде ни морщинки не было лишней. Улица внизу, смотри не смотри, ничего не могла ей сказать. Иногда Тереза, жалея старую, говорила: погода нынче чудесная, чего у окна сидеть, погуляли бы; старая послушно одевалась и шла до угла улицы Радаи, где была маленькая площадь, усаживалась на скамейку и смотрела на детишек, играющих в песке; но то, что она ходит по улицам, сидит, смотрит по сторонам, казалось ей каким-то нереальным, ненастоящим; чем бы она ни занимала свой день, все было лишено смысла. Великодушие Терезы, заботившейся о ее здоровье, пропадало впустую: польза от свежего воздуха, который старая вдыхала, гуляя, не шла даже в сравнение с тем страхом, какой она испытывала перед перекрестками, где не было регулировщика, перед разноцветными мигающими глазами светофоров, перед трамваями, машинами, с грохотом проносящимися в двух шагах, пока она брела от дома до угла улицы Радаи.
Сама же площадь была довольно реальна — главным образом из-за голубей: каким-то непостижимым образом они напоминали ей Капитана; спустя некоторое время она стала брать с собой на площадь кулек с хлебными крошками; ей даже казалось, один из голубей, с воротничком и синими глазами, часто прилетавший и садившийся рядом, на спинку скамьи, как-то особенно привязался к ней, стал узнавать ее среди прочих.
На площади грелось на солнышке немало старух, были и старики, примерно в возрасте Винце: кожа у них на шее висела складками, и даже в эти, необычно жаркие, весенние дни они кутались в толстые шарфы. Старики читали газеты или просто сидели, зажмурив глаза, повернув лицо к солнцу, — о чем-то думали, как и она. Понемногу она привыкла к этой площади, полюбила ее. Сквера здесь еще не было — было лишь его обещание: вокруг трудились садовники, вскапывая газоны, в середине делали асфальтовую дорожку; это тоже было развлечение — смотреть на котел и на костер под клокочущим асфальтом, на пламя, то желтое, то карминно-красное.
Дома, в их городе, старики ходили посидеть на солнышке к памятнику Кошуту и все знали друг друга.
Ее никогда не тянуло к «пенсионной» компании: ведь там на скамейках теплыми летними утрами сиживали и многие из бывших знакомых, кто косо смотрел на Винце в те времена; она до сих пор не здоровалась с ними: ни с Беллой Тахи, ни с Тодоркой Ковачем — словом, ни с кем. Здесь, в Пеште, наверное, можно было бы подружиться с кем-нибудь, кто так же мучается одиночеством, как она: ведь никто из этих людей не знал и, значит, никогда не оскорблял Винце.
Несколько дней она присматривалась к лицам.
Старики, завсегдатаи площади, всегда почти приходили в одно и то же время, когда полуденное солнце пылало в полную силу, и садились по возможности на одно и то же место. Через некоторое время она знала их всех; видела, что среди них есть счастливцы, нянчащие внучат, есть друзья; они играют в карманные шахматы, едят соленые бублики, смеются. Был там старик, к которому каждый день, в обеденный перерыв, из слесарной мастерской напротив приходил кто-нибудь побеседовать, иногда ему показывали чертежи или инструменты, спрашивали совета. С мужчинами она не смела заводить разговор, хотя их было больше; она считала, это даже в ее возрасте неприлично. Так она сидела, надеясь, до самого обеда, ждала, чтобы кто-нибудь заговорил с ней. Тереза поглядывала на нее с удивлением: в последнее время старая частенько опаздывала на обед.
Долгое время ничего не происходило.
И вот однажды то, чего она так ждала, свершилось. Рядом с ней на скамью опустилась морщинистая старуха в боа из куницы, одетая, как молодая, в туфлях на высоких каблуках, с накрашенными губами и ногтями. Старая отодвинулась и загрустила: вон другие следят за собой. А она даже на это не способна. Ногти ее никогда в жизни не знали лака.
Она вдруг заметила, что соседка поглядывает на нее, видимо, собираясь заговорить. Радость залила ее горячей волной: наконец-то, кажется, кто-то обратил на нее внимание. «Говори, — твердила она про себя, словно молитву из одного-единственного слова, — ну говори же!» И вздрогнула от счастья, когда соседка спросила: не находит ли она, что весна в этом году, после стольких несносных дождей, порадовала их необычно теплой, приятной погодой?
За полчаса старая все рассказала про себя соседке, слова так и лились из нее. Та слушала, почти не перебивая, кивала, курила, становилась то веселой, то грустной, смотря по тому, о чем шла речь. Изложив постороннему человеку свою жизнь, старая ощутила невероятное облегчение; собеседница же смотрела на нее с такой нескрываемой завистью, с таким благоговением слушала о том, что ей совсем, совсем нечего делать, — что старая даже немного растерялась: собственно говоря, чего она жалуется, у нее же все прекрасно, ну, она не все могла предвидеть заранее, ей как-то не пришла в голову простая вещь, что у Изы не будет времени для нее, да и в помощи материнской она не нуждается; но ведь все, что делается или не делается в их доме, — это результат нежной заботы о ней ее дочери.
Старуху в боа звали Хильдой, Хильдой Вираг; выяснилось, что живут они недалеко друг от друга, всего через три дома.
Хильда Вираг сказала, что живет в одной комнате с несколькими молодыми родственницами. Что ж, тогда можно встречаться у нее, она с удовольствием увидит ее у себя, хоть сегодня же, в четыре часа, если у Хильды на это время нет других планов. У той не было других планов. По дороге домой старая решила было испечь что-нибудь, но передумала: не стоит рисковать, Тереза заметит, что она пользовалась духовкой. В конце концов она купила немного печенья. Дома она пообедала с аппетитом, потом навела порядок в своей комнате. Сегодня комната показалась ей исключительно уютной и удобной. Мебель красивая, без единого изъяна; до чего умно сделала Иза, отобрав из их мебели только ту, что лучше сохранилась; вон как тут хорошо, посмотреть приятно.
