Давид Фонкинос - Идиотизм наизнанку
— Я сказала Эглантине, что она может идти наверх… Есть холодное вино и горячая музыка… жду тебя, Виктор…
Мое жалкое имя на ее устах.
Я прыгнул под душ; как давно я не мылся по достойному поводу. Мыло стало розовым. Я не видел в этом повороте ничего странного, я никогда не сомневался, что она вернется. Я хорошо знал женщин, у них всегда так. Сначала им нужно пережить кризис, потом все проходит. Мысль о разрыве — их маленький грешок. И тем не менее я не мог не признать, что, добиваясь ее возвращения как помилования, я правильно рассчитал свою стратегию. Понадобился только один вечер с Конрадом, чтобы ей опять безумно захотелось меня. Материнский инстинкт привел ее ко мне в этом спланированном заранее состоянии размягчения. Я никогда не смогу воздать должное гениальности Конрада. Или же моей собственной.
Я сожалел об очевидном отсутствии свежести только что выбритых щек. Реклама всегда создает впечатление, что ты выступишь сейчас из пены морской с ослепительной улыбкой. Я же выступил с ожогом. С пылающим лицом (я не мог поверить в то, что случайно превысил прописанную дозировку одеколона), я лил на себя холодную воду, неизбежно вызывая гусиную кожу. Поневоле получилось чередование: горячее — холодное. Мною овладевала скрытая паника. Тереза всегда вкладывала в свои импульсивные поступки дозу нескрываемого нетерпения. С каждым очередным блужданием моей нестабильной плоти я уменьшал свой шанс на успех, ее ожидание работало против меня. Но я предпочел бы заставить ее ждать, чем сделать что то неправильно. Особенно потому, что два наших последних столкновения превратились в пародию на фиаско. Ни за что на свете я не хотел повторить ошибки с сардинами или с полубритьем. На сей раз я явлюсь тщательно выбритым и без подарка. Моя кожа пошла на достойный компромисс, не выдавая снаружи сильнейшее внутреннее жжение. Главное было при мне, в конце концов. Внешний вид. Сила любой связи в ее сопротивлении внешнему. И, честно говоря, после того как я напялил на себя маску забытого всеми, я мог растопить любое сердце. На секунду я пожалел о том, что нет Конрада, я бы так хотел, чтоб он увидел меня таким: рафинированная смесь элегантности и трезвости. Он наверняка бы гордился мной. Гостиная открылась, и Тереза, подняв свой бокал, расхохоталась:
— Ты забыл надеть туфли…
— Я не думал, что ты будешь смотреть мне на ноги!
Здорово я отбрил ее, она надеялась, что выбьет почву у меня из под ног, женит на себе, но с этим покончено. У нас возобновятся настоящие отношения, и она увидит, кто из нас главный. Стоило мне сформулировать эти мысли, как я тут же раскис при виде Терезы. Я любил ее как в первый день. Она была единственной женщиной в моей жизни. Я подошел, чтобы сжать ее в объятиях, чтобы поцеловать ей руки, чтобы положить их себе на сердце, как букет. Она поставила бокал. Я узнал Послеполуденный отдых фавна моего любимого Дебюсси. И свечи трепетали на столе, ликуя, как выпущенные на волю пленники. Тогда естественно пришлось вернуть тишине полученное наслаждение.
Вечерние туалеты лучше смотрятся днем. Нет ничего приятнее, чем увидеть голый зад в неурочное время. Ее тяжелые, четко обрисованные ляжки свидетельствовали о том, что мои эротические воспоминания были не сном, а явью. Время, проведенное без тела Терезы, было временем попыток вспомнить тело Терезы. Но всего труднее было воскресить в памяти лицо, которое появлялось достаточно редко. Именно так я вновь узнавал и вновь открывал для себя ту, которую всегда любил. Она одновременно и в равной степени воплощала в себе эти два удовольствия. Тереза исполняла партию «воспоминание», сильно наклонив голову набок (моя любимая поза), предоставляя мне тем самым удовольствие любоваться ее густыми волосами, ниспадающими, словно Ниагара. И Тереза обновила репертуар, внеся варианты, доселе мне неизвестные; мне казалось, что она не из тех, кто кусает себе губы. По правде сказать, эти кусания губ всегда представлялись мне преувеличением эротического капитала; эдакий рекламный ролик, в котором авансом предлагается квинтэссенция, лучшие сцены, даже некоторая претензия на большее. У нее этот новый прием покусывания губ давал мне возможность представить себе новые горизонты, погружая меня в пучину озадаченности. Должен уточнить, речь идет о сексуальной озадаченности, то есть об опустошительном возбуждении.
Возвращение Терезы в поле моего зрения переполняло меня новыми ощущениями и интеллектуальными мыслями. Любовь вливает новые соки. Мое тело пробивалось вперед как нераспустившийся тюльпан. Она тоже, казалось, наливается розовым цветом, чередуя перекатывания с боку на бок со слабыми намеками на движения. Взволнована, чего там! Мне хотелось обнадежить ее своим телом, показать, что она может без боязни отбросить свои тревоги и колебания… Я рядом! Несколько в стиле Джакометти,[14] это так, но рядом. Сильные эмоции способны сделать меня утонченным, кожа да кости, — наверняка благодаря воздуху, который наполнял меня в период трудной адаптации к одиночеству, а затем улетучился при появлении у меня общественного статуса. Мы застенчиво сели вдвоем на диван, как школьники в первый день учебного года. Мы тоже восстанавливали в памяти наши отличительные черточки. Она смотрела на меня, и, пока она гладила меня по лицу, я пришел к заключению, что взгляд ее переполнен восхищением. Какой нежный голос.
— Конрад много говорил о тебе и твоей доброте, (лаская меня) …мне кажется, он относится к тебе как к отцу (мой план превзошел все ожидания, зашел слишком далеко, потому что я почти забыл про этот план, который продолжал действовать) …знаешь, я никогда не думала, что ты способен взять на себя такую ответственность (я проявил себя настоящим мужчиной…), я поняла, насколько забросила тебя, какой ты замечательный (счастливый). Я немножко сержусь на себя за свою глупость (настоящая женщина…), за свой срыв и непонятные ожидания, за все страдания, которые я могла тебе причинить… сержусь на себя… и готова измениться (и наконец съесть эти коллекционные сардины).
Я пытался выразить свои эмоции руками, ибо не мог выговорить ни слова. Мои пальцы нежно поглаживали божественный волосяной покров Терезы, лелея надежду зажить отдельной от руки жизнью.
Мы избегали поцелуев, выбирая окольные пути. И ее, и мои губы краснели, чувствуя взаимную близость, насвистывали, осмелев. Они радовались, наши губы. Вновь открыть для себя хорошо знакомое — высшая точка эротики; если новизна, естественным образом, вызывает раздражение, то надежда никогда не исчезает. Повторное открытие обладает всеми преимуществами хорошо знакомого, но при этом почти отсутствуют ошибки и неожиданности острых ощущений, зашедших слишком далеко. Наши шеи переплелись, как у жирафов, носы уткнулись в мочку уха, намертво слились друг с другом, не отваживаясь на поцелуй. Я сжимал ее в объятиях всю целиком. Я слышал, как она шепчет слова — предвестники наслаждения, как тихонько и плавно дышит и при этом совсем не свистит носом. Какое счастье! Когда эти ручки обнимают нас этими крохотными пальчиками…
Движемся к поцелую…
— Любовь моя… как ты думаешь, можно мне пойти пообедать с Конрадом сегодня вечером?
Мои губы слишком выдвинуты вперед, а это ухудшает слух. Очень часто, когда мужчины вытягивают шею, чтобы получить поцелуй, они закрывают глаза, и при этом странном поведении, возбуждающем чувственность, у них закладывает уши. Поэтому я сначала ответил: «Да, любовь моя», потому что мне послышалось: «Любовь моя, можно мне поцеловать тебя?»
Мины замедленного действия самые опасные.
Они взрываются, когда ты погружен в мечты.
Мужчины глупы (заметим походя: легче приписать мужские недостатки тендерной категории, чем считать, что они свойственны именно тебе). Действительно, мужчины никогда не улавливают очевидное, которое вполне очевидно. Я пустился в размышления: «да, почему бы и нет, главное то, что мы опять обрели друг друга, все остальное — из романов и т. д. и т. п.» Я продолжал искать подход к ее рту, и это странное выражение «сегодня вечером» вдруг насторожило меня. В этом было что то нелогичное. Как могла Тереза, страстно желая вновь увидеть меня после столь долгого разрыва, при этом стремиться провести вечер нашего примирения с Конрадом? Внимание! Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы перейти от сомнений к проявлению этих сомнений. Я по прежнему сохранял иллюзии относительно ее благих намерений, а потом воскликнул:
— Что?!
Такое мягкое «что», но той мягкости, которая обладает способностью резко измениться в любой момент. Последняя стадия, когда сила предоставляет передышку. Знаю, звучит шаблонно, но думаешь о затишье перед бурей. Я обрету миллион мужских импульсов в моей грядущей агрессивности; в конце концов, мне показалось, я не один на этой земле, мне предстояло резать по живому. В тишине острее чувствуешь свое одиночество, именно так. Чтобы помириться, нужно, по крайней мере, быть одному.
