Адриан Гилл - Поцелуй богов
— Да. Сказал, что под штукатуркой и губной мазюкалкой она настоящая выдра. И с самомнением, как калифорнийская Опра Уинфри[29].
— Это правда, Джон?
Петра пнула его под столом.
— Помнишь, что ты говорил, дорогой?
— Не имею к этому никакого отношения. — Он обхватил голову руками.
Шон прозвонил час закрытия.
— Он запутался, а знаменитая женщина воспользовалась. Шалунишка, я его потом отшлепаю.
Девушки рассмеялись. Но хотела этого одна Петра.
— Это все. Вы мне скажете возраст, написание имен и все такое прочее?
— Мы Дом и Пит, — встряли Дом и Пит. — Актеры. Вы не упомянете о нашем представлении? Где-нибудь походя, между прочим?
— Разумеется. Кстати, Петра, а он хороший поэт?
— А кому какое дело? — Петра допила из рюмки Джона.
Джульетта поднялась и подошла к длинноволосому, неряшливому на вид парню. Облокотилась о стойку, что-то сказала, и они оба вернулись к столу.
— Всего парочку снимков, вы позволите?
— Категорически нет! — Джон вскочил на ноги; стул тяжело грохнулся на пол.
Последовали три вспышки одна за другой.
— Дело твое, приятель. Как там навелось, не знаю; теперь не моя печаль, если редактор выберет снимок, где ты с полузакрытыми глазами и раззявленным ртом. — Фоторепортер выпалил еще один кадр.
— Значит, так, вы ничего не сказали, — объявила Джульетта. — Без комментариев, это все, что я записала. Ваша честь не задета.
— О’кей, любовничек. — Петра взяла его за руку.
— Рядом со стойкой, ладно?
В пабе все встали, засмеялись, поощряюще закричали.
— Вот так, хорошо — одного Джона, смотри естественнее. Улыбочку. Еще немного, малыш. А теперь вы вдвоем. — Фотограф работал быстро, понимая, что настроение переменчиво и терпение кратко. — Прекрасно. Чуть ближе. Смотрите на меня. Улыбочку. Как насчет поцелуя? Еще разок. Побольше страсти. Обними за шею, а другую руку положи на грудь. Чуть придвиньтесь.
— Ну давай же, — прошипела Петра и накрыла его рот своим. Плоский, кисловатый язык раздвинул зубы. Джону показалось, что он вот-вот задохнется. Даже Иуда не пользовался языком.
В холодной тряпичной спальне Петры Джон разделся без всякого энтузиазма. Из паба они возвращались в полнейшем молчании. Джон дулся. Надутость являлась его излюбленной формой сопротивления. Пассивной агрессией. Он надеялся, что выглядел сдержанным, мужественным, величественным. А на самом деле — надутым. Петра была уже голой и лежала на стеганом покрывале, подложив под затылок ладонь. Реклама, да и только. Демонстрация сортности. Вот, смотри, что ты чуть не потерял — худое, сероватое тело: ксилофонные ребра, вогнутый живот, бедра в гусиных пупырышках, словно пакетики с закуской из соседнего кафе, примостившиеся на цыплячьей груди титьки, темное переплетение подмышек, твердый, задорно постриженный, выдающийся лобок, квадратный, грубый, спартанский зад — все для постиронического, пост-феминистского, постмодернистского поспешного спаривания. Петра смотрела на себя. Она жила в теле, которое являлось превосходным синтезом того, кем она была, и поэтому чувствовала огромное удовлетворение всеми его причиндалами.
— Ну давай, Джон. Я умираю от холода. Оправдай свое существование.
Он попытался залезть под одеяло.
— Нет, сюда, я хочу на тебя поглядеть.
— Я замерз.
— Сейчас согреемся. — Петра взяла его пенис и сдавила в ладони. — А теперь расскажи. Я хочу знать все. Как это происходило? Что она делала?
— С меня в самом деле довольно. Ты выставила меня на посмешище — натешилась вволю.
— Недостаточно. Ты мне еще задолжал. Что она говорила? Как ты ее поцеловал в первый раз? Ты ее раздевал? А каковы на ощупь ее ужасные пластиковые старушечьи сиськи?
— Пожалуйста, ради Бога, ты говоришь, как Клив.
Петра ущипнула уголки его губ и сильно свела вместе.
— Ты мне должен чертовски много. Так что рассказывай по порядку все с самого начала. Ты пришел к ней в гостиницу. Это ведь произошло в гостинице? Она тебя поцеловала. Так? Покажи мне. Потом достала твой крошечный, вялый прибор. Говори, задница. — Другая рука Петры находилась у него между ног.
Джон закрыл глаза. Он видел Ли, лежащую на кровати в отеле: округлые бедра, изгиб груди, прекрасные голубые глаза, полуулыбку. Вспомнил жар и податливость тела, аромат цветов, янтаря и мускуса. И начал рассказывать. В пучине смущения, монотонным шепотом, без всяких эпитетов и приукрашений, только голые факты, не упуская ничего и не прибавляя ничего — этакий любовный хроникер. В мыслях рядом шевелилась Ли, Джон ощущал на щеке ее дыхание, мятный привкус ее губ, но говорил не об этом. Он описал Петре ее самое и последний раз, когда они спали вместе. Маленький акт бунта. Круг замкнулся. Петра слушала эротические фантазии о самой Петре. Она потирала и скребла свое тело, восторженно, как шелудивый медведь на колоде.
— Грандиозно, Джон! Нет, правда, потряс. Я совершенно запала. Как-нибудь проделаем это опять. Никогда бы не подумала, что могу распалиться, слушая о твоей неверности. Интересно, на тебя тоже так подействует рассказ о моей?
Джон натянул на себя одеяло и потушил свет.
— Интересно, как эта репортерша узнала, где нас найти?
Петра фыркнула.
— Не устаю поражаться твоей наивности. Это я ей позвонила.
— Ты?! Не верю! Зачем?
— Может быть, к чему-нибудь приведет.
— К чему?
— Не знаю. К славе, успеху, избранности. Даст какой-нибудь старт.
Их и в самом деле осыпала рвотная, чуть теплая морось славы, хотя и не сопровождавшаяся преимуществами успеха и избранности.
Материал в «Мейл» оказался не совсем такой, как ожидала Петра. Рядом с фотографией Джона и Ли поместили фотографию ее и Джона в тех же позах. Подпись под снимком гласила: «Шаловливый уик-энд с суперзвездой Ли Монтаной. Поэт Джон Дарт демонстрирует своей девушке, как все происходило». Сравнение показалось Петре лестным.
На следующий день тему подхватила «Сан» и организовала небольшой почтовый ящик. Две фотографии — разъяренной Петры и блистательной Ли — сопровождал вопрос: «Вы бы махнулись этим на то?» После заметки о скандале, подборки каламбуров, виршей, частушек, стихов, рифмованных строчек и рассуждений газета предлагала звонить и голосовать, с кем предпочел бы лечь респондент. Результат был заранее предсказуем.
«Гардиан» опубликовала заметку из истории жизни эротически эмоциональных поэтов — Катулла, Марвелла, лорда Рочестера и Байрона — и поместила колонку лирических стихотворений, включая одно его. Джон долго не мог отвести взгляда от страницы: видел напечатанные слова, но точно вспоминал, когда и где они были написаны. Первая строка пришла в голову в Оксфорде, на последнем сеансе в кино во время просмотра скучного французского фильма новой волны. Он пошел в киношку один и единственный раз повязал шарф колледжа. В середине сеанса на лестницу выскочила девушка в босоножках и косынке на голове и пробежала длинную вереницу ступенек. В этот миг в мозгу возник первый стих. А теперь он на одной полосе с Катуллом и Марвеллом — соперничает рифмами с великими, в одном ряду с произведениями звездных величин. Стихотворение показалось неплохим, не ужасно плохим. Но помещено с ложной претенциозностью.
Мужской журнал благодаря снимку, где он целовался с Ли, включил его в список «шалунишек-везунчиков», а ночная радиопрограмма пригласила обсудить пикантные вопросы секса с психологом, любовницей министра и известным комедиантом. И на этом все кончилось. Поступали свежие новости и задвигали его в дальний угол кладовой сплетен.
Адрес магазина, указанный для передачи ему корреспонденции, оказался у десятков интересующихся в записных книжках, картотеках и еженедельниках под рубрикой «поэт», «знаменитость», «секс» или просто «проститутка мужского пола».
Его издатель Феликс позвонил в магазин.
— Джон, как ты это переносишь? Пресса омерзительна. Когда взираешь на состояние массовой культуры в стране, хочется заплакать. Боже, неужели эта та самая почва, что взрастила Карлайла и Гоббса, неужели это язык Поупа и Драйдена, почему возвышенный слог в следующую секунду погрязает в мерзости? Сейчас поэты нам требуются гораздо острее, чем прежде. И это подводит меня к приятной новости. Наблюдался всплеск интереса к «Камню-неудачнику» — достаточно спокойный: мы получили несколько заказов. Должность викария в Порлоке пока не приобрести, но тем не менее ободряюще. Я хотел узнать, как дела со следующей подборкой? Что-нибудь написал? Если тебя посетила муза, один заинтересуется благодаря разгульному взрыву в медиа, а другой по-настоящему любит поэзию. Подумай: для определенной цели можно использовать и грязную шумиху — выращивать алмазы в дерьме. Вот тебе и возможное название — «Алмазы в дерьме». Обдумай. И еще: можно мне кое-что взять для антологии «Изнутри посторонних»? Что-нибудь урбанистическое, современное. И давай в ближайшее время пообедаем. Хлебы и чаша с вином.
