Владимир Соколовский - Твой день и час
По ориентировке, все трое сбежавших были уроженцами Горьковской области — следовательно, все силы бросят теперь на железную дорогу, вокзалы, станции, поезда. Установят контроль над местами, где те раньше жили. Так галдели собравшиеся в кабинетах люди. И лишь немногие, Фаткуллин в том числе, рассуждали иначе:
— Не надо считать их дураками. Здесь не тайга, а огромный город. Там залечь некуда, хочешь не хочешь — надо идти. Я полагаю, кто-нибудь с этапа дал им наколку, где тут можно укрыться и пересидеть. А потом, когда все стихнет, двинуться дальше.
Фаридыч побегал, посновал по кабинетам, потрепался и — сгинул, пропал куда-то. Оделся и ушел. Из следователей остались лишь Бормотов, Носов да Анна Степановна. Фудзияму дома не застали, заплаканная жена сказала: «Не приходил со вчерашнего дня»; Хозяшев жил слишком далеко, до него было попросту не дотянуться.
Михаил сидел один и маялся. Болела голова, хотелось спать. Все эти ночные массовые вызовы ничего, кроме лишней бестолковщины, не дают. Он торкнулся к начальнику отделения:
— Что мне делать?
— Работай по своим делам. Что, и заняться уже нечем? Я могу подбросить, смотри… Эй, погоди! Присядь на минутку.
Лицо у него было серое, рыхлое.
— Ты пил вчера?
— Вам-то что за интерес?
— Ладно, ладно, не серчай… Праздник ведь. Ну, спрошу так: отмечал?
— Допустим… дальше что?
— В компании?
— Да вы говорите прямо — чего надо-то?
— Этот… Фудзияма там был или нет?
— Если да — то что?
— Ты меня не понимаешь… А я вот что хочу выяснить: говорит ли он про дело Мошонкиной, и в каком смысле: может, жалобу хочет на меня писать в облпрокуратуру, начальнику управления… Он вчера заходил еще раз ко мне, обещался.
— Если обещался — значит, хочет…
— И накатает, наверно… Что-то сильно они на меня взъелись, наши друзья: Фаткуллин, Хозяшев, Фудзияма этот, мать бы его… Чем я им не угодил? Тем, что вино с ними не пью, что ли? Так станешь пить — еще быстрее залетишь. Сами же еще и настучат, сволочи.
— Зачем вы мне-то это говорите?
— А с кем тут еще поговоришь? Вот что, Миша: похоже, у меня снова все грозит накрыться. И как раз тогда, когда наверху решается вопрос о моем продвижении. А если я залечу снова, как раньше, то капец: не только подполковничьих погон не видать, а как бы и вообще из этой системы не вылететь. Ты подумай, какая может случиться беда: ведь мне всего три года до полной выслуги осталось, и вдруг — все псу под хвост…
10
Да, Петр Сергеич давно был бы на высоком посту, в подполковничьем звании, не окажись он жертвой милицейской статистики, по которой кровь из носу — дай только раскрытие! И собственного служебного ража. Он работал раньше в следственном отделе управления, начальником отделения, прочился уже на полковничью должность — как вдруг все пресеклось скоро и безжалостно. Из средней России поступили сведения, что задержан вор-рецидивист, домушник, гастролировавший и по здешним местам. Уголовка обрадовалась, вора срочно этапировали сюда. Собрали нераскрытые дела по квартирным кражам. Бормотова прикомандировали к бригаде — скорей, для того, чтобы он смог лишний раз отличиться, ибо это пахло повышением положительной отчетности, а такие дела начальство не забывает — и, помимо разовых знаков внимания в виде премий, благодарностей и т. п. — осеняет отличившихся дальнейшей благосклонностью. Нераскрытые кражи вор брал на себя охотно и даже подбадривал суетливо-радостных оперативников: «Давай-давай! Десятком больше, десятком меньше — не все ли мне равно?» Так оно и было, в сущности: на верхнем сроке количество краж уже не сказывалось, если их было много. Однако преступник сразу же заявил: «Только от одного, ради Бога, избавьте: конкретный адрес, что взял, как добирался… Мало ли где я не был! Я этого не запоминаю. Сами ведите, сами кажите. А я все признаю».
И вот почти ежедневно Бормотов в очередном протоколе допроса строчил: «Не вы ли, такой-то, совершили тайное хищение личного имущества путем подбора ключа (или взлома замка) в доме таком-то на такой-то улице, в такой-то квартире, такого-то числа, месяца, года, где похитили то-то, то-то и то-то?» — дальше переписывались данные очередного нераскрытого дела. Ниже следовало подтверждение вора: «Да, я, такой-то, действительно…» После чего преступник вывозился на так называемый показ. Фотографировали его рядом с домом, подъездом, в квартире, где совершено было преступление. Намотали таким образом около полусотни краж, и все были очень довольны: и сам вор, и расследователи. Он — тем, что на виду, им интересуется столько людей, они его подпитывают, снабжают хорошим куревом, срок идет, впечатлений масса, не то что в зоне. Областное милицейское начальство потирало руки: процент раскрываемости не рос, а прямо-таки прыгал вверх, министерство гукало в трубку одобрительные слова, и даже прошел слух, что кому-то надо досрочно вертеть дырки в погонах…
Первым готовился к этому, понятно, Бормотов: как-никак, в бригаде он считался основным специалистом. Но решено было дождаться суда.
И правильно: там все воздвигнутое здание рухнуло самым жалким образом, вор просто-напросто отказался от всех предъявленных ему в обвинении здешних краж: он-де и был-то в городе всего неделю — заехал, возвращаясь из заключения, к раньше освободившемуся корешу. И всю неделю они беспробудно пили с такими же блатными матрешками и ни на какие кражи не ходили.
«Но вы же признавали на следствии факты совершения преступлений?» — спросил обескураженный судья. «А куда было деваться? Они как взяли в оборот — да, думаю, какая мне разница! Лишь бы отвязались. Все там просто было: и адрес подскажут, и привезут, и сфотографируют — знай только показания подписывай!» Никаких других доказательств в деле не фигурировало. Его вернули на доследование. Милиция ощетинилась было, но тут последовал удар, окончательно смешавший карты: задержали троих ребят, школьников, квартирных воров, и они взяли на себя несколько краж, приписываемых ранее рецидивисту. На сей раз следствие (по малолеткам его вела прокуратура) было проведено тщательнее, вину пацанов доказали полностью, удалось изъять часть вещей. И не спрятать концов, не оправдаться втихую — не станешь же шустрить в другом ведомстве. Грянул гром! Все получили по рогам: в основном строгачами, предупреждениями о неполном служебном соответствии и понижениями в должности. Майор Бормотов стал начальником отделения в окраинном городском райотделе. С того случая прошло довольно уж времени, прошедшее затянулось дымкой, и где-то наверху, видно, снова стали прочить Петру Сергеичу повышение: не могли же они забыть старого служаку!
11
— Только ты меня можешь выручить…
— Я?! Как?..
— Очень просто. Если спросят, был или нет при тебе такой разговор — скажи, что не было ничего подобного, все это со стороны Вайсбурда ложь и клевета. Нас двое, я все представлю в нужном свете, компромат по низу идет на него сейчас капитальный — кому поверят, как думаешь?
Носов топтался, перерабатывая введенную информацию. А майор зудел вкрадчиво, убедительно:
— Если мы и х одолеем — ты не пожалеешь. Я уйду в управление — вытащу тебя, у меня связи надежные, да и сам я кое-что буду там значить. Я вообще считаю, что ты перспективный. Ну, это все от нас не уйдет. Обещаю провернуть в течение года. Как ты смотришь?
— Нет, Петр Сергеич, как хотите, а я не могу. Не умею врать. Отец с мамкой сильно за это били. Не могу, извините. И рад бы, как говорится, да вот видите…
— Н-да? — лицо майора снова стало багроветь: он, видно, уверен был в другом исходе разговора. — Оставляешь, значит, в пасть кидаешь… Ну ничего, я живуч, как-нито выплыву. Только ты не пожалей, смотри. Лучше подумай.
Носов понимал, конечно, что нажил в лице Бормотова смертельного врага, на всю жизнь — но его такой факт мало сейчас волновал. Это чепуха, что он там наплел: насчет неимоверной честности своей, неумения врать и так далее. Врать он умел отлично. Но здесь, в том вранье, какое предлагал ему майор, не было у него никакой заинтересованности. Ну, наврет он какому-нибудь проверяющему, комиссии — кто вообще этими делами занимается, Бог его знает! Бормотов сразу взмоет в верха, куда его прочат, — а он, Миша Носов? Останется со своими друзьями и сослуживцами: теми же Фаридычем, старым Коляном Хозяшевым, Фудзиямой. А они не потерпят такого предательства, сожрут, создадут невыносимые условия в коллективе, — зачем это ему надо? Даже если и переведешься после в другой отдел, с повышением, как сулит Петр Сергеич — там уже все будет известно, взаимная информация у следователей поставлена — будь здоров. И станешь так скитаться, с репутацией подлеца. Нет уж… Добро бы он был карьерист, куда-то стремился. Ему и этого покуда хватает. Так что не стоит пачкать себя. Пускай Бормотов сам выбирается, как может. Его проблемы. Будет знать, как учить подчиненных неправильным вещам. Взял бы да и сделал сам все потихоньку. Зачем сунул дело Борьке? Хотел остаться в стороне, все оборудовать чужими руками, знал, что дело горячее, может рвануть — подставлю, мол, вместо себя другого человечка. Вот начальство — всегда почему-то считает, что подчиненные глупее его. Все равно ведь для его отделения эта квартира шла мимо. Поддался монинской агитации, ложному патриотизму: мы должны обеспечивать своих работников! Вот и обеспечил… Однако Носов не считал правильным и Зинкино оправдание — ведь был же, был там притон, в ее квартире! И чепуху Машка спорола насчет корыстных интересов, якобы обязательных для этого состава преступления. Там, в статье, в описательной части, сказано так: «Содержание притонов разврата, сводничество с корыстной целью…» Она просто неправильно истолковала эту статью, подумала, что «с корыстной целью» относится к обоим составам преступлений. А на самом деле, если судить здраво, притон — он и есть притон, никакой корысти из его содержания владелец может и не иметь. Вот сводничество — другое дело, там преступник сводит определенных мужчину и женщину именно за деньги. И законодатель, скорее всего, подразумевал именно такое толкование. А вот — поди ж ты! Ясно не выразил свою волю — и заскок, превратное толкование на практике. Конечно, судья, если не совсем понимает статью, лучше подстрахуется, чтобы избежать потом обвинения в неправильном осуждении человека. Но если ориентироваться на тот же здравый смысл — позицию Маши нельзя признать верной. Как и во втором пункте: о том, что необходимо решение райисполкома о признании помещения притоном. А почему сам суд, исходя из материалов дела, не может признать его таковым? Райисполком может сто лет не знать о существовании подобного заведения. Перед судом же вся картина, он допрашивает подсудимого, свидетелей, у него документы собраны в уголовном деле. Сама Маша говорит: по такому пути идет судебная практика. Ну, пускай идет. Что это — закон? Может быть, и обычная отговорка от нежелания брать на себя ответственность — кто ее собирал и обобщал, эту практику о притонах, ведь дел-то по этой статье из-за их склочности и неопределенности — считанные, поди, единицы…
