Иван Зорин - Роман в социальных сетях
После того, как Сидор Куляш захотел сделать репортаж о «Раскольникове» в группе к нему стали относится настороженно. «Завидуют, — по-своему понял он, когда его сообщения перестали комментировать. — А сами мечтают попасть в кадр». Но в глубине ему было обидно, и он оживился, когда «Аделаида», казалось, подтвердила его предположение:
«А можно мне попасть на телевидение? Я могла бы принять участие в ток-шоу».
«Их много. В каком именно?»
«Да в любом, у меня обо всем есть свое мнение».
«Свое ли? — подумал Сидор Куляш. — Стоит ли с ней говорить?» Но выбирать не приходилось:
«И все же определитесь. Какое ток-шоу вам больше нравится?»
«Мне абсолютно все равно! Они же на одно лицо».
И тут Сидор Куляш понял, что его разыгрывают.
«Пожалуй, ограничимся этой группой. Кстати, роль дуры у вас хорошо получается!»
«Репетирую ток-шоу», — парировала «Аделаида» с кучей язвительных смайликов.
Это понравилось «Иннокентию Скородуму» и «Зинаиде Пчель». Хотела к ним присоединиться и Полина Траговец. Но, вспомнив, что участники группы ей уже сняться, решила этого не делать. «Пора лечь на дно, — закрыла она сайт. — Иначе можно рехнуться».
Сидор Куляш также каждый день давал себе слово больше не появляться в группе. И каждый раз его нарушал.
— Сам как вечер — в Интернет, — коротко рассмеявшись, похлопал его по плечу начальник. — В жизни-то и поговорить не с кем.
— Эт-точно, — кивал Сидор Куляш. — И в Интернете все умнее, как в телестудии.
— Это потому что, вживую не видишь.
— И не дай Бог!
Сидор Куляш убеждал себя, что дискуссировать с членами интернетовского сообщества, все равно, что разговаривать с телеведущей, поставив перед собой банку пива. Но приходил вечер, принося тоскливое одиночество, заставляя вновь окунуться в аквариум по ту сторону экрана.
«У меня жена пустая, холодная, как рыба, — хотелось написать ему. — А развестись боюсь — идти некуда, да и привык». А вместо этого он рассуждал о том, почему каждый последующий муж хуже предыдущего, распространялся о коммуникационных технологиях, и рисовал картины далекого будущего. «Раскольников» больше не объявлялся, и Сидору Куляшу для репортажа пришлось довольствоваться тем, что есть. Он сделал упор на моральной стороне произошедшего в группе, живописуя страшный выбор, перед которым поставил ее убийца. «А как бы поступили вы?» — рефреном повторял он, обращаясь к зрителям. На этом вопросе строился весь репортаж, однако про исключение «Раскольникова» из группы, в котором сыграл главную роль, Сидор Куляш умолчал. В репортаже рассказывалось о сострадании, которое все мгновенно испытали к «Авелю», о том, как незнакомые люди, собирали деньги, чтобы выкупить его жизнь, и, наконец, о вмешательстве доблестной полиции, взявшей дело в свои руки. «Никаких уступок шантажистам, — объяснял актер в полицейской форме, нанятый Сидором Куляш вместе с реквизитом. — К тому же ваша жертва абсолютно бесполезна, в преступном мире свои законы, и киллер, взявший «заказ», не может его не выполнить». Изменив финал, Сидор Куляш проявил репортерское чутье, шестым чувством угадав правду, точно видел мрачный, сырой подъезд, в котором за железной коробкой лифта поджидал «Авеля» «Раскольников». Все получилось в лучших традициях жанра, его репортаж имел шумный успех, и Сидор Куляш был на седьмом небе.
— Не зря в Интерете сидишь, — похвалил его начальник. — Ссылку в своей группе оставил?
— Выложил видео, — уточнил Сидор. — Пусть посмотрят.
Но уже вечером он об этом пожалел.
«А вы мерзавец, — написала ему «Дама с @». — Всегда это подозревала, но не до такой же степени».
«Ой, только не надо этого! — перешел он в атаку. — Умничайте у себя дома, а у репортажа свои законы: он должен быть черно-белым. Ведь никто, повторяю, никто не дал бы на нашем месте и копейки! Рассказать, все как было? Хотите, чтобы зритель, узнав себя, переключил канал?»
«Вы правы, «Сидор Куляш», — написал «Иннокентий Скородум». — И все равно вы мерзавец».
«Отстаньте от него, — присоединился «Олег Держикрач». — Лгать — его профессия».
Это понравилось «Ульяне Гроховец», «Зинаиде Пчель» и «Даме с @».
«Идите вы к черту! — подавленный числом судей, огрызнулся «Сидор Куляш». — Ждите, когда этот благородный убийца постучит к вам в дверь!»
Реплика показалась всем странной, если не сказать истеричной. На самом деле Сидор Куляш переводил стрелки, выдавая собственный страх, к тому же его занятие впервые показалось ему гадким и постыдным. Он уже раскаивался, что бесцеремонно вторгался в чужую жизнь, продавая признания, выставляя нижнее белье.
Однажды он допоздна задержался на работе и возвращался, когда его тень уже двоили уличные фонари. Моросил дождь, Сидор Куляш шел под зонтом и, войдя в подъезд, остановился, чтобы его сложить. В этот момент к нему метнулась тень.
— «Раскольников»? — вздрогнул он.
— Захар Чичин, — усмехнулись в темноте, и Сидор Куляш ощутил у виска холодную сталь. — Не ждал?
Сидор Куляш обмяк.
— Что тебе надо?
— Опровержение. Если завтра ты не дашь его, то ты — труп!
Сидор Куляш проглотил язык, слова о том, что это была всего лишь его работа, вылетели из головы. И он не заметил, как остался один, до боли в суставах сжимая мокрый зонт, с которого капало на ботинки.
Даша, продолжавшая заходить в группу под ником «Дама с @», вновь и вновь воображала себе эту сцену. После Авдея Каллистратова и мышиной возни на кафедре современной литературы, где она стажировалась, Захар Чичин представлялся ей настоящим мужчиной, не разделявшим слова и дела. Его прошлое казалось героическим, Даша выдумывала его жизнь, о которой ровным счетом ничего не знала, и этот романтический миф заменял ей реального Захара Чичина. Он представлялся прямым, его пороки и добродетели можно было видеть всегда анфас и никогда — в профиль. «Решительные творят историю», — повторяла она пришедшую фразу, расправляясь его руками с Сидором Куляшем, олицетворявшем для нее вселенскую пошлость. Даша сидела у окна, солнце било сквозь ее ресницы, рисуя цветными пятнами абстракционистские картины, она пыталась разглядеть в них свое будущее, которое совершенно не представляла. А за тридевять земель Захар Чичин, надев черные очки, смотрел на то же самое солнце. Ему заказали очередного «мешка», и он ждал на лавочке, пока тот выйдет из подъезда.
Время, как отрывной календарь, — выброшенный листок забывается, не успев долететь до мусорного ведра, и кто вспомнит, что много раньше был другой день, и другое солнце плясало в лужах, когда девочка в коричневом платье с белым передником, прислонив к стене ранец, прыгала через скакалку.
— Попрыгунья-стрекоза! — поцеловал ее в щеку молодой худощавый мужчина с колкими усами и чертиками в глазах. Просунув ей ладони под мышки, он неожиданно оторвал ее от земли и, озорно покрутив, подбросил высоко в воздух.
— Стра-ашно? — притворно прорычал он, ловя ее.
— Ис-чо, ис-чо! — смеялся ребенок, на щеках у которого играли ямочки. Руки у мужчины умные, сильные и способные, казалось, забросить на солнце.
Прошло много лет, ямочки у ребенка пропали, девочка больше не прыгала через скакалку, а, расставшись с очередным мужчиной, вспоминала у окна своего рано умершего отца и думала, что так больше никого не любила. Даша вспоминала его решительную властную походку, смелый голос, которым он одергивал начальство, и Захар Чичин представлялся ей похожим на отца, таким же немного ребячливым и нежным. Один из участников группы считал, что такое поведение определяется комплексом Электры.
ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ
Олег Держикрач был худым, высоким, и ходил, задрав голову, точно считал звезды. Уши у него оттопыривали, а апоплексический затылок, он прятал под длинным шарфом, так что создавалось впечатление, будто у него болит горло. Фигурой он походил на математический знак интеграла, а огромный нос, дремавший на лице, как извозчик на козлах, врожденная дальнозоркость и толстые очки в черепаховой оправе, которые, делали его глаза по-детски наивными, довершали портрет. Олег Держикрач считал себя непризнанным гением. «Всех оценивают задним числом, — чесал он затылок, вместивший столько фактов из чужих биографий, что в нем не хватило места на свою. — А прижизненную славу достигают через одно место». Снимая запотевшие очки, он протирал их двумя пальцами, и тогда, как у всех яйцеголовых, в его глазах отражалась мировая скорбь. Олег Держикрач был психиатром. «На земле можно родиться либо негодяем, либо страдальцем», — закрывшись в кабинете, вздыхал он тайком от пациентов. На своем веку он перевидал стольких, что мог составить энциклопедию душевных мук. Расхаживая по коридору, Олег Держикрач криво выбрасывал ступни, чинно раскланивался с медсестрами, как старым знакомым кивал проходившим повторный курс хроникам, от которых скрывал, что у психиатрических заболеваний есть начало, но нет конца, он приветливо улыбался «первичным», робко жавшимся к стене, и чувствовал себя богом. «Я брожу по темным аллеям их подсознания, — когда-то рассказывал он жене, крутя сигарету в желтых, суставчатых пальцах. — Я заглядываю в его неведомые уголки, чтобы открыть глаза на себя». Жена тогда была молода, слушала, затаив дыхание, а потом поняла, что муж видит насквозь всех, кроме себя. И с годами незаметно для него стала его домашним психоаналитиком.
