Лея Любомирская - Лучшее лето в её жизни
– Не плачь! – говорит Катиня. – Он вернется! Ты ведь вернешься?
– Конечно, – отвечаю я. – Разве ты забыла, что дождь возвращается каждую зиму?
Мария Луиза улыбается и прижимает к себе Катиню.
– Ты тоже, пожалуйста, об этом не забудь, – тихонько просит она.
* * *Я иду прочь, прямо через деревья и дома. Через сотню шагов оборачиваюсь. На пороге залитого солнцем двухэтажного розового домика стоят две фигурки – одна побольше, другая поменьше – и машут мне ненужными по такой погоде красными зонтиками.
Принцесса и людоед
Погода была ужасная.
Вот так всегда. За весь год с неба может не упасть ни капли, посевы изжарятся на корню, овцы передохнут от жажды, фермеры станут выходить на демонстрации с требованием субсидий и компенсаций чаще, чем в поле, но стоит мне записать программу вперед на несколько дней и взять пару отгулов, чтобы наконец отдохнуть и немного побыть с Мигелем, немедленно начинается ливень.
А я уже на полдороге к Синтре.
Отдохнула, называется…
Принцесса была прекрасная.
Дождь пахнет смесью бензина и кофе.
Значит, где-то совсем близко заправка.
Но дождь стеной, и мне ее не видно.
Интересно, какая заправка? Если GALP, то заеду, кофе там отличный. А если BP, то, наверное, нет: и кофе у них с кислинкой, еще и пить приходится на улице. Не люблю.
Пока думаю о кофе, отключаю телефон.
Если не отключить – позвонит Жоакинь.
Я как раз буду размешивать сахар пластмассовой палочкой, какие на заправках дают вместо ложечек, а телефон в этот момент заиграет «Полет шмеля».
Я скажу:
– Да, Ким, милый, только не говори, что ты уже соскучился, потому что у меня два отгула.
А он ответит:
– Потом отгуляешь. Приезжай, я студию заказал на два часа и Жанаину уже вызвал.
А я ему:
– Ким, ну почему неверный прогноз прислала старая задница Ана Паула, а мучиться должна я?!
А он:
– Не капризничай, принцесса, тоже мне мучение – переписать три десятиминутных выпуска!
А я:
– Я тебе уже тысячу раз говорила – не зови меня принцессой!
А он…
А я…
Нет уж. Лучше просто отключить телефон.
Днем во втором часуЗаблудилась принцесса в лесу.
Запах бензина и кофе усиливается, а заправки все не видно. И вообще ничего не видно, как будто я не еду, а плыву в мутной воде, да еще и с зажмуренными глазами. Странно это как-то. И шоссе тоже очень странное, совсем пустынное, – я ползу еле-еле, а меня никто не обгоняет. И воздух странный, слишком мокрый, чтобы им дышать. И небо. И дождь. И я тоже какая-то странная сегодня, думаю всякую ерунду, а надо бы думать, что вот я доеду до Синтры, а там Мигель.
Видит, полянка – ужасная.На полянке землянка – прекрасная.
Заправка выныривает из дождя прямо передо мной. Это как-то неправильно. Не бывает заправок посреди шоссе. Место заправки – на обочине. Когда я была маленькая, я все время думала, что у заправок ужасно грустная судьба. Все же это невыносимо печально – сидеть на одном месте и смотреть, как жизнь пролетает мимо на скорости в сто двадцать километров в час.
Останавливаю машину, не доезжая до заправки метров двадцать. Заправка как заправка: под навесом шесть колонок в два ряда, в глубине – маленькое кафе, оттуда несутся одуряющие запахи кофе и свежей выпечки.
Мне нечего инкриминировать этой достойной АЗС, кроме того, что она почему-то стоит не на своем месте. Но при одной мысли о том, что я могу выйти из машины и войти в кафе, у меня леденеет затылок и начинаются рези в желудке.
А в землянке – людоед.
Песня опять вернулась…
Я сочинил ее – или думал, что сочинил, – когда был очень молод, очень голоден и очень азартен.
Вначале, для того чтобы Песня сработала, я вынужден был часами распевать ее во все горло, так что с первой Гостьей я разговаривал хриплым сорванным шепотом.
Я до сих пор помню, как она стояла на моем пороге – беленькая, пухленькая, перепуганная… слишком молоденькая для тяжелого, расшитого золотом бархатного платья. Ей совершенно не шел дурацкий остроконечный головной убор с прозрачной вуалью, свисающей до земли. Сомневаюсь, что он вообще кому-то шел, – я потом несколько раз просил Гостий примерить остроконечную шляпу, и у всех в ней был глупый вид, даже у самых хорошеньких.
Песня работала безотказно. Довольно скоро я обнаружил, что мне вовсе не надо петь ее вслух, достаточно просто мурлыкать себе под нос, – Гостьи послушно выходили из леса и стучали в мою дверь. Одна за одной. Одна за одной.
Заходи-ка на обед!
Я никогда не спрашивал имен моих Гостий. Они были просто еда. Такая же, как зайцы или фазаны, которых я иногда ловил в лесу. Мне не приходило в голову, что это плохо – есть себе подобных. Наоборот, иной раз я задумывался: а не перейти ли мне окончательно на Гостий? Уж больно жалобно кричат раненые зайцы. Из-за этого целый день голова болит и сны скверные снятся.
Он хватает нож – дело ясное!
Я так и не понял, чтó случилось.
То ли я случайно переврал слова.
То ли взял неверную ноту.
А может, Песня просто испортилась.
Только в одно прекрасное утро вместо новой Гостьи, живой, теплой и вкусной, с тонкой бархатистой кожей, через которую кое-где просвечивают голубоватые сосуды, ко мне пришли все те, кого я когда-то убил и съел.
Пришли и поселились со мной.
Степенная дона Леонор стала хозяйничать на кухне. Кровь из раны у нее на груди пятнала полы, капала в кашу и в бульон. Пухленькая дона Изабел и маленькая дона Мария да Глория предпочитали проводить время во дворе, с визгом перекидываясь отрубленной головой доны Аделаиды. А сама дона Аделаида бесконечно вышивала свое генеалогическое древо, сидя в моем кресле-качалке.
По вечерам Гостьи собирались вокруг меня и без гнева, без упрека рассказывали о себе, о своих семьях, вспоминали, как жили до того, как заблудились в моем лесу, о чем мечтали, с кем флиртовали, какие планы на будущее лелеяли, что чувствовали в тот момент, когда я их убивал.
От них нельзя было спрятаться. Двери их не удерживали, стены от них не защищали. Каждое утро, открыв глаза, я видел мертвые улыбки мертвых принцесс, плотно обступивших мою кровать.
Их нельзя было убить. Просто потому, что один раз я уже это сделал.
От них нельзя было убежать. Да что там, я даже не мог покончить с собой. Гостьи отняли у меня ножи и веревку и бдительно следили за тем, чтобы я хорошо питался и не вздумал съесть что-нибудь неподобающее.
А самое ужасное, что я хоть и понимал, что все дело в проклятой Песне, но никак не мог перестать ее мурлыкать.
Так мы и жили. Зима неустанно сменялась весной, сезон дождей приходил на смену засушливой жаре, и только в моем доме время, казалось, застыло. Все так же пачкала полы кровью дона Леонор, все так же оглушительно визжали во дворе дона Изабел и дона Мария, и все так же я напевал постылую Песню… пока однажды ночью ветер не донес мне обрывок простенького мотивчика. Гостьи немедленно загалдели, стараясь заглушить запретные звуки, но я уже понял логику и немудрящий музыкальный рисунок. Дни и ночи я, как маньяк, твердил про себя этот мотивчик, пока он не поселился у меня в голове так же плотно, как когда-то Песня. И тогда я увидел, как мои Гостьи, с которыми я прожил бок о бок несколько сотен лет, покидают мой дом и уходят в лес. Одна за одной.
Вдруг увидел, какая прекрасная…
«Ну же! – говорю я себе. – Ну что ты трусишь, дурочка? Ты не сиротка Мария да Силва, а это не изба злой ведьмы. Это обычная автозаправка GALP, здесь машинам наливают бензину, а людям – кофе, а еще пекут слоеные пирожки из полуфабрикатов».
Я представляю себе типичный «заправочный» круассан. Вот его, золотистый и хрустящий, достают из микроволновки, а он упоительно так пахнет свежим, ужасно неполезным, тестом! Разрезают пополам, кладут на одну половинку ломтик ветчины и кусочек сыра, накрывают сверху другой половинкой и подают на картонной тарелочке. А рядом, в маленькой белой чашечке, благоухает кофе. На боку у чашечки нарисован зеленый треугольник и написано «Дельта».
Я представляю это себе так отчетливо, что ледяные пальцы, вцепившиеся в мой затылок, разжимаются. Правда, рези в желудке усиливаются, но уже от голода, а не от страха.
Решительно открываю дверь и выхожу под дождь. В двух шагах от меня под огромным зонтом стоит крупный рыхлый мужчина в форме работника заправки. Он смотрит на меня ничего не выражающими темными глазами навыкате и шевелит губами, словно что-то проговаривает про себя. Потом откашливается и хрипло произносит:
– Здравствуйте, принцесса.
Людоеду сразу стало худо.
Сегодня Песня вернулась. Я проснулся, а она звучит у меня в голове – так ясно, как будто кто-то ее там поет. А потом появилась Гостья.
Не дона Изабел с синюшным распухшим лицом удавленницы.
