Гюнтер Грасс - Фотокамера
А Таддель, который не верит в чудеса, все-таки крикнул, когда Марихен собралась снимать тебя с костылями: «Загадай желание, Паульхен! Скорее загадай желание!»
Но снимки она показала только мне. Их было с дюжину или больше. На них было видно, как в универмаге «Ка-Де-Ве» или «Европа-Центр» я скачу на костылях по эскалатору вверх и вниз, даже против движения, что особенно опасно. С ума сойти! Прыгаю через три ступеньки. А сверху, снизу стоят люди и — чего я вовсе не хотел — аплодируют, потому что я так ловко управляюсь с костылями. Я даже перескакивал с одного эскалатора на другой, который двигался в противоположном направлении. Вторая серия снимков запечатлела, как я, уже в деревне, несусь стремглав вниз по откосу дамбы Штёра. Мне даже удается исполнить сальто с костылями. Правда, только на фотографии.
Позже ты, как собачка, бегал за ней, когда она гуляла по дамбе к маяку Холлерветтерн.
Я ковылял до дамбы на Эльбе, где Мария даже в ненастье снимала дальние планы бокс-камерой «Агфа», которая годится только для близких расстояний и ясной погоды, большие танкеры и контейнеровозы, идущие из Гамбурга или в Гамбург. Она фотографировала с дамбы даже военные корабли, наши и иностранные. Однажды ей повезло на английский авианосец, прибывший с визитом дружбы. С ума сойти! Я ничего не сказал, но про себя подумал: интересно, как…
Спорим, она снимала корабли для папы, который, закончив толстый роман, принялся за тоненькую книжку, как говорила Ромашка, «для роздыха».
Речь там шла о Тридцатилетней войне перед самым ее концом.
Вот он и хотел с помощью фотокамеры отмотать время назад.
Тогда датчане захватили в нашем крае Кремлевские и Вильстерские марши, а Глюкштадт и Кремпе подверглись осаде шведов, которые воевали с датчанами, а может — не помню, — это был Валленштейн; Старик знал о нем очень много, даже что, помимо осады, на Эльбе разыгралось настоящее морское сражение. Думаю, именно поэтому Мария щелкала простенькой камерой с дамбы на Эльбе современные боевые корабли, чтобы потом, используя свои трюки, воскресить историю, которую мы проходили в школе…
Так оно и было. Ведь отец здорово разбирался в истории, поэтому он хотел, чтобы каждая мелочь была «наглядной»; он говорил ей: «Мне надо знать, сколько парусов ставили шведы и сколькими пушками были вооружены датские суда…»
Старик называл это «историческими снимками», а она делала их — отдельные фотографии и целые серии…
…она вообще исполняла любое его желание, в любую погоду…
Ее можно было увидеть на дамбе даже при сильнейшем норд-весте. Ветер не давал ей стоять прямо, а она снимала и снимала. Наш Паульхен, еще на костылях, всегда был рядом.
Ну и что? Ромашка считала это нормальным. Дескать, пусть Марихен делает невозможное.
Мы постоянно слышали: «Некоторые вещи нельзя просто выдумать».
Иногда Ромашка говорила: «Когда книга будет сочинена до конца, вы сможете ее прочесть».
Она подкладывала нам кучу книжек других писателей.
Помню, например, «Над пропастью во ржи».
Запоем читал один Яспер. Все, что попадет под руку. Но не папины книги.
Пата интересовал только журнальчик «Браво», позднее он перешел на газеты, даже начал почитывать романы…
А Жорж прочел всего Жюля Верна.
Яспер был у нас исключением.
Читал за всех.
За меня — уж точно. Я признавал тогда исключительно футбольный журнал «Кикер».
Что касается новой тоненькой книжки, то отец, по словам Ромашки, пока еще «искал мотивы».
Поэтому Старушенция и ходила постоянно на кладбище.
Снимала старые надгробья вокруг церкви.
Спорим, потом, когда она удалялась в темную комнату, на всех снимках проявлялись вылезшие из гробов мертвецы, которые оживали и разгуливали в старинных одеждах, шароварах, париках, а?
Так или иначе Старик, Ромашка, Паульхен и я отправились на нашем «мерседесе-комби» в Мюнстерланд; ты, Таддель, с нами не поехал…
…на сей раз не поехала и Мария, которая либо просто отказалась присоединиться к нам, как Таддель, либо вообще пребывала в дурном настроении…
Зато она отдала папе бокс-камеру, чего раньше никогда не делала.
Когда мы прибыли в Тельгте, он принялся снимать бокс-камерой недостающие мотивы…
Хотя раньше никогда не фотографировал, но здесь отщелкал несколько пленок…
Я уже обходился без костылей. Показал ему, как обращаться с бокс-камерой «Агфа», чтобы он не пытался снимать по наитию, навскидку, как это делала Мария…
Он водил видоискателем по самой обычной автомобильной парковке, к тому же почти пустой. На снимках получилась бы голая бетонная площадка.
Парковка находилась на острове между двумя рукавами реки Эмс, соединявшимися снова у мельницы…
Развалины этой мельницы он тоже снял.
Но больше всего его интересовала бетонная площадка, потому что, по его словам, «именно здесь триста лет назад находился постоялый двор, место действия моей истории». Тут останавливались купцы, которые возили сукна и полные бочонки по мосту через Эмс.
«Тогда, — объяснил твой папа, — шла война, которая никак не кончалась, хотя неподалеку, в Мюнстере, уже несколько лет продолжались мирные переговоры. Именно сюда, где теперь пустует парковка, на постоялый двор съехались литераторы…»
Они намеревались читать друг другу отрывки из своих произведений. Заковыристые штуки, барокко и все такое…
А все потому, что папа Тадделя сам принимал участие в подобных литературных встречах, когда был совсем молодым и в разных местах общался с другими писателями.
Он отщелкал на парковке не меньше трех пленок. Я помогал ему менять кассеты. Их нужно вставлять так, чтобы красная полоска была снаружи. Он этого не знал, но быстро сообразил, в чем дело. Главное, сама фотокамера тайком творила свои чудеса…
Несколько человек остановились на парковке, потому что узнали нашего Старика, который без устали щелкал фотокамерой.
Нам стало неловко.
Вероятно, узнав папу, они призадумались: «Чего тут ищет этот усатый?»
Ясное дело, Лара. Наверняка решили, будто он пронюхал что-то про здешних покойников и решил до них докопаться.
Но он не обращал на зевак никакого внимания.
Зато истории, которые он рассказывал, пока фотографировал, были довольно занимательными. Он хорошо знал, о чем шла речь на тех мирных переговорах. Чего хотели шведы, чего добивались французы и как уже тогда баварцы с саксонцами намеревались всех облапошить. Дело не в том, какая из религий самая правильная, — торговались из-за территориальных владений. Так островок, где родилась Ромашка, город Грайфсвальд, где она ходила в школу и училась играть на органе, на долгие времена отошли шведам. Ромашка до сих пор на вопрос, откуда она родом, иногда отвечает: «Из шведской Передней Померании».
С тех же времен сохранилась колыбельная, которую папа Тадделя напевал нам летом на острове Мён, — ты, Лена, проводила каникулы с нами, — когда мы не могли заснуть. Необычная колыбельная. Начиналась она словами «Майский жук, лети ко мне!», а кончалась фразой «Померания — в огне!». Там были жуткие куплеты: «На ночь помолись, сынок, чтобы швед нас не пожег…»
Дальше еще страшнее: «Швед придет, тебя убьет, дом и хлев наш подожжет».
Спой, Лена! Ты же любишь петь.
Если вы подхватите.
Давайте вместе: «Майский жук, лети ко мне! Нет отца, он на войне…»
Фотографии, которые твой папа с помощью Паульхена нащелкал, снимая парковку, а затем и весь городок, где есть часовня с мадонной, куда приходят паломники, чтобы исцелиться от всяческих недугов, позднее очутились в темной комнате, однако никто из нас не узнал, какие там творились чудеса…
Никто не увидел тех снимков, даже Ромашка.
Твой папа только сказал: «Отличные получились снимки. Правда, некоторые вышли чуточку нерезкими…»
Но постоялый двор был виден четко. Можно было сосчитать количество хлевов или конюшен, все они и сам постоялый двор были крыты камышом. Все целехонько. Никаких повреждений от войны.
Наш новоиспеченный фотограф хвастал: «Правда, дети! На одном снимке, прямо у постоялого двора, видно женщину. Нечетко, но узнать можно. Думаю, это хозяйка, некая Либушка по прозвищу Кураж».
Потом он хвалился еще какими-то фотопортретами, которые у него получились на мельнице в Тельгте и в тамошней часовне: «На берегу Эмса я щелкнул Грефлингера, а также человека по имени Гельнхаузен, прозываемого Стрелком; в часовне, стоя на коленях, крестился юный Шефлер…»
Но рассказал он это уже летом, когда мы, как обычно, проводили каникулы на датском острове, где Ромашка чувствовала себя счастливой, отец неизменно пребывал в хорошем настроении и стояла преимущественно хорошая погода.
Однако Старик лишь ненадолго выходил прогуляться с нами на луг, к берегу, потому что спешил к своей «Оливетти».
