Виктор Левашов - Третья половина жизни
– Всё, что я хотел узнать, вы уже рассказали.
– Когда же это я успел? Что-то не помню.
– Вы не захотели о нём говорить, это уже показатель. Если бы он относился к категории сволочей, этого не скрывают. Своеобразная система коллективного предупреждения. Но и безупречно хорошим человеком вы его не считаете. Этого тоже не скрывают.
– Верно. Крутой был мужик. Сейчас помягчел, возраст. А тогда… Справедливый, но и обматерить мог под горячую руку, и премию снять на все сто процентов. И под суд отдать, если что серьёзное, за ним не ржавело.
– Второй показатель – то, что у него не было отдельной комнаты.
– Да где бы её взять? Я же вам это растолковал.
– Тут уж, Мартыныч, вы меня извините. Много вы начальников знали, которые жили бы в проходной комнате за отгородкой?
– Какой вы, говорите, институт кончали?
– Уральский политехнический.
– Что ж, хороший, я думаю, институт. Расскажу я вам ещё кое-что про Шубина. Про последнюю ночь – перед тем как нам отсюда улетать. А вы себе думайте… Так вот, значит, все шмотки поукладывали, спят. Я ночной сеанс связи закончил, выглядываю дровишек подкинуть, – Шубин. Не спит. Сидит на своей раскладушке, вот так… голову кулаком подпёр. Невеселый он был. «Ну что, – говорит, – Мартыныч, как бы там ни было, а мы своё дело сделали». И спрашивает, нет ли у меня пакета целлофанового. А тогда целлофаны ещё в редкость были. Дал я ему кусок брезента провощенного, аккумуляторы я в нём держал. «Сойдёт, – говорит, – спасибо». Пошёл я к себе, а минут через пять снова он. Бумаги просит ненужной. А у меня только и было, что газеты, где про нас писали, собирал я их. «Ладно, – говорит, – сойдут и газеты. Завернуть мне, – говорит, – кое-что надо». Я ему: «Жалко вроде, Владимир Семёнович, вон как про нас хорошо писали». А он: «Ни к чему их беречь». И ушёл. И долго ещё не спал, было слышно.
– Вы про те газеты, которые у Ольги? Где заметки об Имангде?
– Про них. Так вот, долго он ещё в ту ночь не спал. А у нас, у радистов, слух чуткий. И спутать по звуку, ищет чего человек или просто так по комнате ходит, думает, или, к примеру, половицу топором поддевает и на место ставит – не спутаешь.
– Значит, половицу?.. Здесь?
– Подальше… Ещё дальше – вторая от окна… Топор возьмите, там гвозди – сотки… Ну, поддевайте, чего вы ждёте?
– Оказывается, не очень приятно, когда твои логические построения подтверждаются таким вот образом… Ну что ж… Так и есть – тайник!.. Но… В нём же ничего нет. Пусто!
– Как пусто? Не может такого быть! В самом деле – пусто! Вот это номер!..
– Что тут у вас за шум?
– Извините, Николай Тихонович, мы вас разбудили.
– Я не спал. Зачем вы подняли половицу?
– Да вот, искали тайник.
– Нашли?
– Сами видите. Но он пустой.
– А что в нём должно быть?
– Если я правильно рассуждаю, три буровых журнала в провощенном брезенте. И в газетах «Заполярная правда». Погодите, Мартыныч. Но газеты Ольга нашла в углу. Если Шубин завернул в них журналы, как они там оказались?
– Я и думаю… Так полагаю, что тот, кто очистил тайник, бросил газеты в угол. Они ему без надобности.
– Кто это мог быть? Сами говорили, что здесь лет десять никого не было.
– Выходит, был.
– Андрей, о каких журналах речь? Техническая документация с той загадочной буровой?
– Да.
– Вы уверены, что они там были?
– Мартыныч говорит – слышал.
– Я не только слышал. Я видел. Выглянул, не удержался. Шубин как раз пакет в тайник укладывал. Кто же его мог взять? Как думаете, Андрей Павлович?
– Понятия не имею.
– А вы, Николай Тихонович?
– Есть у меня кое-какие соображения.
– Какие?
– Если я прав, скажу… Андрей, поставьте половицу на место… Мартыныч, сеанс связи был?
– Был. Теперь только утром.
– Отправьте радиограмму. Я сейчас напишу…
...НАЧАЛЬНИКУ ЭКСПЕДИЦИИ ШУБИНУ. ПРОШУ СООБЩИТЬ, НАВОДИЛ ЛИ КТО-НИБУДЬ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПОЛТОРА ГОДА СПРАВКИ О БУРОВЫХ НА ИМАНГДЕ. КТО, КОГДА, ЧТО СПРАШИВАЛ. СЛЕДОВАТЕЛЬ ЕГОРОВ.
...ИМАНГДА, ГИДРОГЕОХИМИЧЕСКИЙ ОТРЯД, ЕГОРОВУ. ИНФОРМАЦИЮ О БУРОВЫХ ЗАПРАШИВАЛ НЕВЕРОВ В МАРТЕ ПРОШЛОГО ГОДА. ЕГО ИНТЕРЕСОВАЛ СОСТАВ КЕРНОВ. ДАННЫЕ ПО ДЕВЯТИ ПРОБУРЕННЫМ СКВАЖИНАМ БЫЛИ ПЕРЕДАНЫ ЕМУ РАДИОГРАММОЙ. ШУБИН
XVIII
Бревенчатая изба гидрологов состояла из одной комнаты с большой русской печкой. На печке была просторная лежанка, на которой спали рабочие Иннокентиев и Терехов. Иннокентиев, которого все звали Кешей, был потрепанный жизнью плюгавый мужичонка лет пятидесяти. Память его переполняли случаи, которые приключались с ним в самых разных местах, от Калининграда до Камчатки. За два часа, которые Егоров провёл в избе гидрологов, он раз десять начинал их рассказывать, но сразу сбивался, перескакивал с одной истории на другую. Единственное, что Егоров понял, так это то, что однажды Кеша попал в облаву, которую норильские менты устроили на бичей в городской теплоцентрали. Обещали посадить, если не устроится на работу, и направили в Гидрологическую службу. На посту он уже пятый год и возвращаться в город не желает ни за какие коврижки.
– Сам посуди, чего мне там делать? – напористо спрашивал он, близко придвигая к Егорову тёмное лицо с жиденькой бородёнкой. – Обратно бичевать? А здесь у меня всё есть, сам себе хозяин. Бухла вот только мало привозят.
– Отдохни, Кеша, ты уже достал человека, – прервал его напарник. – Дай и нам поговорить.
– А я что? Я ничего, – послушно согласился Кеша и полез на печку.
Терехов был приземистый, с широкими плечами, с ранней лысиной на большой голове, с густой черной бородой, неровно подстриженной. В избе у него был свой угол со столом из двух досок, с полкой, на которой стояли технические учебники. Егоров вспомнил, что он заочно учится в Норильском индустриальном институте, поинтересовался:
– Вы на каком курсе?
– На третьем.
– Кем станете?
– Инженером-электриком.
– Я тоже учился на заочном. Знаю, каково это – учиться и работать.
– Я потому и устроился сюда. Понял, что в городе не потяну. Друзья, пьянки. И не откажешься. А здесь ничего не мешает.
– Вы Вадима Неверова хорошо знали? – продолжал Егоров.
– Ну, знал. Зиму вместе работали.
– Что он был за человек?
– Нормальный человек. Будто и не москвич. Помогал мне курсовые по математике писать.
– Москвичи все ненормальные, – подал голос с лежанки Кеша. – Я однажды на Казанском вокзале…
– Уймись, – приказал Терехов.
– Ну, молчу, молчу!
– Он часто бывал на Имангде?
– Не скажу, что часто, но приходил. Иногда ночевал. Особенно когда на дальнюю буровую ходил. На ту, что у сопки Плоской. От нас до неё километров двадцать. А если идти от Макуса, то все сорок. За день не обернёшься.
– Не говорил, зачем он туда ходил?
– Я как-то спросил. Он сказал: интересно. И всё. Он вообще-то всё больше молчал. Что-то у него в жизни было, какая-то беда. Переживал, потому и молчал.
– Что за беда?
– Откуда мне знать? Думаю, что-то с женщиной. Он же молодой был, всего года на три старше меня. В таком возрасте все беды от женщин.
– Верно говоришь, – подал голос Кеша. – Все беды у мужиков из-за баб. Вот у меня одна была…
– Кеша!
– Ну, молчу, молчу!
– Вот и молчи.
– Вы в другие дома в посёлке заходили? – перевёл Егоров разговор на другую тему. – Две избы разобрали на дрова, это я знаю. А в другие дома? Просто из интереса?
– Да чего там ловить? – снова не выдержал Кеша. – У меня однажды курево кончилось. Так домов двадцать обшмонял, даже бычка не нашёл!
– Я не ходил, – объяснил Терехов. – А Вадим интересовался. Тем домом, где вы разместились, там у буровиков контора была. Однажды два дня туда ходил. Будто что-то искал.
– Нашёл?
– Вроде нашёл.
– Что?
– С виду – пакет в брезенте. Как три больших книги. А что в нём, я не спросил.
– Что он с ним сделал?
– Забрал на Макус. Почему вы спрашиваете? Там что-то пропало?
– Ничего серьёзного. Так, старые бумаги. Когда это было?
– Сейчас точно скажу. В начале марте. Как раз за две недели до того случая. Ну, понимаете, о чём я.
– Понимаю, – сказал Егоров.
На следующее утро он отправился на Макус. Погода стояла солнечная, без единого облачка. Снег успел слежаться, наст подморозило, лыжи скользили по нему, как по накатанной колее. За все двадцать километров Егоров остановился лишь раза три. И то не для того, чтобы отдышаться, а чтобы насытить глаза бескрайним снежным простором, вызывающим стеснение в груди и беспричинный восторг.
Саулис встретил его настороженно. Молча завёл в избу, накормил рыбными котлетами, заварил крепкого чая.
– Котлеты из тех щук, что тогда поймали? – поинтересовался Егоров, чтобы нарушить тяжелое молчание.
– Ну?
– Вкусно, даже не ожидал. Ладно, Эрик, не буду темнить. Ты спрашиваешь себя, зачем я пришёл. Скажу. Мне нужны бумаги Вадима Неверова.
