Матей Вишнек - Синдром паники в городе огней
Принюхавшись, на манер Мадокса, к явно экзотическим кухонным веяниям (среди которых он различил и запах бамбуковых ростков), Жорж подумал, что это, наверное, кто-то из соседей решил полакомиться чем-то китайским, хотя ему показалось странным, что в семь часов утра кто-то занялся стряпней с такой уймой восточных ингредиентов (Жорж различил и нотку карри). Но поскольку Мадокс стал проявлять признаки нетерпения, напоминая про свое утреннее право на первую прогулку по нужде, Жорж обулся, бросил взгляд в окно, посмотреть, что за погода, и объявил Мадоксу, что надо надеть поводок. Послушный, хотя вовсе не уверенный в необходимости этого предмета, Мадокс, поворчав, подставил ему шею.
— Что-то они перехлестывают, — сказал Жорж, выйдя на лестничную клетку, где запах китайской кухни заметно усилился. Жорж уловил теперь и другие ингредиенты, такие как соевый соус и рисовый уксус. Когда он сошел вниз по лестнице, в ноздри ударил поток кулинарных эманаций, шедший от целой стаи лакированных уток.
Мадокс был вне себя от этого обонятельного наплыва и бросился к выходу, шерсть дыбом, как будто ему грозила опасность. А в ту минуту, когда Жорж открыл дверь и занес ногу над порогом, Мадокс залился яростным лаем.
В первые секунды Жорж не приметил того, что приметил Мадокс у входа в «Манхэттен». По утрам он не занимался кафе, его открывал и убирал один из наемных работников в ожидании повара, который делал закупки оптом на целый день в зависимости от меню, утвержденного на неделю. Но Жорж тут же понял, что Мадокса растревожило что-то находящееся за порогом бистро, и это что-то оказалось китайским драконом из пластика высотой сантиметров сорок. Приглядевшись, Жорж увидел, что вход украшен двумя китайскими драконами, слева и справа от двери, — по его понятиям, верх китча.
В оторопи, отступив на пару шагов от своего кафе, Жорж обнаружил, что кафе больше нет, потому что оно превратилось в китайский ресторан.
Может, я сплю, подумал Жорж и инстинктивно взглянул на номер над дверью, из которой только что вышел. Адрес был правильный, Госпитальный бульвар, № 175. У его квартиры, как и у его кафе, был именно этот адрес, Госпитальный бульвар, № 175. Как могло вот так, за одну ночь, его кафе, место, где он провел последние двадцать лет жизни, обернуться китайским рестораном? Бред какой-то, подумал Жорж и отступил еще на шаг-другой, чтобы на расстоянии объять взглядом весь дом. Однако взгляд на целое подтвердил ему то же, что он увидел за десяток-другой секунд до этого: его кафе «Манхэттен» больше не существовало, на его месте был ресторан с китайской и вьетнамской спецификой под вывеской «Мандарин-экспресс Лам Ли».
Долгие минуты Жорж простоял неподвижно, тараща глаза на фасад, который он узнавал и не узнавал. Окна были те же, но в красках преобладали красная и желтая. Внутри сменили всю мебель, вместо квадратных столиков со скатертями в клетку появились столы побольше, некоторые круглые, некоторые прямоугольные, все черные и лакированные. У входа было вывешено меню, и Жорж не удержался — подошел посмотреть. Ясное дело, в меню фигурировала лакированная утка, что объясняло и происхождение запахов на лестнице вплоть до площадки второго этажа.
Жорж, конечно, еще долго простоял бы вот так у ресторана, который он в одночасье потерял, если бы Мадокс не потянул его к ряду каштанов в конце бульвара, точнее к скверу Карела Уреника (название, которое ничего не говорило Жоржу), где сходились местные собаки, чтобы справлять нужду. Жорж отдался на волю Мадокса. Что происходит, не укладывалось в его голове, на месте мозга было пусто. Он почти час прошатался следом за Мадоксом, давая тому выбирать направление и обнюхивать каждый телеграфный столб и каждое дерево, на которых отметилась другая собачья живность. Но часов в восемь он сказал себе «хватит» и решил вернуться домой, чтобы проверить, не стал ли он жертвой галлюцинации.
Однако Жорж не успел вернуться к дому № 175 по Госпитальному бульвару. У Аустерлицкого вокзала рядом с ним остановился автомобиль, и водитель (полный господин с начатками лысины и в очках) окликнул его по имени, открыл дверцу и пригласил сесть рядом с ним.
— А собаку взять можно? — только и спросил Жорж.
Водитель, похоже, был в то утро настроен великодушно. Он сделал Жоржу знак устроить Мадокса на заднем сиденье.
23
Миллион сапог приближался к городу. Это сапоги на толстой, солидной подошве. Черные, они намазаны ваксой и начищены до блеска. Если сапоги хорошо содержать, они дают приятный запах кожи и нафталина.
Все сапоги подкованы. Соприкасаясь с асфальтовым покрытием или с каменными плитами, подковы издают холодный и властный звук. Усиленный в миллион раз, этот звук становится оглушительным. Когда миллион сапог приходит в движение, от них происходит сотрясение воздуха, которое распространяется на сотни километров вширь.
Не знаю, почему, не могу объяснить, как и с каких пор, но мое ухо очень чувствительно к сапогам. Я слышу движение сапога за двести пятьдесят километров. Я способна определить, по звукам и вибрации, исходящим от сапог, их число. А тогда уже легко узнать число ног, которые шагают внутри этих сапог: сколько сапог, столько ног; если же разделить общее число на два, получишь число индивидов, которые перемещаются вкупе с ногами и сапогами.
Но не ноги и не индивиды интересуют меня, а только сапоги. Сапоги, которые приближаются сейчас к городу, вышли в путь незадолго до полуночи. Не все сапоги маршируют по земле. Некоторые сапоги прилетают по воздуху, а некоторые смирно сидят парами по грузовикам, танкам и машинам-амфибиям. Некоторые даже свисают с танков.
Сапоги общаются друг с другом. Вернее, они смотрятся друг в друга, потому что, безупречно начищенные, они друг друга отражают.
Город не знает, что на него напустятся сапоги. Жители спят в этот час. Миллионы башмаков, туфель и домашних тапочек тихо стоят парами в прихожих, в шкафах и у кроватей, ничего не подозревая. Все башмаки, все туфли и все домашние тапочки еле слышно посапывают. Я одна слышу их мерное посапывание. Мое ухо — как гигантская воронка, оно способно уловить тысячи звуков какого угодно происхождения и какой угодно интенсивности. Мой мозг стал ухом или продолжением космического уха, вживленного в меня.
Перевалило за час ночи. Сапоги проделали по земле почти полпути до города. А сапоги, прибывшие самолетами, уже кружат над городом. Кое-кто из горожан просыпается, спросонья соображая, не начинается ли гроза, не звуки ли это грома, предвещающие грозу. Но тут же эти кое-кто припоминают, что метеослужбы не обещали никаких гроз и никаких дождей, а напротив, сулили хорошую погоду на всю неделю. И они снова засыпают, не вдаваясь в раздумья, что за самолеты проходят над ними.
Однако домашние тапочки города определенно проснулись, хотя среди всех других видов обуви они самые большие любители поспать. Домашние тапочки города зевают в темноте городских домов, трут глаза и прислушиваются к гулу в воздухе. Домашние тапочки чувствуют натиск сапог. Они чувствуют, что над ними кружат сотни сапог, тысячи сапог, десятки тысяч сапог. Именно домашние тапочки города подают сигнал тревоги в городских домах. Постепенно просыпаются сначала мужские туфли, потом женские туфли, потом сандалии…Томным сандалиям в кружевах и с декольте всегда надо больше времени, чтобы выйти из сна. Просыпаются детские башмачки, галоши, лыжные ботинки и резиновые сапоги. Резиновые сапоги виновато жмутся, потому что лингвистически они помещены в семейство сапог. Но никто на них не в претензии, все понимают, что нельзя сваливать в одну кучу резиновые сапоги и солдатские сапоги на толстой подошве.
Два часа ночи, и первые сапоги на толстой подошве проникают в окраинные районы города. Город практически оцеплен сапогами. Сапоги, которые кружили в воздухе, приземлились в аэропорту города и теперь меряют его вдоль и поперек. Сразу по выходе из самолета или из грузовика сапоги разбиваются на патрули. Только те сапоги, что находятся в танках, остаются на месте, таков приказ — от танков ни на шаг.
Еще сонные, спрашивая себя, не кошмарный ли это сон, домашние тапочки города шлепают к окну и выглядывают наружу. Некоторым даже хватает храбрости открыть окно, чтобы получше разглядеть сапоги, которые маршируют сейчас по улицам, стекаясь в центр города.
Туфли города никогда не видели столько сапог в городе. Из невидимых туфлёвых ушей текут невидимые струйки крови. Шум, производимый сапогами, слишком силен для их барабанных перепонок. В домах города начинается беспорядочное движение. Домашние тапочки и туфли бегают взад и вперед, спускаются по лестнице, собираются в подъездах домов, даже выходят на улицу. Некоторые пробуют подойти к сапогам, заговорить с ними. Но такое впечатление, что сапогам дан приказ не разговаривать с туфлями города. Сапогам дан приказ занять весь город, и точка.
